Ну? Вперед?
— А вдруг не он?
— А вдруг он?
— Да, конечно... С чего-то надо начинать.
— А то приедете в больницу, увидете незнакомого вам человека, который будет к тому же вас сторониться, как чужого, на что-то там претендующего... Ну, Женя? — Пафнутьев осторожно положил руку женщине на плечо.
— Господи! Да, конечно, позвоню, конечно, поговорю... Дайте только с духом собраться.
— Вот это уже разговор!
— Только стойте рядом на всякий случай. Если буду падать — подхватите.
— Это я могу, с этим я справлюсь, — заверил Пафнутьев.
Женщина прошла в другую комнату и принесла телефон. Длина шнура позволяла переносить его по всей квартире. Телефон она поставила на стол, между собой и Пафнутьевым. Поправила его, повернула диском к Пафнутьеву.
— Итак... Что мне сказать ему? С чего начать?
— Может быть, у вас были какие-то свои, опознавательные слова? Как вы его дома называли?
— Суржик.
— Очень хорошее имя, — одобрил Пафнутьев. — Так и скажите... Суржик, ты помнишь наши встречи? А вечер голубой?
— Боже, неужели это было, неужели это было, — Женя снова опустила лицо в ладони.
— Нет, так не пойдет, — решительно произнес Пафнутьев. — Прекращаем рыдать и начинаем делать дело. Вперед? ;
— Валяйте, — Женя махнула увядшей ладошкой, давно не знавшей ни лака, ни крема — все заменили стиральные порошки, чистящие пасты, едкое хозяйственное мыло.
Пафнутьев набрал номер, подождал соединения, время от времени бросая на женщину испытующий взгляд.
— Овсов? Приветствую тебя!
— А, Паша... Ты откуда?
— Да вот сидим с Женей и думаем, как нам дальше жить... Решили тебе позвонить.
— А мы с Зомби телевизор смотрим. Делегаты изгаляются, все никак не могут решить, кто лучше, да принципиальнее, да образованнее, да краше собой...
— Подожди, Овсов... С депутатами мы после будем разбираться. Давай сначала разберемся с твоим Зомби.
— Вы его называете Зомби? — побледнев, спросила Женя.
— А как же его называть, если он ходит, ест, пьет, говорит, но ничегошеньки не помнит? Конечно, Зомби.
— И он знает, что вы его так называете?
— По-моему, ему даже нравится... Он видит в этом имени какой-то смысл, значение...
— Бедный Суржик, бедный Суржик... Неужели это он сделался Зомби, неужели это он... — Женя готова была снова расплакаться, но ее остановил Пафнутьев.
— Прекратить! — рявкнул он. — Сейчас будете говорить. Овес, дай ему трубку на пару минут, тут одна женщина хочет с ним поговорить... Но сначала я скажу ему два слова... Здравствуйте! — бодро произнес Пафнутьев, делая знак Жене — дескать, это он, сейчас будешь говорить. — Это больной палаты номер три?
— Да ладно, Павел Николаевич, — проговорил голос, — называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.
— Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?
— Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.
— А вы не помните, он не дарил вам машину?
— Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.
— Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.
— Мне необходимо поговорить с ней? — спросил Зомби, налегая па слово «необходимо».
— Поговорите, — и Пафнутьев передал трубку Жене.
— Здравствуйте, — произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. — Здравствуйте, — сказала Женя и тверже, и громче.
— Добрый день, — ответил Зомби бесстрастно.
— Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.
— Возможно, — ответил Зомби.
— Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?
— Мы с вами в Коктебеле? — удивился Зомби. — Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...
— Да, он сказал.
— И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?
— Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.
— Наверно, и любовь у пас с вами была?
— Была, — произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.
— Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.
— Да-да, я понимаю. Всего доброго! — и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.
— Ну что? — спросил он. — Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...
— Это он, — сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: «Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу». И приписал ниже свой телефонный номер.
После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.
* * *
Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:
— Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.
— Загляну... Хоть сегодня.
— А что сегодня... Тоже не самый плохой день, — ответил Невродов и положил трубку.
Неужели клюнул?! — заволновался Пафнутьев. — Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца — ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания — закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.
Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.
— Входи, — бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью. — Привет, — сказал он, приподнявшись с кресла. — Садись, — проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.
Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.
— Похолодало, — сказал Пафнутьев. — Зима идет.
— Придет, — значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.
— Иду сейчас по улице — батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось — не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...
— Молодость вспомнил? — улыбнулся, наконец, Невродов.
— Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой! — Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.
— Плохих девушек не бывает, — серьезно сказал Невродов.
— А та была краше всех прочих! — не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.
— Увели?
— Нет. Сама ушла.
— Ну и дурак. Сам виноват.
— Конечно, Валерий Александрович, конечно.
— Жалеет?
— Она? Еще как!
— Вернуть не хочешь?
— Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.
— Есенин, — кивнул Невродов.
— Может быть, — легкомысленно ответил Пафнутьев, не восторгаясь начитанностью прокурора, хотя и мог бы восхититься для пользы дела. Оба произносили пустые, незначащие слова, пытаясь по интонации, по взгляду, по выражению лица хоть что-то узнать о главном.
— Каждый может рассказать о себе нечто подобное. И всегда есть основания назвать потерпевшего дураком, — просипел Невродов, глядя в мокрое, покрытое ручейками дождя окно. — У меня к тебе, Павел Николаевич, один вопрос...
— Готов ответить немедленно.
— Не торопись... Я могу и подождать. Но ответить нужно обстоятельно. Или, скажем, доказательно.
— Слушаю!
— Сысцов, — проговорил Невродов, неотрывно глядя на Пафнутьева. — Вопрос ясен?
— Вполне. Больше вопросов не будет?
— Нет.
— Это мне напоминает анекдот... Когда наш всенародно избранный президент уделался везде, где только мог, вызвал он из-под кремлевской стены Иосифа Виссарионыча. Отряхнули с вождя земельные комья, причесали, трубку дали выкурить и повели к президенту. Что делать? — спрашивает тот. — Все очень просто, — отвечает вождь всех народов. — Прежде всего надо расстрелять депутатов, до единого. Партии разогнать, а их лидеров — на Колыму. И третье — выкрасить мавзолей в розовый цвет.
— Ха! — сказал Невродов. — А почему в розовый?
— Тот же вопрос задал и наш президент. А вождь всех народов усмехнулся в усы и отвечает... Я так и знал, говорит, что возражений по первым двум вопросам не будет.
— Надо же... Чего только люди не придумают...
— Все это — правда святая, — заверил Пафнутьев.
— Сысцов, — напомнил Невродов.
— Если скажу, что беру его на себя... Этого недостаточно?
— Разумеется. Я сам должен быть уверен.
— Есть документы, которые наверняка убедят Первого.
— Нет, — покачал головой Невродов. — Не пойдет. Его убеждать не надо, он и сам знает, кто такой Анцыферов. За что его и ценит. Понимаешь? Анцыферов в его команде. Все остальное просто не имеет значения. И он его не отдаст.
— Отдаст.
— Павел Николаевич... Это не разговор. Я сто раз скажу, что не отдаст, а ты мне в ответ двести раз скажешь, что отдаст... Ну и что? С места мы не сдвинемся.
Пафнутьев вынужден был признать правоту Невродова. Прокурор области безошибочно нащупал самое слабое звено во всех его построениях. Старый волк Невродов прекрасно знал систему взаимоотношений в верхних слоях городской власти и склонить его к отчаянным авантюрам, зыбким, ненадежным ходам было невозможно. Вся продуманная до мелочей операция Пафнутьева повисла на волоске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88