Я телек выключил, по щекам ее похлопал, потряс даже, она со стула на пол свалилась, а реакции — ну никакой. Я перепугался, «скорую» вызвал. Те приехали — что случилось? А я и объяснить ничего не могу, сам не пойму. Хорошо — этот вот, младший, с улицы пришел. Насилу разобрались. Оказывается, вот чего было.
Старший у нас магнитофон купил, видео крутить. А она, мать-то, чувствовала себя неважно. Ну-тут болит, там тянет, голова гудит, а по врачам ходить, ты ж понимаешь, никакого здоровья не хватит. Ну и взяла она где-то, у соседей, что ли, кассету с этим, с Кашпировским. Телесеанс его на ней записан был, прямо с телевизора; еще в те времена, когда он по ящику выступал. Поставлю, мол, все и рассосется. Ага… Ну и поставила. И вошла в этот, в транс. А в самом-то конце, там, где он говорит, дескать, на счет двадцать восемь вы проснетесь, даю, мол, отсчет: раз, два, — Витька, вредитель этот, — он кивнул на верхнюю полку, — мультики с телевизора записал. Ты понимаешь? «Кто ж тебе, гад, — говорю, — разрешил магнитофон трогать? Кассету чужую?» Да что с него… «Я перемотал, — ревет. — Я на чистое место…» Ну вот так он и перемотал, что самый-то конец и стер. Ну, врачи ей уколы какие-то, то-се, насилу растрясли. Но не до конца. Вроде как — знаешь? — поднять подняли, а разбудить забыли. Вот… Я уж ее и в Москву возил, профессор там ее смотрел один, вроде лучше стало, но все равно. То ходит по ночам, во сне, то наяву заговаривается. И главное — спать хочет постоянно, а боится. Вдруг, дескать, не проснусь? Такие вот дела… В Хабаровск вот возил, к бабке одной, та пошептала что-то, денег не взяла, сказала, чтобы еще раз через пару месяцев приехали. Уж и не знаю, что делать… Ты про такие случаи не слыхал? Может, у вас в Ленинграде кто лечит?
— Не слыхал, — признался Гурский.
— Вот и я не слыхал. Ну что, еще по одной?
— Ну… по последней, да я прилягу.
— Давай.
Глава 28
Проснулся Адашев-Гурский несколько посвежевшим и взбодрившимся. На часах было что-то около восьми, в купе темно. Василич и его жена, Струйкина Варвара Тихоновна, спали, лишь над головой, на верхней полке, при свете ночника шуршал чем-то вредитель Витька.
Гурский сел, натянул и зашнуровал высокие ботинки, взял со стола сигареты и, надев куртку, пошел в тамбур. Проходя мимо туалета, дернул ручку — занято. Вышел в тамбур, застегнул куртку и закурил сигарету.»От Севильи до Гренады, — напел про себя, — в тихом сумраке ночей…»
Выкурив сигарету, бросил окурок в консервную банку. Вышел из тамбура и еще раз взглянул на дверь туалета — занято. Опять вышел в тамбур и перешел через грохочущую межвагонную «гармошку» в соседний вагон. Ближайший туалет, что располагался возле служебного купе проводника, был заперт на ключ.
Александр вынул из кармана куртки ключи, которые дал ему в аэропорту предусмотрительный Волков, и тихонько отпер замок. Дверь открылась.
«Весьма вами признательны, Петр Сер-геич», — мысленно поблагодарил Гурский, сунул ключи в карман камуфляжных брюк и вошел в туалет.
Возвращаясь в свой вагон, он еще раз взглянул на часы, с удовольствием отметил, что конечный пункт его путешествия совсем рядом и, значит, можно будет снять номер в гостинице, поужинать, а потом наконец-то забраться под душ и лечь в чистую постель, сняв с себя не только ботинки.
Погруженный в приятные размышления, он расслабился и совершил роковую ошибку: выходя из «гармошки» в свой вагон, он увидел распахнутую настежь наружную дверь, ощутил ледяной ветер, забрасывающий вовнутрь колючий снег, успел этому удивиться, но вместо того, чтобы сначала захлопнуть ее, он, завороженно глядя в черный проем, вошел в тамбур, не оборачиваясь, захлопнул за собой внутреннюю дверь и уже затем протянул руку, намереваясь восстановить герметизацию вагона.
И получил мощнейший пинок под зад, вышвырнувший его из поезда.
Испугаться Гурский не успел, ибо ошарашенное сознание уступило всю инициативу телу, которое, выпадая, рефлекторно раскинуло руки, зацепилось за какие-то железные кромки и, погасив тем самым обретенное ускорение, умудрилось повиснуть на наружном поручне.
Дверь, закрываясь, мягко шлепнула и щелкнула замком.
«Предъяви плацкарту, сука!» — почему-то пронеслось в мозгу Александра.
Намертво вцепившись в поручень, он нащупал ногами ступени. Положение сделалось устойчивей. Но это, безусловно, была временная победа. Куртка мгновенно надулась и парусила, угрожая оторвать коченеющие на ледяном ветру пальцы от поручня. Гурский попытался было просунуть одну руку между поручнем и стенкой вагона, чтобы держаться локтем, но в щель не пролезало даже запястье. Положение становилось отчаянным. Собравшись с духом, он оторвал одну руку от поручня и, дотянувшись, подергал ручку двери. Дверь была заперта.
Александр попытался вынуть из кармана брюк ключи, но понял, что окоченевшими пальцами их не удержит. Намертво вцепившись одной, онемевшей от холода, рукой в поручень, он засунул вторую под куртку и стал отогревать ее под мышкой. Затем все-таки умудрился достать ключи, вставил нужный в замок, повернул и, нажав на ручку, распахнул вагонную дверь. Подтянулся и ввалился в тамбур.
Не вставая с колен, вынул ключи, захлопнул дверь и запер замок, после чего уселся, вытянув ноги, на полу, вытащил с четвертой попытки сигарету из пачки и закурил.
В голове была полная тишина. Все мысли, забившись куда-то в самый дальний уголок оцепеневшего сознания, не подавали никаких признаков жизни.
Отбросив обжегшую пальцы докуренную сигарету, Адашев-Гурский расстегнул один из больших карманов куртки, вынул из него флягу с коньяком и приложился к горлышку. Затем убрал ее обратно и закурил еще одну сигарету.
Медленно разливающееся по телу тепло достигло наконец мозга. Зашевелились, выходя из ступора, мысли. У одной из них даже получилось развернуться фразой: «Ни хрена себе, пописать сходил…»
Гурский докурил сигарету, поднялся с пола, с удовлетворением отметив, что дрожи в ногах почти нет, снял куртку и стал рассовывать содержимое ее карманов по карманам камуфляжа. Все поместилось, даже фляжке нашлось место в большом кармане на бедре.
Затем он вывернул куртку наизнанку, черной подкладкой наверх, и тщательно свернул, сильно уминая пальцами податливую пуховую набивку. Получился небольшой черный сверток, который легко уместился под мышкой. Открыл дверь тамбура и заглянул в вагон — коридор был пуст.
Быстро прошел мимо закрытых купе к себе, достал сумку, засунул в нее куртку, еще раз выглянул наружу и, никого не увидев, пошел по коридору.
«Возле какого же вагона я их видел? — думал он, вспоминая толпу военных, которые усаживались на Хабаровском вокзале в поезд. — Где-то впереди вроде».
Перейдя в соседний вагон и не встретив никого по пути, он открыл ключом тот самый, запертый туалет, закрыл за собой дверь, поставил сумку на пол и достал из нее бритвенные принадлежности. С сожалением посмотрел в зеркало на ухоженные усы.
«Ладно, — решил в конце концов, — задница дороже».
Смочил холодной водой помазок, выда-вил на него крем и стал густо намыливать отросшую щетину и усы.
Когда, закончив бритье и спрыснув лицо одеколоном, Адашев-Гурский надел черную шерстяную шапочку, раскатав ее на уши, чтобы закрыть волосы, и взглянул на себя в зеркало, он сам поразился происшедшей перемене. Без привычных усов лицо изменилось удивительным образом.
«Может, так и ходить? — подумал было он. Нет, без усов неприлично. Без бороды еще — туда-cюда, но без усов…»
Выйдя из туалета и заперев его за собой на ключ, он пошел к голове поезда, переходя из вагона в вагон, и скоро оказался в плацкартном, где и нашел ту самую воинскую команду. Кто-то сворачивал матрац, кто-то укладывал на верхнюю полку уже свернутый, кто-то жевал, отстраненно глядя в черное окно, кто-то натягивал на себя бушлат.
Гурский прошел в середину вагона, присел за столик на боковое место, засунул сумку под ноги, взял оставленную кем-то затрепанную книжку без обложки, раскрыл наугад и стал размышлять, делая вид, что читает.
«Значит, все-таки прав я, Петя. Пасут меня. Не только нам эта трубка нужна. Все. С этого момента — все. Блин… меня же грохнуть хотели! Ни фига себе!.. Это ж, значит, от самого Питера мы вместе едем. Ну да, аэропорты, вокзал — везде толкотня, все на глазах, да и нигде там я и не тусовался, нырял куда— нибудь каждый раз. Они-то небось думают: нарочно, прятался. Им же невдомек, что я на стакане, что и сам не знаю, куда меня шарахнет в очередной раз. Пьяного же не вычислить. Пьяного Господь бережет. Я и из аэропорта вдруг сорвался без багажа, а только потом вернулся и тем самым наверняка их с хвоста скинул. И в кассах железнодорожных в последний момент билет поменял. Если они меня после аэропорта нашли, то опять потеряли. Но потом все равно нашли. Уж очень в поезде им меня достать удобно. И свидетелей никаких.
Только уж больно неконкретно они как-то… Могли бы по башке отоварить или и вовсе пером под ребро, а уж потом выкинуть. А они — пенделя и все. Почему? Отчего ко мне такое неуважение? Настолько крутые? Или наоборот, интеллигенты какие-нибудь сраные, грех на душу брать не решаются? Странно… К бабе чужой под юбку я не лез, чтобы меня по пьяной обиде замочить, случайная шпана у меня бы карманы прежде всего вытряхнула. Нет, это конкурирующая фирма, точно. Но все равно странно она себя ведет. Ладно, ясно одно теперь — глаз да глаз. Хотелось бы еще немножечко пожить.
Да и глупо было бы: интеллигенты или наоборот, они же сейчас уверены, что я где-то там, в сугробе отдыхаю. Живой, мертвый — не важно. Они же меня выкинули, дверь захлопнули да еще и на замок закрыли. Я же, по логике вещей, если и не насмерть, то уж руки-ноги точно переломать обязан. И если даже живой остался, то все равно никакая им теперь не помеха. Они расслабились. А мы — наоборот. Выходит, преимущество уже на нашей стороне. А было на их. А теперь на нашей. И хорошо. А на вокзале мы их сделаем. Это и к бабке не ходи».
Гурский скользнул глазами по странице раскрытой книжки:
«Раздевайся, сучка… Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее…»
Приподнял брови и раскрыл книжку ближе к началу:
«Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все еще не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уж вовсю текло и капало».
Раскрыл наугад еще в одном месте:
«…побежишь в милицию и станешь доказывать, что ты — видный шантарский бизнесмен, волею рока оказавшийся в роли бомжа…» Закрыл книжку, и отложил в сторонку. «Ба-атюшки светы… — подумал про себя. — Сколько иронии, сколько поэзии растворено в современной русской беллетристике».
Глава 29
— Комсомольск, подъезжаем, Комсомольск, — прошел через вагон проводник.
Окружающие, взяв в руки поклажу, потянулись к выходу в тамбур. Гурский, стараясь держаться в самой середине, присоединился к ним.
Вместе с зеленопятнистой, одетой в такой же камуфляж гурьбой военных он вышел из вагона и вошел в здание вокзала, на дверях которого болталась наполовину оторванная афиша выставки восковых фигур.
В самом низу афиши Гурский заметил написанный от руки жирным темно-синим фламастером адрес, но, стараясь не задерживаться, разглядел только: «ДК кораблестроителей». Название улицы было написано мельче, и, вынужденный идти внутри плотной группы, он его не разобрал.
Его спутники, очевидно, в большинстве своем знакомы между собой не были и поэтому, не обращая на него никакого внимания, молча шли вслед за старшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Старший у нас магнитофон купил, видео крутить. А она, мать-то, чувствовала себя неважно. Ну-тут болит, там тянет, голова гудит, а по врачам ходить, ты ж понимаешь, никакого здоровья не хватит. Ну и взяла она где-то, у соседей, что ли, кассету с этим, с Кашпировским. Телесеанс его на ней записан был, прямо с телевизора; еще в те времена, когда он по ящику выступал. Поставлю, мол, все и рассосется. Ага… Ну и поставила. И вошла в этот, в транс. А в самом-то конце, там, где он говорит, дескать, на счет двадцать восемь вы проснетесь, даю, мол, отсчет: раз, два, — Витька, вредитель этот, — он кивнул на верхнюю полку, — мультики с телевизора записал. Ты понимаешь? «Кто ж тебе, гад, — говорю, — разрешил магнитофон трогать? Кассету чужую?» Да что с него… «Я перемотал, — ревет. — Я на чистое место…» Ну вот так он и перемотал, что самый-то конец и стер. Ну, врачи ей уколы какие-то, то-се, насилу растрясли. Но не до конца. Вроде как — знаешь? — поднять подняли, а разбудить забыли. Вот… Я уж ее и в Москву возил, профессор там ее смотрел один, вроде лучше стало, но все равно. То ходит по ночам, во сне, то наяву заговаривается. И главное — спать хочет постоянно, а боится. Вдруг, дескать, не проснусь? Такие вот дела… В Хабаровск вот возил, к бабке одной, та пошептала что-то, денег не взяла, сказала, чтобы еще раз через пару месяцев приехали. Уж и не знаю, что делать… Ты про такие случаи не слыхал? Может, у вас в Ленинграде кто лечит?
— Не слыхал, — признался Гурский.
— Вот и я не слыхал. Ну что, еще по одной?
— Ну… по последней, да я прилягу.
— Давай.
Глава 28
Проснулся Адашев-Гурский несколько посвежевшим и взбодрившимся. На часах было что-то около восьми, в купе темно. Василич и его жена, Струйкина Варвара Тихоновна, спали, лишь над головой, на верхней полке, при свете ночника шуршал чем-то вредитель Витька.
Гурский сел, натянул и зашнуровал высокие ботинки, взял со стола сигареты и, надев куртку, пошел в тамбур. Проходя мимо туалета, дернул ручку — занято. Вышел в тамбур, застегнул куртку и закурил сигарету.»От Севильи до Гренады, — напел про себя, — в тихом сумраке ночей…»
Выкурив сигарету, бросил окурок в консервную банку. Вышел из тамбура и еще раз взглянул на дверь туалета — занято. Опять вышел в тамбур и перешел через грохочущую межвагонную «гармошку» в соседний вагон. Ближайший туалет, что располагался возле служебного купе проводника, был заперт на ключ.
Александр вынул из кармана куртки ключи, которые дал ему в аэропорту предусмотрительный Волков, и тихонько отпер замок. Дверь открылась.
«Весьма вами признательны, Петр Сер-геич», — мысленно поблагодарил Гурский, сунул ключи в карман камуфляжных брюк и вошел в туалет.
Возвращаясь в свой вагон, он еще раз взглянул на часы, с удовольствием отметил, что конечный пункт его путешествия совсем рядом и, значит, можно будет снять номер в гостинице, поужинать, а потом наконец-то забраться под душ и лечь в чистую постель, сняв с себя не только ботинки.
Погруженный в приятные размышления, он расслабился и совершил роковую ошибку: выходя из «гармошки» в свой вагон, он увидел распахнутую настежь наружную дверь, ощутил ледяной ветер, забрасывающий вовнутрь колючий снег, успел этому удивиться, но вместо того, чтобы сначала захлопнуть ее, он, завороженно глядя в черный проем, вошел в тамбур, не оборачиваясь, захлопнул за собой внутреннюю дверь и уже затем протянул руку, намереваясь восстановить герметизацию вагона.
И получил мощнейший пинок под зад, вышвырнувший его из поезда.
Испугаться Гурский не успел, ибо ошарашенное сознание уступило всю инициативу телу, которое, выпадая, рефлекторно раскинуло руки, зацепилось за какие-то железные кромки и, погасив тем самым обретенное ускорение, умудрилось повиснуть на наружном поручне.
Дверь, закрываясь, мягко шлепнула и щелкнула замком.
«Предъяви плацкарту, сука!» — почему-то пронеслось в мозгу Александра.
Намертво вцепившись в поручень, он нащупал ногами ступени. Положение сделалось устойчивей. Но это, безусловно, была временная победа. Куртка мгновенно надулась и парусила, угрожая оторвать коченеющие на ледяном ветру пальцы от поручня. Гурский попытался было просунуть одну руку между поручнем и стенкой вагона, чтобы держаться локтем, но в щель не пролезало даже запястье. Положение становилось отчаянным. Собравшись с духом, он оторвал одну руку от поручня и, дотянувшись, подергал ручку двери. Дверь была заперта.
Александр попытался вынуть из кармана брюк ключи, но понял, что окоченевшими пальцами их не удержит. Намертво вцепившись одной, онемевшей от холода, рукой в поручень, он засунул вторую под куртку и стал отогревать ее под мышкой. Затем все-таки умудрился достать ключи, вставил нужный в замок, повернул и, нажав на ручку, распахнул вагонную дверь. Подтянулся и ввалился в тамбур.
Не вставая с колен, вынул ключи, захлопнул дверь и запер замок, после чего уселся, вытянув ноги, на полу, вытащил с четвертой попытки сигарету из пачки и закурил.
В голове была полная тишина. Все мысли, забившись куда-то в самый дальний уголок оцепеневшего сознания, не подавали никаких признаков жизни.
Отбросив обжегшую пальцы докуренную сигарету, Адашев-Гурский расстегнул один из больших карманов куртки, вынул из него флягу с коньяком и приложился к горлышку. Затем убрал ее обратно и закурил еще одну сигарету.
Медленно разливающееся по телу тепло достигло наконец мозга. Зашевелились, выходя из ступора, мысли. У одной из них даже получилось развернуться фразой: «Ни хрена себе, пописать сходил…»
Гурский докурил сигарету, поднялся с пола, с удовлетворением отметив, что дрожи в ногах почти нет, снял куртку и стал рассовывать содержимое ее карманов по карманам камуфляжа. Все поместилось, даже фляжке нашлось место в большом кармане на бедре.
Затем он вывернул куртку наизнанку, черной подкладкой наверх, и тщательно свернул, сильно уминая пальцами податливую пуховую набивку. Получился небольшой черный сверток, который легко уместился под мышкой. Открыл дверь тамбура и заглянул в вагон — коридор был пуст.
Быстро прошел мимо закрытых купе к себе, достал сумку, засунул в нее куртку, еще раз выглянул наружу и, никого не увидев, пошел по коридору.
«Возле какого же вагона я их видел? — думал он, вспоминая толпу военных, которые усаживались на Хабаровском вокзале в поезд. — Где-то впереди вроде».
Перейдя в соседний вагон и не встретив никого по пути, он открыл ключом тот самый, запертый туалет, закрыл за собой дверь, поставил сумку на пол и достал из нее бритвенные принадлежности. С сожалением посмотрел в зеркало на ухоженные усы.
«Ладно, — решил в конце концов, — задница дороже».
Смочил холодной водой помазок, выда-вил на него крем и стал густо намыливать отросшую щетину и усы.
Когда, закончив бритье и спрыснув лицо одеколоном, Адашев-Гурский надел черную шерстяную шапочку, раскатав ее на уши, чтобы закрыть волосы, и взглянул на себя в зеркало, он сам поразился происшедшей перемене. Без привычных усов лицо изменилось удивительным образом.
«Может, так и ходить? — подумал было он. Нет, без усов неприлично. Без бороды еще — туда-cюда, но без усов…»
Выйдя из туалета и заперев его за собой на ключ, он пошел к голове поезда, переходя из вагона в вагон, и скоро оказался в плацкартном, где и нашел ту самую воинскую команду. Кто-то сворачивал матрац, кто-то укладывал на верхнюю полку уже свернутый, кто-то жевал, отстраненно глядя в черное окно, кто-то натягивал на себя бушлат.
Гурский прошел в середину вагона, присел за столик на боковое место, засунул сумку под ноги, взял оставленную кем-то затрепанную книжку без обложки, раскрыл наугад и стал размышлять, делая вид, что читает.
«Значит, все-таки прав я, Петя. Пасут меня. Не только нам эта трубка нужна. Все. С этого момента — все. Блин… меня же грохнуть хотели! Ни фига себе!.. Это ж, значит, от самого Питера мы вместе едем. Ну да, аэропорты, вокзал — везде толкотня, все на глазах, да и нигде там я и не тусовался, нырял куда— нибудь каждый раз. Они-то небось думают: нарочно, прятался. Им же невдомек, что я на стакане, что и сам не знаю, куда меня шарахнет в очередной раз. Пьяного же не вычислить. Пьяного Господь бережет. Я и из аэропорта вдруг сорвался без багажа, а только потом вернулся и тем самым наверняка их с хвоста скинул. И в кассах железнодорожных в последний момент билет поменял. Если они меня после аэропорта нашли, то опять потеряли. Но потом все равно нашли. Уж очень в поезде им меня достать удобно. И свидетелей никаких.
Только уж больно неконкретно они как-то… Могли бы по башке отоварить или и вовсе пером под ребро, а уж потом выкинуть. А они — пенделя и все. Почему? Отчего ко мне такое неуважение? Настолько крутые? Или наоборот, интеллигенты какие-нибудь сраные, грех на душу брать не решаются? Странно… К бабе чужой под юбку я не лез, чтобы меня по пьяной обиде замочить, случайная шпана у меня бы карманы прежде всего вытряхнула. Нет, это конкурирующая фирма, точно. Но все равно странно она себя ведет. Ладно, ясно одно теперь — глаз да глаз. Хотелось бы еще немножечко пожить.
Да и глупо было бы: интеллигенты или наоборот, они же сейчас уверены, что я где-то там, в сугробе отдыхаю. Живой, мертвый — не важно. Они же меня выкинули, дверь захлопнули да еще и на замок закрыли. Я же, по логике вещей, если и не насмерть, то уж руки-ноги точно переломать обязан. И если даже живой остался, то все равно никакая им теперь не помеха. Они расслабились. А мы — наоборот. Выходит, преимущество уже на нашей стороне. А было на их. А теперь на нашей. И хорошо. А на вокзале мы их сделаем. Это и к бабке не ходи».
Гурский скользнул глазами по странице раскрытой книжки:
«Раздевайся, сучка… Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее…»
Приподнял брови и раскрыл книжку ближе к началу:
«Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все еще не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уж вовсю текло и капало».
Раскрыл наугад еще в одном месте:
«…побежишь в милицию и станешь доказывать, что ты — видный шантарский бизнесмен, волею рока оказавшийся в роли бомжа…» Закрыл книжку, и отложил в сторонку. «Ба-атюшки светы… — подумал про себя. — Сколько иронии, сколько поэзии растворено в современной русской беллетристике».
Глава 29
— Комсомольск, подъезжаем, Комсомольск, — прошел через вагон проводник.
Окружающие, взяв в руки поклажу, потянулись к выходу в тамбур. Гурский, стараясь держаться в самой середине, присоединился к ним.
Вместе с зеленопятнистой, одетой в такой же камуфляж гурьбой военных он вышел из вагона и вошел в здание вокзала, на дверях которого болталась наполовину оторванная афиша выставки восковых фигур.
В самом низу афиши Гурский заметил написанный от руки жирным темно-синим фламастером адрес, но, стараясь не задерживаться, разглядел только: «ДК кораблестроителей». Название улицы было написано мельче, и, вынужденный идти внутри плотной группы, он его не разобрал.
Его спутники, очевидно, в большинстве своем знакомы между собой не были и поэтому, не обращая на него никакого внимания, молча шли вслед за старшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40