– Простите, синьора. Я выразился не вполне точно. Здесь уместнее восточная мудрость: «У султана не просят мешочек риса!» И хотя я, конечно, не могу не восхищаться вашей красотою, – еще увидав вас впервые там, в Риме, я подумал: «Ecce femina!» – но еще более я восхищаюсь вами как будущей государыней этой страны, императрицею божьей милостью.
Елизавета онемела... Больше всего на свете ей захотелось сейчас оказаться вновь закутанной в плащ де Сейгаля, в потайном кармане которого она когда-то нашла двуствольный пистолет.
Какая глупость! Почему она не выстрелила там дважды, еще и в Араторна?
Она повела глазами, примеряясь к четырехсвечному массивному шандалу, но мессир, словно невзначай, отодвинул его в сторону.
– «Гнев есть безумье на миг», как говорил Гораций, – усмехнулся он не без тонкости. – А вам для нашей беседы потребуется не только здравый ум, но и мудрость!
– Что, именно ради этой беседы меня сюда притащили? – буркнула Елизавета.
Показалось или в глазах Араторна и впрямь что-то мелькнуло?..
– Не совсем так, – произнес он. – Ведь это прежде всего тюрьма, вы забыли? Тайная тюрьма! Вы были арестованы по высочайшему повелению за соучастие в делах разбойничьей шайки Гришки-атамана по прозвищу Вольной, за преступление против чести и достоинства дворянского. Думаю, она, – Араторн выделил это слово, – с особенным удовольствием подписала приказ о вашем аресте, памятуя те хлопоты, которые вы ей некогда доставили.
Кровь отлила от лица Елизаветы.
– А... мой дом? – чуть слышно спросила она.
«А моя дочь? – хотелось крикнуть ей. – Что с нею?!» О Машеньке, а вовсе не о доме были все ее мысли, но в последнее мгновение, когда этот отчаянный крик уже почти прозвучал, она спохватилась – и не спросила о ней. Нельзя давать Араторну в руки такой козырь!..
Однако он и сам был весьма догадлив:
– Полагаю, судьба вашей дочери и вашего состояния будет зависеть от императрицы. А она, как вы сами могли убедиться, особа весьма злопамятная. Полномочия этому чудовищу Кравчуку относительно вас были даны самые широкие. Чем он и воспользовался... От вас и следа не осталось бы, когда б я нe прибыл вовремя, застав самый разгар расправы над вами и сумев ее остановить, пользуясь своей властью.
– Значит, вам я обязана жизнью? – Елизавета не смогла скрыть своего отвращения, и Араторн не мог этого не заметить.
– Ваш слуга, синьора! – снова поклонился он, не скрывая иронии.
– Поразительно: как это вы оказались здесь столь своевременно?
– Да так, что я загнал трех лошадей для этого! Видите ли, когда известие о вашем аресте дошло до меня, я как раз собирался в Нижний Новгород, чтобы искать случая встретиться с вами. Но sit fata voluerunt сделать так, чтобы мы встретились здесь.
– Ну, – устало промолвила Елизавета, – и чего вы от меня хотите?
Она села на постели, привычно потянулась переплести косу, но пальцы наткнулись на жалкие остатки кудрей – и это сломило ее окончательно. Это было уже слишком, слишком для нее! Она уткнулась в подушку и зарыдала сухими, без слез, страшными рыданиями, такими изматывающими, что через несколько минут уже лежала пластом, едва дыша, испытывая разом и стыд, и ненависть, потому что Араторн стал свидетелем ее слабости... Но деловитость, прозвучавшая в голосе венценосца, была для нее истинным спасением. Елизавета почувствовала, что его и впрямь есть за что благодарить! И уж такую малость, как внимательно выслушать его, она для него сделает – хотя бы из благодарности.
– Одной из ошибок мессира Бетора, которая необходимо должна была отвратить – и отвратила! – от него ваше сердце, было решение о насильственном уничтожении православия в России. Теперь я заменил его на посту куратора сего государства и не собираюсь повторять тех глупостей, которые натворили мои коллеги, скажем, в Сербии. Славяне – такая раса, которая будет противиться насильственному омусульманиванию или окатоличиванию хотя бы из чувства противоречия и бешеной национальной гордости. С ними не совладать. Да и не надо ничего искоренять и запрещать! Запретный плод, как известно, сладок, тем более запретный духовный плод. Напротив – надо предоставить людям право выбора. Все, чего ждет Орден от той, кого он возведет на российский престол, – это свобода для всех религиозных конфессий в этой стране. Пусть наводнят Россию ламы и муфтии, патеры и викарии, раввины и языческие жрецы, шаманы и буддисты, кришнаиты, лютеране, квакеры – и даже проповедники тех религий, которых вообще нет на свете! Пусть всяк вещает что желает – и что может провещать!
– Ну и что? – пожала плечами Елизавета. – Вы всерьез думаете, что восемь веков православия в России так легко выкорчевать?
– Выкорчевать – нельзя. Русский народ – великий народ, – промолвил Араторн очень серьезно. – Я искренне верю в это! Он может вынести страшные бедствия и испытания, которые и не снились Европе, – и остаться жив, не растерять своей сути, не утратить ее. Есть только одно, что может искоренить святой дух народа-богоносца, которым вы, русские, так кичитесь. И вам, синьора, никогда не догадаться, какова же эта ахиллесова пята России.
– Ну? – недоверчиво проговорила Елизавета. – Что это?
– Свобода. Свобода выбора, которая рухнет на Россию по воле монарха, даром, а не будет взята с бою. Русский человек рожден подчиняться – или противоборствовать, но не выбирать и не размышлять. Потребуется не год, не десять, возможно, столетие, но все же наступит время, когда Орден завладеет этой богатой нивою, православие на которой будет истреблено самими православными.
– Вы... вы хладнокровно пророчите гибель великого государства, великого народа! И рассказываете об этом мне, которой предлагаете трон? Ведь для истинного правителя благо государства – высший закон!
– Я пророчу? Хладнокровно?! Вы меня обижаете! Приходилось вам когда-нибудь видеть бродячий цирк? И канатоходца, который идет по струночке, а справа и слева – пропасть? Помните свои ощущения? Здесь нет равнодушных, хладнокровных зрителей! Желаем мы удачи ловкачу, нет ли, мы все взволнованно ждем, когда канатоходец упадет. Вы поняли? Меня волнует судьба России, но она балансирует меж двух пропастей – Европой и Азией, она упадет... Когда? Куда? В наших силах сделать этот процесс менее болезненным и более целесообразным, чтобы страна не свалилась в азиатскую дикость и фанатизм. Вернее, в ваших силах.
– Знаете что, – сердито сказала Елизавета, – уходите-ка вы отсюда. Можете считать меня неблагодарной, но слушать вас надоело. Это все так наивно! И вообще, я хочу встать.
– Вста-ать, – протянул Араторн, приближаясь к постели и садясь на край. – И отправиться обратно в подземелье?
Елизавету затрясло так, что эта дрожь передалась кровати. Глаза Араторна блеснули.
– А теперь скажите, что именно в моих словах показалось вам столь наивным? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Ну, – нерешительно ответила она, – я бы еще поняла, если бы вы обратились с этим предложением к Августе – к истинной дочери Елизаветы Петровны, к истинной наследнице трона. Но я-то всего лишь самозванка!
– Дашкова с ваших слов уверяла, что княгиня Дараган умерла где-то в лесу.
– Да...
– Значит, обратиться к ней я никак не могу. Да и сомневаюсь, что возымел бы такое желание после того, как узнал вас. Августa, при всех своих царственных замашках, была весьма ординарной принцессою. У нее был слишком мал запас жизненных сил, где уж ей сражаться за трон! А в вас я вижу такую же скрытую энергию, которой обладает Екатерина: ту женскую страстность, которая действеннее мужского честолюбия и способна даже поражение обращать в свою победу.
– Вы ошибаетесь! – вскричала Елизавета. – Я совсем не так сильна! Я ничего не знаю о том, как управлять... и вообще...
– Мы будем рядом. Мы вам поможем. И уж если Россия приняла в свое время Марту Скавронскую, Анну Леопольдовну, Анну Иоанновну, а потом и взбалмошную Елизавету, которая до конца жизни была уверена в том, что Англия расположена на материке и до Лондона можно доехать по суше, – если так, говорю я, она и вас примет! Россия любит поднимать на щит обделенных судьбой. Надо только вас умело представить. И не смейте говорить мне, что у вас не хватит сил и смелости! Вы однажды уже выдавали себя за внучку Петра – так сделайте это еще раз.
– Ну, тогда, – развела руками Елизавета, – тогда у меня ничего не было. Я была никто. Нищая! А теперь мне ничего не нужно. У меня и так... – и осеклась, и даже зажмурилась от страха, вспомнив, кто она и где она.
– У вас и сейчас ничего нет, – безжалостно изрек Араторн. – И к тому же вы не знаете, от чего отказываетесь. Подумайте о своей дочери. Какие перспективы откроются перед ней! Я уже не говорю о том ребенке, которого вы носите. Вообразите будущее вашего сына!
Елизавета помертвела. И это вызнал! Он все знает про нее!
– Уж он-то самозванцем не будет, – продолжал Араторн. – Вы, если пожелаете, сможете возвысить и его отца. – Он хмыкнул: – Екатерина, словно забыв, что у царей длинные руки, всех своих любовников почему-то жалует званием флигель-адъютанта. Надеюсь, вы далеки от такой пошлости...
– Вот что! – отчаянно выкрикнула Елизавета, словно утопающий, который хватается за соломинку. – Почему вы не хотите обратиться к Екатерине?
– Вспомните, что говорил вам покойный Бетор: она еще более русская, чем сами русские. И своей властью неофита она рубит как мечом – направо и налево. Ей предана Garde du Corps, гвардия, эта самоуверенная и заносчивая часть русского общества. Но если Екатерины не станет...
– Но у нее сын, – быстро проговорила Елизавета. – Он наследник.
– Младенец! – махнул рукой Араторн. – У вас в любом случае больше прав как у родной дочери Елизаветы, родной внучки Петра, чем у жены племянника... и так далее. В конце концов, вы сможете сделаться регентшей при Павле Петровиче, и там мало ли что сможет произойти!
Елизавета откинулась на подушки. Этот длинный, длинный разговор как бы завораживал ее самой своею бессмысленностью. «Несет такую аллилуйю, что уши вянут!» – думала она, но все же не могла не понимать: Араторн упорен – и уверен в своей правоте, в своем могуществе возвести ее на престол. Конечно, злопамятство императрицы почти низвело Елизавету в гроб, велико было искушение сквитаться с ней тою же монетою, но... ей это и вправду не нужно! Ее сердце, не тронутое прельщениями придворной и светской жизни, желало сейчас только покоя, свободы и любви. Она не примет этого дурацкого предложения. Посадить ее на трон – все равно что посадить туда соломенное чучело и уверять всех, что это – царица. Но надо придумать, как отвести от себя гнев Араторна, чтобы снова не попасть в подземелье. Господи, она сейчас даже думать не может – словоизвержения Араторна опутали ее, словно липкая паутина. Надо отделаться от него. Надо передохнуть.
И вдруг, к ее радости, Араторн поднялся.
– Я утомил вас, синьора? Не буду требовать вашего немедленного согласия (Елизавета обратила внимание, что он сказал «согласия», а не «ответа», словно заранее был в нем уверен!). Например, в соответствии с английскими правовыми нормами, при вынесении приговора беременной женщине его исполнение откладывается до разрешения от бремени. Англичане – люди мудрые. Будем же и мы мудры... О, нет! – воздел он перст, заметив искру надежды во взоре Елизаветы. – Так долго ждать я не намерен. Ваш ребенок должен родиться уже на троне – это в интересах его же наследственных прав. Сами знаете, как это бывает, – лукаво подмигнул он. – Сейчас мне придется уехать, чтобы кое-что подготовить. Пошла настоящая «grand jue», большая игра, как говорят карточные гадальщицы. Вернусь я через месяц, день в день... ваше высочество. Прощайте.
Поцеловав ей руку, Араторн направился к двери.
– А если я все же откажусь? – упрямо спросила Елизавета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53