Убитого видел много раз. Правда, познакомиться так и не удалось. Вот так, встречаешь человека чуть ли не каждый день на протяжении многих лет, и даже не знаешь ни имени его, ни фамилии.
— Кизляков его фамилия, — подсказал Костя. — Так что вы видели?
— Их было двое, — сообщил Чекмарев. — Один стрелял, другой сидел в машине. Кизляков хотел сесть в свою машину, а этот парень, длинный такой, подошел и выстрелил ему в спину. Кизляков упал, а парень нагнулся и ещё раз выстрелил ему в голову. Затем быстро сел в машину, и они уехали.
— Описать можете? — уточнил Тарасенко.
— Конечно. Я ведь врач. Ко мне масса людей приходит. И каждого запоминаю сразу. Глаз натренирован. Тот, который стрелял, был высокого роста, худой, в черной куртке и черных спортивных брюках. Лицо небритое, вытянутое, с длинным носом. Второго запомнил хуже. Он же в машине сидел. Стекло бликовало. Но голова округлая, видно, плотный человек, если не сказать, толстяк. К сожалению, я его видел со спины и лица не разглядел.
— Скажите, где стоял киллер, когда стрелял первый раз? — уточнил техэксперт Коля Балашов. Ему это нужно было знать позарез. Пока нашли только одну гильзу, которая валялась под машиной Кизлякова. Вторая должна была находиться рядом с тем местом, где стоял киллер при первом выстреле.
Чекмарев прошел за машины на игровую площадку со столиком для доминошников и песочницей, ткнул пальцем в землю.
— Здесь! Я ещё смотрю, чего это парень по площадке прыгает. Я даже не сразу заметил, что у него в руке пистолет. И вдруг, ни с того, ни с сего, Кизляков упал на землю. Парень к нему подбежал и приставил пистолет к голове. Длинный такой пистолет, наверное, с глушителем. Скорее всего, с глушителем, ведь выстрела не было слышно. Кизляков дернулся и затих. Парень прыг в машину, она рядом стояла, вот здесь, и ходу.
Он показал на пустое место, где стояла машина киллеров. На асфальте остались черные полосы от покрышек.
— Видно, так торопились ребята, что улетели отсюда со свистом, — заметил Костя.
— Наверху женщина кричала, — вспомнил Чекмарев. — А у них нервы тоже не железные.
— Какая женщина?
— Не знаю. Открыла окно и кричала. — Чекмарев ткнул пальцем вверх. — Где-то вон там, этаже на седьмом. Или восьмом.
— Проверьте эту квартиру, — бросил Самохин и спросил у врача. — Какая, вы говорите, у них была машина?
— «Восьмерка». Какого-то непонятного темного цвета. То ли темно-серого, то ли темно-коричневого. Она была вся залеплена грязью. И номер тоже.
Полковник обернулся к Корнюшину.
— Костя, дай команду гаишникам, пускай ловят «восьмерку» темного цвета. Или ищут по близлежащим дворам. И проверят, не угоняли ли сегодня такую.
Костя временно отошел, чтобы передать приказ полковника гаишникам, которые торчали на въезде во двор и усиленно перекрывали доступ для машин.
— Это вы скорую вызвали? — уточнил Тарасенко у врача.
— Я. Хотя сразу ясно было, что она не поможет. Но для порядка. Я на Кизлякова посмотрел, вижу — дырка в голове, значит, все, труп. Это ж профессионалы работают. Они стреляют так, чтоб наверняка. Собаку домой затащил и сразу «ноль два» и «ноль три».
— Вы можете нам помочь составить фоторобот этого парня с пистолетом? — спросил полковник Самохин.
Чекмарев кивнул.
— Помочь? Конечно, помогу. Вы скажите, когда и куда подъехать.
— Чем быстрей, тем лучше. Сможете сейчас поехать к нам?
— Если нужно, то смогу, — согласился Чекмарев. — Хотя у меня и приемный день. Больные.
— Это ненадолго.
Его проводили к машинам, посадили в одну из «волг», и он уехал. Самохин со своими ребятами решил подняться наверх побеседовать с вдовой. Лена уже сообщила, что привела её в чувство, и она, пожалуй, сможет что-нибудь поведать о делах мужа. То, что причиной убийства был его бизнес, ни у кого сомнений не вызывало.
Глава 2
Недалеко от подъезда стояла видавшая виды вишневая «четверка» с помятым крылом и проржавленными порогами. Илья выскочил из дверей, торопливо зашагал на стоянку. Открыл переднюю дверцу, уселся за руль, вставил ключ зажигания, повернул. Стартер презрительно пожужжал и замолк. Илья повторил попытку ещё раз. Стартер рявкнул посильней и тут же выдохся окончательно. Видно, такие нагрузки ему были в тягость. Илья вылез, откинул капот, подкачал топливный насос. Опять попробовал завести движок. Тот ответил пренебрежительным молчанием, наверное, оказался ещё вреднее стартера. Илья плюнул с досады, вылез из машины, закрыл дверцу на ключ и пошел к подъезду.
Быстро взбежал на третий этаж, нажал кнопку звонка одной из квартир и не отпускал её, пока дверь с силой не распахнулась. На порог выскочил взлохмаченный малый в кожаном фартуке, перепачканном разноцветными красками, словно это был не фартук, а шедевр абстракционизма. В натруженной руке малый держал десяток разно-калиберных кистей. Из квартиры пахнуло едким запахом краски.
— У тебя, что, живот схватило! — раздраженно выпалил малый. — У меня же творческий процесс! Упустишь вдохновение, потом не поймаешь!
Илья толкнул его в квартиру, захлопнул за собой дверь.
— А у меня процесс накопления капитала! Слушай, Серега, выручай!
— Опять! Ну, сколько можно, Илья! — проворчал художник, повернулся взмокшей спиной и отправился в комнату.
— Моя накрылась! Кажется, серьезно! — говорил Илья, сопровождая его по коридору и стараясь не отстать ни на шаг. — Дай мне свой «мерседес» и можешь творить дальше, пока краски не засохнут. А мне срочно ехать надо! До зарезу!
Серега остановился на пороге комнаты, развернулся и посмотрел Илье в глаза. В них читалась собачья преданность и безграничная благодарность.
— Не дам! — отрезал он. — У меня машина нежная, перегрузок не любит, больше двух пассажиров уже не прет. А ты нагрузишь её, как самосвал, просядет до земли, будет пузом асфальт тереть.
В изрядно захламленной комнате был полный бардак. В одном углу стоял продавленный диван с ширмой для переодевания, в другом старинный шкаф без одной дверцы, в третьем письменный стол со сломанной ножкой, поэтому его пришлось подпереть парой изодранных книг. По всей мастерской кучей валялись подрамники, всюду банки с красками, висящие по стенам эскизы и картины, а в свободных простенках между рамами полки с какими-то скульптурками самой изощренной художественной фантазии. И над всем этим витала жуткая смесь всевозможных лакокрасочных запахов.
У окна же на относительно пустом пятачке стоял мольберт с подрамником. Вокруг него разноцветным веером располагались открытые банки с красками. А на натянутом холсте создавался очередной серегин шедевр.
Серега посмотрел в окно на захламленный двор и ржавые крыши гаражей и сделал несколько мазков по полотну. Отошел, проверил правильность мазка. Подошел снова, подправил ещё раз. Потом еще. Видно, вдохновение его ещё не отпустило, и он старался сесть ему на хвост.
— Ну, Серега, последний раз! — лебезил Илья. — Починю свою, больше просить не буду. Выручай! Ты мне друг или кто?
Серега мазнул последний раз по полотну и посмотрел на Илью.
— Слушай, Илья, вот ты вроде кандидат наук. Кстати, каких, забыл…
— Ну, физико-математических! И что?
Илья заглянул ему через плечо, удивляясь тому, чего это Серега мог увидеть в грязном дворе такого художественного. Но Серега увидел, вернее, полностью отдался полету своей фантазии, оттолкнувшись от суровой действительности. На холсте был нарисован симпатичный солнечный пейзажик с цветистым лужком, искрящейся речкой и живописным леском на заднем плане. Вполне в шишкинской манере, если не придавать значения ярким аляпистым цветам.
— Так ты физик, да ещё в придачу и математик! — наигранно восхитился Серега. — А таким делом занимаешься! Не стыдно?
Илья устало опустился на колченогий стул и тяжело вздохнул. Проблемой стыдливости он перестал мучаться довольно давно, когда бросил науку и занялся бизнесом. Тогда в начале девяностых его тему закрыли навсегда в виду отсутствия финансирования, опытную лазерную установку законсервировали и предложили пойти в отпуск за свой счет. На полгода. Сказав при этом, что года три точно денег не будет, а может и больше, но через шесть месяцев могут заплатить за последний квартал прошлого года, который Илья отработал от звонка до звонка. И тогда он решил податься в бизнес. А куда ещё было податься бедному ученому? Если раньше людей пихали в НИИ, то перед этим долго учили и подробно объясняли, что там нужно делать. А сейчас всех пихнули в бизнес, даже не удосужившись объяснить перед этим, что это такое и с чем его едят. Илья был одним из массы.
— Стыдно, не стыдно… — Он махнул рукой. — Кому сейчас физика нужна? Ты ведь тоже кандидатскую писал.
Серега любовно вырисовывал бликующие переливы водной глади своей картинной речушки, совсем непохожие на желто-серые переливы большой дворовой лужи, по которой то и дело проезжали машины, обдавая грязью спешащих на работу прохожих.
— И хорошо, что бросил это глупое занятие, — пробубнил он, не отрываясь от полотна. — Был бы сейчас химиком недоделанным. А так я Художник! С большой буквы! Нет, даже так: Художник — Химик!
— Это ещё как? — удивленно отреагировал на заявление друга Илья.
Серега помолчал немного, по-актерски держа паузу перед важной репликой, мазнул пару раз по холсту, добавив несколько солнечных бликов, отошел подальше, оценил критически свое творение, вернулся, мазнул ещё раз, наконец, произнес:
— Да вот так! Я картины нитрой пишу, а не маслом. Соображаешь?
— Ясное дело, — кивнул Илья. — У нитры цвета ярче.
— Ну и дурак! — обиделся за друга Художник и принялся старательно выводить кистью солнечный зайчик, прыгающий по легким речным волнам. — Все великие маслом писали. Цвета естественней, тона теплее, оттенков — море. Бесконечная гамма. Только маслом можно написать шедевр.
— А чего ж ты тогда нитрой?
Серега выглянул в окно на пасмурное осеннее небо, сравнил его со своим безоблачно-лазурным и тяжко вздохнул, переживая по поводу того, что вынужден рисовать эту карамель и не может воплотить подлинную красоту серого неба.
— Нитра сохнет быстрее. Утром намазал, вечером продал. Творческий процесс, понял! Никто сейчас твое масло покупать не будет. Все хотят поярче и попроще. Без оттенков и полутонов. Как на рекламной картинке. Такая теперь у нас эстетика, рекламно-компилятивная. А ты говоришь — масло! На хлеб и то какие-то «рамы» мажут!
Илья удивленно заморгал.
— Да я что! Ты сам мне про масло мозги запудрил! Мне хоть чем пиши. Хоть нитрой, хоть водоэмульсионкой.
— Так я и пишу! — отмахнулся Серега и пошел писать дальше. — Хотя и внутренне против. Эта нитра мне, словно вилкой по сердцу. А куда денешься, приходится терпеть. Кушать-то хочется. Но я все же чем-то близким к искусству занимаюсь, а ты чем, тьфу!
Илья обиженно насупился, поднялся со стула, пошел к двери, решив, что лучше поймать частника и отдать ему последний стольник, чем выслушивать необоснованные оскорбления от лучшего друга.
— Я, между прочим, для людей стараюсь. Им тоже кушать хочется. Ни одному тебе. Значит, не дашь?
Серега оторвался от созерцания своего творения, нарочито громко сплюнул, отложил кисть. Затем прошел через всю комнату к письменному столу, выдвинул ящик, пошарил между барахла, нашел связку ключей.
— На! — швырнул ключи Илье. — Знаешь ведь, что дам! Но учти, это последний раз. Хватит на моей япономарке всякую колбасу развозить. И с тебя причитается.
— Ладно, привезу чего-нибудь, вымогатель.
И Илья поспешно покинул квартиру художника, чтобы окончательно не провонять нитрокраской.
Анатолий Тихомиров выучился на врача, недолгое время работал хирургом в клинике, пока это ему смертельно не надоело. Одно дело изучать загадочные тайны человеческого тела, и совсем другое — каждый день общаться с десятками конкретных больных, выслушивать их проблемы и нудные рассказы о болячках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68