— А я вам объясняю — нельзя к Моисею вплотную подходить, — говорил стоящий у окна мужчина лет тридцати пяти весьма корпулентной даме в распахнутой шубе.
Дама принадлежала к тому клану, каждый представитель которого, вне зависимости от широты и долготы местонахождения на территории необъятной нашей России, неизменно и свято чтит внешние признаки принадлежности к сообществу: очень много золота на шее, на руках и в ушах; избыточный вес; меха или дорогая кожа (варьируется в зависимости от сезона), но непременно до пят; громоздкая прическа.
— Он у нас и так еле стоит, понимаете? — продолжал втолковывать мужчина. — Очень хочется — сфотографируйтесь с этой стороны ленточки на его фоне, он же крупный, все очень хорошо получится. Ну зачем вам к нему вплотную?
— Да какой крупный? Он крупный? Если я спереди встану, то его загорожу, его и видно-то не будет. А я вот так хотела бы, как будто под ручку.
— Я же вам говорю…
— Да как будто, как будто бы!.. Не буду я его трогать.
— Ну зачем вам с ним под ручку? Вы, его что, лично знали? Родственник он ваш?;
— Ой, я прямо не знаю!.. Мужчина, ну что с вами разговаривать!.. Кто у вас тут вообще самый главный на выставке?
— Я.
— А над вами начальство есть?
— Есть.
— Где оно?
— В Санкт-Петербурге.
— Ой, я прямо не знаю!.. Я вот в Ерусалиме была, так там везде фотаться пускают. Вот там, где этот… Исус родился, там…
— Это в Вифлееме.
— Ну, в Вифлееме, да, я забыла, я и там была, я вообще везде была. А у вас и фигуры какие-то непохожие, я вот в Англии в Лондоне была, в музее мадам Тиссо, на этой улице, как ее…
— Бейкер-стрит.
— Не надо… я не дурочка, на Бейкер-стрит — Шерлок Холмс, а музей Тиссо…
— Тюссо.
— Ну какая разница, так там — вот так фигура, а рядом фотография, для сравнения. Что люди деньги не зря платят.
— Возле каждой фигуры?
— Георга Пятого, например… — негромко обронил Адашев-Гурский.
— Да, вот и товарищ в курсе, — обрадовалась поддержке дама. — И фотайся с кем хочешь, хоть в обнимку. И в Италии, там, где Тайная Вечеря, вы хоть были?
— Нет, — признался менеджер выставки.
— Ну вот, а я была. Знаете, как он, этот… который ее нарисовал…
— Леонардо да Винчи.
— Вот! Он ее по сырой штукатурке рисовал, а потом сушил, знаете как? Бочки со смолой поджигал и поднимал на веревках. Так и сушил.
— А копоть?
— Так протирал потом… — пожала она плечами. — Да! Так вот, в Вифлееме этом, прям там, где Исус родился, на этих, как они — не гусли, а…
— Ясли.
— Да. Там такое явление есть, я, правда, сама не видела, мне гид рассказывал, я там в отеле жила в пятизвездочном, у меня личный гид был, ну вот, там в один какой-то день, когда солнце заходит… или восходит, вот я не помню, короче, лучи вот так вот падают на эти ясли, и на них ярко так вспыхивает этот… ну как его… магендон!
— Что?
— Ну магендон, звезда такая еврейская. И все фотают, пожалуйста! Никто не запрещает.
— Все. Сдаюсь, — мужчина весело переглянулся с Гурским. — Пошли к Моисею. Вам можно, в виде исключения. Но только чтобы без рук.
— Ну что вы говорите, конечно, я просто так, как будто бы под ручку… — благодарно затараторила дама, подобрала, пробираясь мимо стола, полу шубы и все— таки смахнула широким рукавом на пол пачку билетов.
«И что делать? — думал Гурский. — К трубке не подойти, это ясно».
— А у вас всегда так много народу? — обратился он к кассиру.
— Последнее время много. Зарплату как раз выдали, да и реклама… Утром, правда, поменьше, а во второй половине — просто столпотворение, до самого закрытия. В выходные вообще очередь на лестнице стоит.
— Фу… — отдуваясь и отирая пот со лба, вернулся менеджер.
— Тяжеловато? — посочувствовал Александр.
— Да ну к черту… Сил моих больше нет.
— Ничего, Дмитрий Алексеич, — улыбнулась ему кассир. — Скоро домой.
— Да уж…
— А долго вы уже с этими, — Гурский кивнул в сторону зала, — катаетесь?
— Через неделю ровно четыре месяца.
— А может, еще? — кассир шутливо взглянула поверх очков.
— Ну да. Тогда уже точно домой в цинковом гробу. Нет уж. Все. Через неделю домой.
— А выставка? — заинтересовался Гурский. — Тоже домой?
— Нет. Выставка еще постоит, а потом дальше поедет, на Магадан. Это меня просто кто-нибудь сменит.
— Лена Тарасова, например.
— Кто?
— Приятельница моя. Она тоже менеджером у вас работает. Тоже ездит. Только сейчас она дома. У нее в «Балтийском доме» выставка.
— Так вы из Питера?
— Ну да. От Питера и до Питера. В командировку.
— Во класс. Пошли покурим.
— Только подальше, подальше, — замахала руками кассир. — Я тут и так задыхаюсь.
Проходя мимо задрапированного входа на экспозицию, Гурский еще раз на минуту заглянул в зал.
Никаких изменений ситуация не претерпела: посетители толпились, смотрители и экскурсоводы пресекали на корню попытки несанкционированных и бесконтрольных проникновении за красную ленточку.
Никакого молодого верзилы в коричневой кожаной куртке на меху вроде не наблюдалось.
На лестничной площадке они с менеджером достали по сигарете и закурили.
— Дима, — протянул тот руку.
— Александр.
— Слушай… а может, давай… за знакомство? А? Ты как?
— Легко.
— И перекусим заодно. Я сегодня не обедал, а ты?
— Тоже.
— Ну и пошли.
— Я сумку свою у вас оставлю пока?
— Конечно. Давай я тоже оденусь и Леве скажу, что обедать пошел.
Они вышли на улицу, перешли дорогу и, спустившись по ступеням, оказались на рынке. Внутри неказистой с виду маленькой закусочной оказалось очень уютно. Повсюду блестел новенький пластик, столики сверкали чистотой, на стене висел компактный электрообогреватель, который гнал горячий воздух.
— Привет, Аленька, — поздоровался Дмитрий с хорошенькой круглолицей девушкой, стоящей за стойкой. — Два по сто и поесть.
— Лагман будете?
— Будем? — обернулся Дима к Гурскому.
— Обязательно.
— Будем. И… что у вас сегодня?
— Мясо с картошкой.
— Два мяса. И по бутербродику дай пока.
Гурский взял со стойки маленький стаканчик толстого стекла, блюдце с бутербродом и сел за угловой столик.
— Ну что? — подсел к нему Дмитрий. — Твое здоровье.
— Ура.
Они чокнулись, выпили и стали жевать бутерброды с душистой подкопченной кетой.
— А надолго сюда?
— Да нет, — Гурский придвинул к себе пепельницу и положил на стол пачку сигарет. — День-два.
— Лагман возьмите! — негромко пропела из-за стойки хорошенькая Аля. Дмитрий встал, подошел к стойке:
— Еще два по сто. Так мне почему-то кажется…
Поставив на стол тарелки с густым горячим супом, он принес еще по стаканчику водки и, приподняв свой, со значением изрек:
— Несвоевременно выпитая вторая — это бессмысленно выпитая первая.
— Колоссально. Сам придумал?
— Нет. Здесь услышал, в хорошей компании. Ви ха ё!
— В смысле?..
— За все хорошее, по-корейски.
— А… Ну, ви ха ё тогда.
Глава 40
— Слушай, — спросил Гурского Дмитрий, когда они поднимались по железным ступеням к Дому быта. — А ты где поселился?
— Да пока нигде. Здесь рядом, говорят, гостиница.
— А вот она. — Дима махнул рукой в сторону. — Прямо за танком. «Авача». Корбюзье… дорогу только перейти. Может, продолжим? Мы в семь закрываемся, и я свободен.
— Гурский взглянул на часы.
— Так тебе еще…
— Ты часы-то не перевел.
— В Хабаровске перевел.
— А тут еще на два часа нужно. Сейчас уже полшестого. Пойдем пока поболтаем, и я закроюсь. А там что-нибудь придумаем.
— Пошли.
Поднявшись по лестнице на пятый этаж, Гурский снял и оставил в комнате с ящиками куртку и заглянул в зал: посетителей нисколько не убавилось, контролер и смотрители бдели.
Время до закрытия выставки пролетело незаметно.
Без четверти семь Дмитрий принял от кассира выручку, заполнил какие-то бумажки и отпустил ее домой. Затем он ушел в зал и, проводив последнюю группу экскурсантов, погасил свет, попрощался с сотрудницами и запер железную дверь.
— Все, — сказал он вернувшись к Гурскому. — Рабочий день окончен. Сейчас я расходничек на Леву выпишу, он деньги пересчитает, и все.
— Ну вот, — Дмитрий вернулся минут через десять. — Только…
— Что?
— Да мы, понимаешь, прямо здесь и живем. Тут комнатка есть такая, маленькая.
— И что?
— Да Лев Израилич уже там спать укладывается.
— А не рановато? Может, приболел?
— Да нет. Он всегда так. Семь часов — рабочий день окончен, туда-сюда, поел и спать.
— А ты?
— Мыкаюсь. Чекушку иной раз за ужином, и ту в одиночку давить приходится.
— Это не жизнь. А он кто?
— Напарник. Мы по двое ездим.
— Ну хорошо, и что?
— Да вот я и думаю, где бы нам с тобой расположиться… — Дима задумчиво глядел на ящики.
— Слушай, — Гурский посветлел лицом. — А там нельзя?
— В зале?
— Ну…
— Вот ведь, а мне и в голову не пришло. Конечно! Короче, пошли…
Сходив в магазин, они внесли в экспозиционный зал небольшой ящик, накрыли его чистыми афишами, разложили закуску, придвинули банкетки, на которых отдыхали смотрители, и, будучи очень собой довольны, наполнили по первой.
— Только курить здесь не стоит, — рассудил Дмитрий. — Вентиляции тут никакой.
— А мы и не будем.
— Поехали?
— Ура.
Они выпивали и закусывали, болтали, Дима жаловался на тяготы и лишения кочевой жизни, но рассказывал о них со смехом, Гурский вспоминал свои экспедиции, каждый немного привирал, но не перешагивал порога достоверности.
Время шло.
Несколько раз они выходили покурить в коридор.
Открыли вторую бутылку.
И наконец, когда Дмитрий, извинившись, все-таки направился в туалет, Адашев-Гурский поднялся с банкетки и подошел к Великому Вождю.
Чтобы чувствовать себя уютнее в просторном зале, они не стали включать большой свет, ограничившись рабочей подсветкой. И поэтому, наверное, да еще от водки, почудилась Александру, протянувшему руку к трубке, мелькнувшая на миг в желтых кошачьих глазах Сталина живая искра.
— Господь с вами, Иосиф Виссарионович, — вслух сказал он. — Я же не краду. Напротив, ваше возвращаю.
Он поменял трубки и вернулся на место.
Дело было сделано.
Но уходить из полутемного зала, будто бы освещенного теплым пламенем свечей, где блестели ордена и пуговицы на старинных мундирах Петра, Суворова, Наполеона, неподвижно замерших у стен, где мерцали драгоценности на парадном платье императрицы и где так вкусно пилась водка в компании славного Димы, категорически не хотелось.
Какая-то яркая, но очень короткая мысль мелькнула вдруг на долю секунды в сознании и тут же исчезла. Гурский обвел взглядом зал, пытаясь вернуть ассоциацию, по которой она возникла, задержал внимание на фигуре Екатерины Второй, опять что-то шевельнулось, но мгновенно пропало теперь уже насовсем.
«Что-то же вроде ведь вспомнил…» — досадливо подумал он.
Вдруг через приоткрытую дверь в зал забежала маленькая собачонка и стала, отчаянно виляя хвостом, обнюхивать у Гурского ноги.
— Ластик! Ластик, иди сюда! — послышался из коридора хриплый голос. Вслед за этим дверь открылась пошире, и на пороге возник здоровый мужик.
— Добрый вечер, — привстал Гурский.
— Здрасте. А что это вы здесь… — взгляд мужика оценивающе изучал натюрморт.
— Привет, Петрович, — в дверном проеме появился Дима. — Проходи, гостем будешь.
— Да у вас уж, считай, и нет ничего.
— Да, — Гурский приподнял початую бутылку за горлышко, — действительно…
— И что вы все этим хотите сказать? — Дмитрий выпятил грудь. — Что мы смиримся под ударами судьбы, не в силах оказать сопротивленье, что ли?
— Да закуска-то у меня там есть, — задумчиво сказал Петрович.
— Я требую продолжения банкета. — Дима натягивал куртку.
— Только мне одному все не захватить, — мужик посмотрел на Александра, — поможешь?
— Пошли.
Дима запер зал и пошел к лестнице.
— Постой, — окликнул его Петрович. — Я лифт включил.
— А днем что же? — удивился Гурский.
— Днем… Днем здесь столько народу шастает, они же его укатают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40