— И сделаю! — завелся Амон.
— Фальшивые?
— Зачем, начальник! — Амон уже не мог остановиться. — Зачем фальшивые? Настоящие. Только фотографию дай, остальное — мои проблемы.
Ответить Пафнутьев не успел — зазвонил телефон.
Трубку поднял Дубовик. Послушал, склонив голову к плечу, выразительно посмотрел на Пафнутьева.
— Тебя. Он, — Дубовик показал пальцем в потолок.
— Слушаю, — настораживаясь, сказал Пафнутьев. Знал — не будет Анцыферов звонить по пустякам во время допроса, а о задержании Амона уже знала вся прокуратура.
— Зайди ко мне, — сказал Анцыферов холодновато и повесил трубку.
Пафнутьев повертел трубку перед глазами, бросил взгляд на Амона — тот улыбался. Анцыферов нервничает, — подумал Пафнутьев, — Амон улыбается, что-то затевается. Дубовик тоже почувствовал неладное, заерзал на стуле.
— Вы тут поторгуйтесь без меня, — сказал Пафнутьев, — а я скоро приду. Свидетели, наверно, подошли, — повернулся он к Дубовику. — Начинай опознание. И не тяни. Чем быстрее, тем лучше.
— А может, обойдемся без этих процедур, а, начальник? — приподнялся со стула Амон.
— Должны же мы подстраховаться, — усмехнулся Пафнутьев. — Не бойся, это не больно.
— Я боли не боюсь, — мрачно ответил Амон.
— А чего боишься?
— Ничего.
— Я тоже, — ответил Пафнутьев.
* * *
Анцыферов нервно ходил из угла в угол, изредка бросая придирчивые взгляды на самого себя в стеклах шкафов. Был он тщательно причесан, с четким пробором, из чего Пафнутьев заключил, что совсем недавно здесь была девочка из парикмахерской. Золотисто-вишневые томики Ленина из прокурорских шкафов были с позором изгнаны, снесены в сырые подвалы, а за стеклянными дверцами горками выросла брошюровочная шелуха нынешних вождей — как они шли по жизни, как презирали власть, которая поднимала их все выше и выше, как они тяготились ею, как стремились из роскошных поликлиник в районные медицинские забегаловки, описывали, насколько приятнее им было добираться на службу в потном месиве трамваев и троллейбусов, нежели в этих отвратительных правительственных «Чайках» с кондиционерами, барами, телевизорами и опять же ласковыми девочками на задних сидениях...
И надо же, находились люди, которые верили! Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем невиновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю — это и есть вожделение.
— Леонард! — простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге. — У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?
— Происходит, — кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева. — Кто там у Дубовика?
— Задержали одну гниду поганую... Некий Амон.
Думаю, что это тот самый...
— Это хорошо, — перебил его Анцыферов. — Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.
— Тогда начинай думать ты, — Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.
— Паша, — Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло. — Паша, скажи, мы с тобой соратники?
— Да! — твердо ответил Пафнутьев. — Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.
— Я не о том, — поморщился Анцыферов с досадой. — Я хотел спросить о другом... Мы с тобой единомышленники?
— По гроб жизни! — заверил Пафнутьев и кажется, даже выпучил от усердия глаза.
— Паша, — укоризненно протянул Анцыферов. — Остановись, прошу себя. Все серьезнее, чем ты думаешь.
— Этого не может быть!
— Почему?
— Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, — ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов не всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.
— Ну хорошо... — прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву. — Этого... Как его... Амона... Паша, его надо выпустить.
— Не понял? — Пафнутьев откинулся на спинку кресла.
— Да, Паша, да.
— Почему?
— Потому, — ответил Анцыферов.
— Звучит убедительно... Он? — Пафнутьев указал пальцем в потолок.
— Да.
— И тверд в своем скромном пожелании?
— Как никогда.
— Дал сроки?
— Никаких сроков.
— Немедленно?
— Чем скорее, тем лучше.
— Для кого?
— Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его, как следует, на полную катушку и пусть катится ко всем чертям! Из, города можно выпихнуть, карточку завести...
— Как на дворового хулигана?
— Вот именно. Как на невинного шалунишку.
— У этого шалунишки руки по локоть в крови.
— Есть доказательства?
— Будут, — слукавил Пафнутьев, не решившись, сказать об отпечатках пальцев на куртке убитого, в отделении у Шаланды, и подумал — из сейфа документы надо срочно убрать, не то пропадут. — Будут, — повторил Пафнутьев.
— Вот когда будут, тогда и бери его, касатика. Тогда и сажай его в камеру смертников. А сейчас.., Оформляй драку в ресторане и отпускай. Это важно для тебя ничуть не меньше, чем для меня. Грядут перемены, Паша.
— Как?! Опять?!
— Я же попросил тебя — кончай хохмить. Я говорю о переменах в нашей с тобой жизни. Как тебе этот кабинет? Нравится?
— Ничего помещение, — Пафнутьев окинул взглядом прокурорские апартаменты. — Зеркал маловато.
— Когда вселишься — добавишь.
— Неужели такое может быть? — захлебнулся Пафнутьев от счастья.
— К тому идет, Паша. И вот что я тебе еще скажу... Такие шансы в жизни случаются не слишком часто, можно сказать, что с каждым отдельным человеком они случаются только раз. Или сейчас, или никогда. Взгляни наверх... Там сидят люди, которые в нужную минуту сделали правильный выбор, поставили на ту лошадь, на которую нужно было ставить. Других достоинств у них нет, на этот счет никто не заблуждается. Кто-то назовет их выбор преступным и будет прав. Я даже готов согласиться — некоторые совершили криминальный выбор. И лошадь, на которую они поставили...
— На жеребца они поставили. На сивого мерина.
— Пусть так, Паша, пусть так. Но он почему-то выигрывает, этот сивый мерин. А умные, тонкие, справедливые, законопослушные граждане, озабоченные судьбой России, почему-то ничего не могут с ним поделать. Ты не знаешь почему?
— Знаю. Потому что он наш клиент.
— Может быть. Но пока — мы его клиенты. И он нас дрючит, как хочет. И оставим это. Мы договорились?
— Да, — как-то слишком уж легко ответил Пафнутьев. И этим заронил в душе прокурора новые сомнения.
— Точно?
— Сегодня же твой клиент будет на свободе.
— Сейчас, — тихо, но твердо проговорил Анцыферов, исподлобья глядя на Пафнутьева.
— Сегодня, — тоже тихо, но не менее твердо ответил Пафнутьев. — Надо же хоть немного уважать контору, — он окинул взглядом стены прокурорского кабинета. — Проведем необходимые процедуры, составим бумажки, подпишем... Вынесем постановление, обоснуем его, и, как говорится, на все четыре стороны. Все это произойдет сегодня. В пятницу. День короткий, но мы успеем. Твой приятель еще проведет вечерок в ресторане. Если у него не будет более важных дел.
— Пусть так, — согласился Анцыферов без подъема. — Паша... Но это твердо? — не мог, не мог он до конца доверять Пафнутьеву, постоянно ждал от него какого-то кандибобера, постоянно вынужден был перепроверять На явном предательстве его не ловил, но своеволие ощущал постоянно. — Я могу доложить?
— Я бы не торопился на твоем месте, Леонард. О чем ты сейчас доложишь? Что со мной поговорил? Несерьезно. Доложишь, когда человек будет на свободе.
— Тоже верно.
— Прекрасная погода, не правда ли? — Пафнутьев показал в окно, в котором едва ли впервые за последние несколько дней проглянуло осеннее солнце. Желтая листва делала свет золотистым, праздничным, даже каким-то обнадеживающим И улыбался Пафнутьев широко и откровенно, так человек, который поймал ближнего на некрасивом поступке, но великодушно простил его.
— Да, ничего погода, — смешался Анцыферов, поняв улыбку следователя. Пафнутьева он проводил взглядом, полным недоверия и сомнений.
* * *
Дубовик превзошел самого себя по оперативности. К тому времени, когда Пафнутьев вернулся в кабинет, он успел провести два опознания со всеми формальностями. Андрей съездил за Викой, привез ее на машине Пафнутьева, и она бестрепетной рукой указала на Амона, как на человека, который пытался изнасиловать ее в лифте и только вмешательство соседей спасло ее от надругательства. Именно в таких выражениях Дубовик изложил все происшедшее. Вика не возражала, а возражения Амона не произвели на следователя слишком большого впечатления.
— Было? — спросил Дубовик. — Было. А о том, расстегивал ли ты ремень, спускал ли ты штаны или они сами с тебя сползли — обо всем этом расскажешь судье, если он тебя об этом спросит.
— Нехорошо говоришь, начальник, — ворчал Амон, посылал на Вику свирепые взгляды, всхрапывал от обиды и оскорбления, но что-то произошло с ним — чем дольше он находился в прокуратуре, тем становился как-то беспомощнее.
Потом в кабинет вошел старик, который видел убийство, происшедшее у его машины неделю назад. Он, правда, оговорился, что не может твердо назвать Амона убийцей, но подтвердил, что из трех предъявленных ему для опознания человек на убийцу похож только Амон. Протокол подписал, а, уходя, еще и пригрозил Амону пальцем, будто действительно дворового шалуна отчитал.
— Поговорим, папаша, — пообещал ему н? прощание Амон. И старик, уже собравшийся было уходить, вдруг взвился. Вернулся от двери, подошел к Амону.
— Пугаешь? Меня? Ах, ты дерьмо собачее! Ах ты дрянь вонючая! Он меня решил попугать! Ты поднимись в атаку из окопа! Ты поднимись навстречу танку! Ты сходи, козел, в рукопашную, а потом пугать меня будешь! А нож в спину всадить... — и старик, размахнувшись, влепил Амону такую мощную пощечину, что тог весь дернулся и с трудом удержался, чтобы не свалиться со стула.
Амон вскочил, но не успел ничего сделать — старик оказался куда живее, чем он предполагал. Захватив все лицо Амона в ладонь, он с силой толкнул его на стул и тот с грохотом снова сел.
— Приходи, поговорим, — и хлопнув дверью, старик вышел.
— Избиваете, начальник? — проворчал Амон.
— Виноват, не уберег тебя, Амон. Садись, пиши жалобу на старика. Все опиши, дескать, избил тебя дед семидесяти лет. Давай, жалуйся, джигит! Оштрафуем старика на тысячу рублей и вручим тебе деньги. На пачку сигарет не хватит, но пару пирожков на вокзале купишь.
— Нехорошо говоришь, — Амон облизал губы, сплюнул себе под ноги, растер плевок.
— Еще раз так сделаешь, — сказал Пафнутьев, — заставлю вымыть пол. Дам ведро, швабру и будешь мыть. И не только здесь, там весь коридор затоптан. И в туалете непорядок. Такие козлы, как ты, в унитаз попасть не могут, рядом свое дерьмо кладут. Понял, козел?
Желваки, маленькие, бугристые острые желваки возле самых ушей Амона вздрогнули, напряглись и замерли. Сжав зубы, он молчал. Вошел Шаланда.
Амон вздрогнул и поглубже вдвинулся в стул. Шаланда еще от дверей улыбнулся, плотно закрыл за собой дверь, вкрадчиво приблизился к Амону. Легонько потрепал его по щеке, тот напрягся, ожидая удара.
— Вот и встретились, — мягко, даже с какой-то ласковостью проговорил Шаланда, но глаз его при этом нервно дернулся — еще налитой глаз, да и щека оставалась припухшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88