Там, в камере-то, он человек оказался правильный. Там человека сразу видно, ну я и хоть помладше его годами был, но опекать стал. А то ведь народ там разный, всякое бывает, а меня все-таки уже тогда слушали..Вот и обернулось это наше знакомство случайное, сами видите, на всю жизнь, считай…
— Так почему же вы сразу не пришли? — Ирина поднялась с дивана и взяла сигареты. — Не объяснили, не спросили…
— Ну, пришел бы я к вам. Сразу, с кладбища. И что? Что бы вы мне сказали?
— Да, — Ирина прикурила от зажигалки Гурского и кивнула ему. — Действительно.
— Дискетку, будьте любезны… Ирина посмотрела на Волкова, тот встал, вышел в кабинет и, вернувшись к столу, положил на него дискету.
— Она, — взял ее в руки Арефьев.
— Там пароль, — кивнула на дискету Ирина. — Слово из Библии.
— Ну уж наверное.
— Так зачем же это? — Волков положил на стол мятый клочок бумаги. — Если вы в курсе.
Гость далеко отнес от глаз на вытянутой руке записку, сощурился.
— Вот беда-то, очки в машине забыл. Ну ладно… нибелунги… десять, двадцать два… — он положил записку в карман и посмотрел на Петра. — А я и не говорил, что пароль этот знаю. Я даже знать не знаю, где и дискету-то Аркадий Соломоныч хранил. Не мое это дело. Я не говорил разве?
— Не говорили.
— Ведь мы с ним, Ирина Аркадьевна, как договаривались? Когда его по телефону дергать стали, а в последние дни ну просто насели, я узнать пытался — кто? Там закинул, здесь — никто ничего не знает. Залетные, выходит. Много их в последнее время развелось, отмороженных. Решил дискету забрать. Аркадию Соломонычу уехать посоветовал, на недельку хотя бы, пока не разберусь. Но он же… Ерунда, мол. Если на самом деле что-то серьезное, я позвонить успею.
Я, конечно, человека к нему приставил, на всякий случай. Он за ним и ходил. И в тот вечер тоже. И в казино, и в музее этом он тоже был, только про трубку ничего не заметил. И до парадной почти проводил. Но не под ручку же! А тут… Он и подбежать-то не успел, как они улетели, а ваш отец уже… И номера, говорит, грязью замазанные. Ну как их найти, если они еще и залетные? Ничего, их Бог накажет. А на кладбище вы мне и говорите, что, мол, в кармане у отца не трубка, а декорация какая-то. Почему? Я и задумался, а на самом-то деле — почему?
Только вы мне и подумать-то толком не дали. К Деду этому пошли — уж извините, я приглядывал за вами, — а он вам человека своего выделил. Дед этот, он…
Волков вскинул глаза.
— Вы, Петр Сергеич, будьте спокойны, — моментально отреагировал Арефьев. — Я, если слово-то скажу, за него отвечу, не сомневайтесь. Но реакция похвальна. Навел, конечно, справки и про вас. Удивился, не скрою. Странный вы человек, оказывается, честное слово…
— Мы отвлеклись, — Гурский взял сигарету. — Вы позволите… в вашем присутствии?
— Александр? — повернулся к нему Арефьев.
— Адашев-Гурский с вашего позволения, — слегка поклонился тот. — Спортсмен. Значкист.
— Ага, — гость поставил чашку. — С вами, значит, Олежка тягался. И чему их там в ихних спортзалах учат…
— Телефон сразу стали слушать? — Волков откинул крышку зажигалки, чиркнул и задул огонь.
— А чего тянуть-то?
— Тоже верно.
— Мне про вас сказали, что сыскарь, мол, злой, упертый. Я и решил — пусть свое дело делает. А я посмотрю. Но уж когда вам про трубку догадка пришла, а я узнал, вы оба мне только мешать стали.
— А в Ирину зачем стрелять?
— Вот еще… Под старость лет грех на душу брать. Никто в нее и не стрелял вовсе. Это вас, Петр Сергеич, подранить слегка надо было, чтобы под ногами не путались. Да на Ирину Аркадьевну, каюсь, жути нагнать желательно было, чтобы дома посидела и больше уж никого не нанимала. Я бы потом к ней пришел, мы уж как-нибудь объяснились бы. Без посторонних. Но ведь… И на Камчатке ваша взяла, и с Васькой, мотоциклистом, вы ловчее оказались. Они ведь только из автоматов нынче умеют, чтобы клочья летели. Или в лоб. А когда надо чуть-чуть зацепить, аккуратно — зачем же мне с Дедом вашим ссориться? — тут у них не получается. Так-то вот выходит…
— И на том спасибо, — крутил в руках зажигалку Петр.
— Ладно, засиделся я. Ребята там, в машине, уже нервничают небось. Пойду, — Арефьев встал, достал портмоне, вложил в него дискету и, вынув маленький листочек бумаги, протянул его Ирине. — Вот, на всякий случай, мало ли что. Позвоните, мне передадут. И вы, — он посмотрел на Волкова с Гурским, — зла не держите. Я свое искал.
— Ничего-ничего… — кивнул Гурский.
— Да! — Арефьев повернулся к Ирине. — Аркадий Соломоныч же подарок вам купил. На день рождения. Это уж я сосватал. Человечек тут объявился с камешками — не волнуйтесь, честные камешки, я бы отцу вашему для вас темного не присоветовал, — уезжал он, деньги были срочно нужны, продавал, ну просто даром дарил. Только вот где они теперь… Уже не спросишь. Сейфа-то у Аркадия Соломоныча нет, ни к чему он ему, а где мог схоронить, Бог ведает. Он вам сразу— то не хотел дарить, до дня рождения дотерпеть собирался. Хоть я и советовал сразу. Но чего уж теперь… А камешки хорошие, чистой воды, два поменьше, а уж один… Человек этот, который продавал, говорил, что из прабабкиной подвески вынул.
— Подвески! — вырвалось у Гурского.
— Ну да… — удивленно посмотрел на него гость. — Серьги такие старинные. Он говорил, что, мол, как прижмет, бывало, по камешку вынимал и продавал. А это, дескать, последние, самые главные. Вы поищите по дому. Может, и найдете. Жалко все-таки. Ну, оставайтесь с Богом…
— Ох, — вздыхал он, надевая в передней пальто. — Как все неправильно… Все неправильно, и времена-то какие-то неправильные. До свидания, Ирина Аркадьевна.
Глава 50
— Ну вот, — Волков вернулся вслед за проводившей гостя Ириной в гостиную. — Теперь уж на самом деле все.
— Вообще? — взглянула на него Ирина.
— Ну, — перехватил ее взгляд Петр, — я в том смысле, что Деду доложу и… В общем, дело закрыто. Ты когда уезжаешь?
— На той неделе, наверное…
— Ну так увидимся еще. Я провожу. А ты чего переполошился, — повернулся он к Гурскому, — когда он про камни сказал?
— Пенделоки! — изрек Гурский.
— Цинкуй за выездом базара, ваше благородие. — Петр кивнул в сторону Ирины. — При мальчонке-то.
— Я еще в Петропавловске, когда на фигуре Екатерины драгоценности увидел, у меня шевельнулось что-то, но я не ухватил. А тут — как стрельнуло.
— Что у тебя стрельнуло?
— Ну, «пенделоки» — это старое слово французское, означает — подвески. Я мучился всю эту неделю, никак вспомнить не мог. Очень раздражало.
— Подвески?
— Да. В том смысле, что к серьгам там, к люстре. К люстре… — Александр уставился на висящую под потолком каскадом стекляшек люстру, потом перевел взгляд на Волкова.
— К люстре… — повторил вслед за ним Петр. — Ира, у тебя стремянка есть?
— В туалете. А что?
Адашев-Гурский поднялся с дивана, вышел из комнаты и, вернувшись со стремянкой в руках, установил ее под люстрой.
— Где-нибудь там, внутри… — Волков стоял посреди гостиной с задранной вверх головой.
— Ну не снаружи же. — Гурский вскарабкался на стремянку и, раздвигая бесчисленные грозди фальшивого хрусталя, стал внимательно все осматривать.
— Ира, у вас щипчики есть какие-нибудь?
— Для ногтей.
— Дайте, пожалуйста.
Ирина сходила в спальню и подала ему щипчики.
— Ну вот. — Александр спустился, подошел к Ирине и протянул раскрытую ладонь. — Вот только теперь, как я понимаю, ситуацию можно с полным правом считать завершенной.
На его ладони, прикрепленные к тонким, как паутинка, проволочкам, мерцали три бриллианта.
— С днем рождения, — улыбнулся Адашев-Гурский и обернулся к Волкову. — Петр Сергеич, поставьте, пожалуйста, стремянку на место. И пойдемте в конце концов водку пить, вместо того чтобы валять дурака. А завтра, с самого утра, Лазарика из больнички забирать надо, у него там сорок баксов в день тикает.
— Что же вы, — Ирина грустно посмотрела на Петра и Гурского, когда те уселись за стол на кухне, — так и уйдете?
— Ну почему же прямо так и уйдем? — Гурский наполнил рюмки. — Вон у нас, стол ломится…
— Подождите-ка, — она встала из-за стола, ушла и, вернувшись, положила перед каждым из них по маленькому прозрачному пластиковому пакетику, в которых лежало по граненому камешку.
— Ну вот еще, — запротестовал Адашев-Гурский. — Глупости все это.
— Да, Ира, лишнее это, — присоединился к нему Волков.
— Нет-нет. Во-первых, я бы без вас их никогда бы не нашла, это раз. А во— вторых… мне так хочется, и все. Я себе и так самый большой оставила, я жадная, вы не думайте. И давайте выпьем. Я уеду, может, никогда больше и не увидимся.
— И это глупости.
— Да, — согласился с Гурским Петр, — ты что, на луну улетаешь?
— А я, кстати, в Иерушалаиме еще ни разу не был, — сказал Александр. — А хотелось бы.
— Ну, — Волков поднял рюмку, — желаю, чтобы все!
Глава 51
Лазарский протянул руку к лежащей на заднем сиденьи джипа дорожной сумке и болезненно поморщился.
— Ладно уж, «торпедоносец», иди давай… — Волков подхватил сумку и закинул себе на плечо.
— Под лопатку зашили? — посочувствовал Гурский.
Лазарик молча кивнул.
Они вошли в зал аэропорта. Михаил заполнил бумаги и положил их вместе с билетом в карман.
— Ребята, спасибо вам…
— Миша, — Волков положил Лазарскому руку на плечо, — не нужно напоминать друзьям о признательности. Мы и так не забудем, что ты нам по гроб должен. Не сомневайся.
— Пошли, — Мишка кивнул в сторону бара. — Накачу по сотке на прощание. Вы выпьете, а я за вас порадуюсь.
— Сам-то не будешь? А что так?
— Трезвость, Петя, — растолковывал, шагая к бару, Гурский, — есть норма жизни в каменных джунглях чистогана. Иначе не выжить.
— Иди ты!
— Ну… Отвечаю.
— И на сколько тебя? — обернулся Петр к Лазарскому.
— На пять лет.
— Я бы на твоем месте повесился.
У стойки Михаил заказал два по сто водки и стакан апельсинового сока. Отхлебнул сок и поморщился.
— Не лезет чистый… Они чокнулись и выпили.
— Ладно, — Петр поставил свой стакан на стойку. — Чего хмурый-то?
— Да ну, — Мишка отхлебнул сок. — Все как-то… Приятель вот погиб, оказывается. Подорвался.
— Кто такой?
— Да вы не знаете. Он из другой компании.
— Сапер, что ли?
— Ага… сапер. Все вы здесь, я погляжу, по минному полю ходите.
— А мне нравится. — Волков достал сигарету.
— А я и не замечаю… — Гурский положил в рот соленый орешек.
— Я звоню сегодня попрощаться, а мне говорят — похоронили уже. И ведь неделю назад всего-то заходил ко мне. Я позвонил, когда в больничку лег, он и заехал на другой день. С самого утра. Всю ночь квасил где-то. И тоже на жизнь жаловался: отца похоронил, с сестрой заморочки. Сестра у него… Я ее не видел никогда, но он рассказывал. Умная сильно. С детства еще, вечно башку ему задурит, подначит на поганку, а сама в сторонку — и чистенькая. А ему по жопе. Ну и тут вроде… Я не вникал, но он особо и не рассказывал. Отец у них, короче, старый уже был, но все крутил чего-то, а она до отцовых денег сама не своя, все добраться хотела и его подбивала. Отец, мол, старый, нам с тобой нужнее. А его сами прокормим. Ну вот и что-то там… Я не понял, но Витька переживал очень.
— Кто? — переспросил Волков.
— Да Витька Гольдберг. Вы не знаете. Ну что, давайте прощаться?
Глава 52
— А вот любопытно, — Гурский достал сигарету, закурил и, сделав глубокую затяжку, впервые за весь путь от аэропорта нарушил висящее в салоне автомобиля молчание, когда джип остановился на светофоре возле «Техноложки», — ты камни проверил?
— Угу, — кивнул Петр. — Чистейшей воды. Аж под три карата каждый.
— Поехали, — кивнул Александр на светофор, — зеленее не будет.
— Да гнал он все…
— Кто?
— Виктор про Ирку.
— Тебе важно?
— Как сказать… Правду знать хочется. Тебе нет?
— Не волнует ни разу. Веришь? — Гурский отстраненно смотрел в окно. — Суета это все, Петр, и томленье. А правда… она все равно разная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Так почему же вы сразу не пришли? — Ирина поднялась с дивана и взяла сигареты. — Не объяснили, не спросили…
— Ну, пришел бы я к вам. Сразу, с кладбища. И что? Что бы вы мне сказали?
— Да, — Ирина прикурила от зажигалки Гурского и кивнула ему. — Действительно.
— Дискетку, будьте любезны… Ирина посмотрела на Волкова, тот встал, вышел в кабинет и, вернувшись к столу, положил на него дискету.
— Она, — взял ее в руки Арефьев.
— Там пароль, — кивнула на дискету Ирина. — Слово из Библии.
— Ну уж наверное.
— Так зачем же это? — Волков положил на стол мятый клочок бумаги. — Если вы в курсе.
Гость далеко отнес от глаз на вытянутой руке записку, сощурился.
— Вот беда-то, очки в машине забыл. Ну ладно… нибелунги… десять, двадцать два… — он положил записку в карман и посмотрел на Петра. — А я и не говорил, что пароль этот знаю. Я даже знать не знаю, где и дискету-то Аркадий Соломоныч хранил. Не мое это дело. Я не говорил разве?
— Не говорили.
— Ведь мы с ним, Ирина Аркадьевна, как договаривались? Когда его по телефону дергать стали, а в последние дни ну просто насели, я узнать пытался — кто? Там закинул, здесь — никто ничего не знает. Залетные, выходит. Много их в последнее время развелось, отмороженных. Решил дискету забрать. Аркадию Соломонычу уехать посоветовал, на недельку хотя бы, пока не разберусь. Но он же… Ерунда, мол. Если на самом деле что-то серьезное, я позвонить успею.
Я, конечно, человека к нему приставил, на всякий случай. Он за ним и ходил. И в тот вечер тоже. И в казино, и в музее этом он тоже был, только про трубку ничего не заметил. И до парадной почти проводил. Но не под ручку же! А тут… Он и подбежать-то не успел, как они улетели, а ваш отец уже… И номера, говорит, грязью замазанные. Ну как их найти, если они еще и залетные? Ничего, их Бог накажет. А на кладбище вы мне и говорите, что, мол, в кармане у отца не трубка, а декорация какая-то. Почему? Я и задумался, а на самом-то деле — почему?
Только вы мне и подумать-то толком не дали. К Деду этому пошли — уж извините, я приглядывал за вами, — а он вам человека своего выделил. Дед этот, он…
Волков вскинул глаза.
— Вы, Петр Сергеич, будьте спокойны, — моментально отреагировал Арефьев. — Я, если слово-то скажу, за него отвечу, не сомневайтесь. Но реакция похвальна. Навел, конечно, справки и про вас. Удивился, не скрою. Странный вы человек, оказывается, честное слово…
— Мы отвлеклись, — Гурский взял сигарету. — Вы позволите… в вашем присутствии?
— Александр? — повернулся к нему Арефьев.
— Адашев-Гурский с вашего позволения, — слегка поклонился тот. — Спортсмен. Значкист.
— Ага, — гость поставил чашку. — С вами, значит, Олежка тягался. И чему их там в ихних спортзалах учат…
— Телефон сразу стали слушать? — Волков откинул крышку зажигалки, чиркнул и задул огонь.
— А чего тянуть-то?
— Тоже верно.
— Мне про вас сказали, что сыскарь, мол, злой, упертый. Я и решил — пусть свое дело делает. А я посмотрю. Но уж когда вам про трубку догадка пришла, а я узнал, вы оба мне только мешать стали.
— А в Ирину зачем стрелять?
— Вот еще… Под старость лет грех на душу брать. Никто в нее и не стрелял вовсе. Это вас, Петр Сергеич, подранить слегка надо было, чтобы под ногами не путались. Да на Ирину Аркадьевну, каюсь, жути нагнать желательно было, чтобы дома посидела и больше уж никого не нанимала. Я бы потом к ней пришел, мы уж как-нибудь объяснились бы. Без посторонних. Но ведь… И на Камчатке ваша взяла, и с Васькой, мотоциклистом, вы ловчее оказались. Они ведь только из автоматов нынче умеют, чтобы клочья летели. Или в лоб. А когда надо чуть-чуть зацепить, аккуратно — зачем же мне с Дедом вашим ссориться? — тут у них не получается. Так-то вот выходит…
— И на том спасибо, — крутил в руках зажигалку Петр.
— Ладно, засиделся я. Ребята там, в машине, уже нервничают небось. Пойду, — Арефьев встал, достал портмоне, вложил в него дискету и, вынув маленький листочек бумаги, протянул его Ирине. — Вот, на всякий случай, мало ли что. Позвоните, мне передадут. И вы, — он посмотрел на Волкова с Гурским, — зла не держите. Я свое искал.
— Ничего-ничего… — кивнул Гурский.
— Да! — Арефьев повернулся к Ирине. — Аркадий Соломоныч же подарок вам купил. На день рождения. Это уж я сосватал. Человечек тут объявился с камешками — не волнуйтесь, честные камешки, я бы отцу вашему для вас темного не присоветовал, — уезжал он, деньги были срочно нужны, продавал, ну просто даром дарил. Только вот где они теперь… Уже не спросишь. Сейфа-то у Аркадия Соломоныча нет, ни к чему он ему, а где мог схоронить, Бог ведает. Он вам сразу— то не хотел дарить, до дня рождения дотерпеть собирался. Хоть я и советовал сразу. Но чего уж теперь… А камешки хорошие, чистой воды, два поменьше, а уж один… Человек этот, который продавал, говорил, что из прабабкиной подвески вынул.
— Подвески! — вырвалось у Гурского.
— Ну да… — удивленно посмотрел на него гость. — Серьги такие старинные. Он говорил, что, мол, как прижмет, бывало, по камешку вынимал и продавал. А это, дескать, последние, самые главные. Вы поищите по дому. Может, и найдете. Жалко все-таки. Ну, оставайтесь с Богом…
— Ох, — вздыхал он, надевая в передней пальто. — Как все неправильно… Все неправильно, и времена-то какие-то неправильные. До свидания, Ирина Аркадьевна.
Глава 50
— Ну вот, — Волков вернулся вслед за проводившей гостя Ириной в гостиную. — Теперь уж на самом деле все.
— Вообще? — взглянула на него Ирина.
— Ну, — перехватил ее взгляд Петр, — я в том смысле, что Деду доложу и… В общем, дело закрыто. Ты когда уезжаешь?
— На той неделе, наверное…
— Ну так увидимся еще. Я провожу. А ты чего переполошился, — повернулся он к Гурскому, — когда он про камни сказал?
— Пенделоки! — изрек Гурский.
— Цинкуй за выездом базара, ваше благородие. — Петр кивнул в сторону Ирины. — При мальчонке-то.
— Я еще в Петропавловске, когда на фигуре Екатерины драгоценности увидел, у меня шевельнулось что-то, но я не ухватил. А тут — как стрельнуло.
— Что у тебя стрельнуло?
— Ну, «пенделоки» — это старое слово французское, означает — подвески. Я мучился всю эту неделю, никак вспомнить не мог. Очень раздражало.
— Подвески?
— Да. В том смысле, что к серьгам там, к люстре. К люстре… — Александр уставился на висящую под потолком каскадом стекляшек люстру, потом перевел взгляд на Волкова.
— К люстре… — повторил вслед за ним Петр. — Ира, у тебя стремянка есть?
— В туалете. А что?
Адашев-Гурский поднялся с дивана, вышел из комнаты и, вернувшись со стремянкой в руках, установил ее под люстрой.
— Где-нибудь там, внутри… — Волков стоял посреди гостиной с задранной вверх головой.
— Ну не снаружи же. — Гурский вскарабкался на стремянку и, раздвигая бесчисленные грозди фальшивого хрусталя, стал внимательно все осматривать.
— Ира, у вас щипчики есть какие-нибудь?
— Для ногтей.
— Дайте, пожалуйста.
Ирина сходила в спальню и подала ему щипчики.
— Ну вот. — Александр спустился, подошел к Ирине и протянул раскрытую ладонь. — Вот только теперь, как я понимаю, ситуацию можно с полным правом считать завершенной.
На его ладони, прикрепленные к тонким, как паутинка, проволочкам, мерцали три бриллианта.
— С днем рождения, — улыбнулся Адашев-Гурский и обернулся к Волкову. — Петр Сергеич, поставьте, пожалуйста, стремянку на место. И пойдемте в конце концов водку пить, вместо того чтобы валять дурака. А завтра, с самого утра, Лазарика из больнички забирать надо, у него там сорок баксов в день тикает.
— Что же вы, — Ирина грустно посмотрела на Петра и Гурского, когда те уселись за стол на кухне, — так и уйдете?
— Ну почему же прямо так и уйдем? — Гурский наполнил рюмки. — Вон у нас, стол ломится…
— Подождите-ка, — она встала из-за стола, ушла и, вернувшись, положила перед каждым из них по маленькому прозрачному пластиковому пакетику, в которых лежало по граненому камешку.
— Ну вот еще, — запротестовал Адашев-Гурский. — Глупости все это.
— Да, Ира, лишнее это, — присоединился к нему Волков.
— Нет-нет. Во-первых, я бы без вас их никогда бы не нашла, это раз. А во— вторых… мне так хочется, и все. Я себе и так самый большой оставила, я жадная, вы не думайте. И давайте выпьем. Я уеду, может, никогда больше и не увидимся.
— И это глупости.
— Да, — согласился с Гурским Петр, — ты что, на луну улетаешь?
— А я, кстати, в Иерушалаиме еще ни разу не был, — сказал Александр. — А хотелось бы.
— Ну, — Волков поднял рюмку, — желаю, чтобы все!
Глава 51
Лазарский протянул руку к лежащей на заднем сиденьи джипа дорожной сумке и болезненно поморщился.
— Ладно уж, «торпедоносец», иди давай… — Волков подхватил сумку и закинул себе на плечо.
— Под лопатку зашили? — посочувствовал Гурский.
Лазарик молча кивнул.
Они вошли в зал аэропорта. Михаил заполнил бумаги и положил их вместе с билетом в карман.
— Ребята, спасибо вам…
— Миша, — Волков положил Лазарскому руку на плечо, — не нужно напоминать друзьям о признательности. Мы и так не забудем, что ты нам по гроб должен. Не сомневайся.
— Пошли, — Мишка кивнул в сторону бара. — Накачу по сотке на прощание. Вы выпьете, а я за вас порадуюсь.
— Сам-то не будешь? А что так?
— Трезвость, Петя, — растолковывал, шагая к бару, Гурский, — есть норма жизни в каменных джунглях чистогана. Иначе не выжить.
— Иди ты!
— Ну… Отвечаю.
— И на сколько тебя? — обернулся Петр к Лазарскому.
— На пять лет.
— Я бы на твоем месте повесился.
У стойки Михаил заказал два по сто водки и стакан апельсинового сока. Отхлебнул сок и поморщился.
— Не лезет чистый… Они чокнулись и выпили.
— Ладно, — Петр поставил свой стакан на стойку. — Чего хмурый-то?
— Да ну, — Мишка отхлебнул сок. — Все как-то… Приятель вот погиб, оказывается. Подорвался.
— Кто такой?
— Да вы не знаете. Он из другой компании.
— Сапер, что ли?
— Ага… сапер. Все вы здесь, я погляжу, по минному полю ходите.
— А мне нравится. — Волков достал сигарету.
— А я и не замечаю… — Гурский положил в рот соленый орешек.
— Я звоню сегодня попрощаться, а мне говорят — похоронили уже. И ведь неделю назад всего-то заходил ко мне. Я позвонил, когда в больничку лег, он и заехал на другой день. С самого утра. Всю ночь квасил где-то. И тоже на жизнь жаловался: отца похоронил, с сестрой заморочки. Сестра у него… Я ее не видел никогда, но он рассказывал. Умная сильно. С детства еще, вечно башку ему задурит, подначит на поганку, а сама в сторонку — и чистенькая. А ему по жопе. Ну и тут вроде… Я не вникал, но он особо и не рассказывал. Отец у них, короче, старый уже был, но все крутил чего-то, а она до отцовых денег сама не своя, все добраться хотела и его подбивала. Отец, мол, старый, нам с тобой нужнее. А его сами прокормим. Ну вот и что-то там… Я не понял, но Витька переживал очень.
— Кто? — переспросил Волков.
— Да Витька Гольдберг. Вы не знаете. Ну что, давайте прощаться?
Глава 52
— А вот любопытно, — Гурский достал сигарету, закурил и, сделав глубокую затяжку, впервые за весь путь от аэропорта нарушил висящее в салоне автомобиля молчание, когда джип остановился на светофоре возле «Техноложки», — ты камни проверил?
— Угу, — кивнул Петр. — Чистейшей воды. Аж под три карата каждый.
— Поехали, — кивнул Александр на светофор, — зеленее не будет.
— Да гнал он все…
— Кто?
— Виктор про Ирку.
— Тебе важно?
— Как сказать… Правду знать хочется. Тебе нет?
— Не волнует ни разу. Веришь? — Гурский отстраненно смотрел в окно. — Суета это все, Петр, и томленье. А правда… она все равно разная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40