что бы там ни молол языком Араторн, Матерь Божия – одна и едина так же, как Сын ее, а потому Елизавета и сейчас торопливо осенила себя крестным знамением и воззвала к Пречистой, прежде чем запалить от лампадки свечку и развернуть бумажонку, на коей незнакомым твердым почерком было начертано: «Завтра в полночь. Ничего не бойся».
Вот и все, и все слова, но никогда еще надежда не представала пред Елизаветою в одеяниях более ярких и многоцветных, чем в эти мгновения!..
* * *
Самым трудным, конечно, оказалось день избыть. Елизавета извелась, представляя, как будет происходить ее спасение. Вообще говоря, Вайда вполне мог придушить Кравчука прямо в ее комнате, но тогда, даже если бы им удалось беспрепятственно скрыться из Жальника, за беглянкою кинулась бы такая погоня, что она недалеко бы ушла. К тому же ее враги смогли бы как следует преподнести при дворе убийство начальника тюрьмы, и тогда на Елизавету уж точно обрушилась бы вся мощь государственного преследования и наказания, не говоря уж о той каре, которую приуготовил бы ей Орден.
Нет, как ни трудно было ждать, она понимала, что спешка в сем деле не надобна, и уповала на хитроумие сотоварища Вайды, кем бы он ни был. «Век за него бога молить буду, всякую волю его исполню», – поклялась она, истово крестясь, зная, что исполнит слово свое, чего бы ей это ни стоило. И снова предалась ожиданию... Ее беспокойство усиливалось тем, что со вчерашнего дня не видела Данилы. Она не сомневалась: юноша уйдет в бега вместе с нею – и боялась лишь, что, подевавшись нынче невесть куда, он сам себя лишит возможности спасения.
Медленно наплыли сумерки. Новая прислужница подала узнице какую-то еду и торопливо ушла: строжайший наказ Кравчука был – в покоях опасной арестантки не задерживаться. Впрочем, после страшной смерти Глафиры ее и так все до дрожи боялись и избегали безо всяких приказов.
Елизавета и не притронулась бы к ужину, но Лешенька, доселе лежавший тихо, к вечеру что-то разошелся, и она заставила себя поесть, чтоб не ослабеть к урочному часу, чтоб не затошнило вдруг не вовремя.
Через полчаса прислужница пришла забрать поднос с остатками еды. А Данилы все не было.
Часам к десяти беспокойство Елизаветы достигло предела. И вдруг пришла мысль, сперва показавшаяся безумной, а потом, напротив, очень даже разумной. Данила, облазивший все подземелье, недавно показал ей, где скрыты потайные двери, ведущие в кабинет начальника тюрьмы и в будуар Матрены Авдеевны. Ну, у самого Кравчука он вряд ли окажется, а вот у его супруги запросто мог задержаться, сооружая ей какую-нибудь новую невообразимую прическу. Надо непременно проверить это, решила Елизавета, и, коли удастся, подать ему знак. Она понимала, что затея эта неосторожная, даже опасная, однако сидеть и ждать было просто невмоготу! Близость свободы пьянила, дурманила пуще всякого вина, вот и ударила в голову.
У Елизаветы всегда было так: сказано – сделано. Морщась от боли, она влезла в платье, еще сильнее подпоров под мышкою, чтобы не сдвинуть повязку, обулась, пригладила над кадкою кудряшки и, вручив судьбу свою господу, обеими руками повернула шандал на стене.
Подземелье дохнуло ей в лицо такой тяжкой, могильной тьмою, населенной злобными призраками, что Елизавета даже заколебалась, но нетерпение оказалось сильнее страха, и она со всех ног побежала туда, где находились двери, ведущие в покои начальника тюрьмы. Однако до тех тайных дверей оставалось идти еще изрядно, когда она вдруг увидела слабый свет, сочившийся, чудилось, из самой стены. Елизавета затаила дыхание, пошла, едва касаясь земли. И замерла, словно пригвожденная молнией, услышав голос Араторна:
– Тебе откуда сие ведомо?
Елизавета даже не поверила ушам: ведь она никогда прежде не слыхала, как Араторн говорит по-русски! Это был выговор совершенно чистый, твердый, с протяжной московской интонацией, и трудно было даже вообразить, что это – речь иностранца! «Зачем ему знать по-русски?» – смятенно подумала Елизавета, но тут же вспомнила, что Араторн нынче при Ордене курирует, как он выразился, Россию, а стало быть, знать язык этой страны ему жизненно важно. Что же, тщательностью подготовки высших чинов Ордена оставалось лишь восхититься, однако Елизавете было сейчас не до восхищения. Весь многолетний страх перед венценосцами, вся ненависть к ним всколыхнулись в душе с такой силою, что кровь зашумела в ушах, и она не тотчас поняла, что ей хорошо знаком и другой голос, только что ответивший Араторну:
– Господин начальник мне сами сказывали.
Да, голос был ей знаком, ибо это был голос Данилы, но Елизавета никогда не слышала, чтобы говорил он так униженно, так подобострастно. Сердце заколотилось в предчувствии недоброго, и не обманулось оно, вещее!
– И ты, Брут! – зло усмехнулся Араторн. – Когда же свершится сие?
– Нынче же в полночь, ваша милость, – не замедлился с ответом Данила, и Елизавета словно бы увидела нижайший поклон, которым сопровождались его слова. – Цыган тот анафемский проникнет через потайной лаз, имея при себе смертоносные снадобья, а господин начальник...
– Ана-фем-ский? – перебил Араторн. – Che cos'e? Что это такое?
– Ну, дьявольский, стало быть, – подсказал Данила.
– Ладно, – резко выдохнул Араторн. – Я все понял. Значит, Кравчук будет ожидать ecco diavolo zingaro в подземелье?
– Никак нет, ваша милость! – отрапортовал Данила. – Я его сам должен встретить и к господину начальнику сопроводить. А уж потом...
– Никакого «потом» не будет! – прошипел Араторн. – Я сам пойду с тобою. И горе тебе, если обманешь, понял?
– Воля ваша, воля ваша, – забормотал испуганно Данила. Его наивный ужас доставил явное удовольствие Араторну, который добавил ему помягче:
– Вот, держи. – Послышался звон монет. – Я тебя не обижу. А теперь иди к ней да покарауль, чтобы Кравчук какой-нибудь новой каверзы не подстроил. Смотри же, ровно в полночь будь где условлено!
Торопливые шаги Данилы направились к двери, но Елизавета оказалась проворнее. Вихрем пролетев по коридору, она вскочила в свою комнату. Едва успев запереть дверь, прыгнула в постель, сунув под одеяло единственное оружие, которое попалось сейчас под руку: суковатое поленце из охапки дров, лежавшей возле печки, – и притворилась спящей.
Потайная дверь открылась.
– Спите, барыня? – Данила на цыпочках приблизился к ее постели. – Проснитесь, ради Христа, я вам такое скажу...
– Нет, – перебила Елизавета, резко садясь в постели. – Это я тебе скажу, что ты предатель! – И с этими словами она с размаху огрела Данилу поленом по лбу.
Дело вроде бы нехитрое, однако Елизавете понадобилось немалое время, чтобы заткнуть Даниле рот, связать ему руки и затащить под свою кровать. И передохнуть времени не осталось: близилась полночь. Елизавета уже четко знала, что сделает дальше. Араторн, конечно, придет в подземелье прежде урочного часа, чтобы наверняка не упустить diavolo zingaro. Значит, Елизавете надобно оказаться там еще раньше. Она подобрала поленце, которое уже сослужило службу единожды – сослужит и вдругорядь, приложилась к образу Богоматери и вышла из покоев Араторна, всей душой надеясь, что больше ей не придется возвращаться в эту роскошную комнату, ставшую для нее истинной камерой пыток.
Она хоть и не знала точно, где выход из подземелья, все же не сомневалась, что он таится именно в конце коридора, там, где на нее пыталась напасть Фимка. Елизавета со всех ног поспешила туда и затаилась у стены, моля бога, чтобы удалось опередить и перехитрить Араторна. Она вся обратилась в слух и только благодаря этому не пропустила легчайших, почти беззвучных шагов. Однако венценосец, если это был он, пришел сюда без свечи, без фонаря, и Елизавета могла только слышать его, но никак не видеть.
Она мысленно чертыхнулась. Вот незадача! Этак можно караулить до бесконечности, но ничего не укараулить, особенно если и Вайда придет без фонаря и будет красться, как зверь лесной, бесшумно. Эй, не упустить бы его!..
Она досадливо прикусила губу, все еще пытаясь по слуху определить, где затаился Араторн, но это было невозможно: венценосец, чудилось, и дышать перестал. «Ладно, – решила Елизавета, – как только Вайда объявится, я закричу или еще что-нибудь придумаю». А пока приходилось ждать, и ожидание показалось ей вечностью. Чудилось: она сама растворилась в кромешной тьме, сделалась ее частицею, и даже глазам не поверила, когда по потолку вдруг пробежал слабый отсвет, а потом откуда ни возьмись возник Вайда с фонарем в руке.
Свет вырвал из тьмы силуэт высокого человека в рясе, который молча метнулся к цыгану. Елизавета даже опешила: оказывается, Араторн стоял в двух шагах от нее! Как же они друг друга не заметили? Но уж теперь-то она не оплошает! С этой мыслью Елизавета взметнула полено – и со всего маху обрушила его на покрытую капюшоном голову. И, не взглянув более на распростертое тело, с радостным криком бросилась в объятия Вайды.
Она покрывала поцелуями каждый дюйм его когда-то ненавистного лица, когда чей-то изумленный возглас заставил их отпрянуть друг от друга. Елизавета увидела человека, склонившегося над телом Араторна.
– Кто это? – испуганно вскрикнула она, цепляясь за руку Вайды.
– Не бойся, доченька: он – добрый товарищ мой, – успокоил цыган, и Елизавета счастливо улыбнулась, уловив мягкие, ласковые интонации Татьяны в его голосе. – Он мне помощник, а может, я ему. Ты его полюби и приветь.
Однако сейчас этому человеку было явно не до любви и привета. Стоя на коленях над Араторном, он изо всех сил тряс его, похлопывал по щекам, силясь привести в чувство.
– Что такое? – озабоченно спросил Вайда, вглядываясь, и, вскрикнув, тоже рухнул на колени и принялся теребить венценосца.
Эта забота об ее первейшем враге показалась Елизавете более чем странной и оскорбительной. От души надеясь, что более никакая сила не приведет Араторна в чувство, она со злорадной усмешкою наклонилась над ним – и тут же показалось, что разум ее помутился, ибо вместо изъеденного оспою, страшного лица Араторна она увидела молодое, бледное, с закрытыми глазами лицо... Данилы!
– Предатель поганый! – вскричала Елизавета, но тут же широкая ладонь Вайды зажала ей рот:
– Не шуми, девонька. Не ровен час, сбегутся, антихристы!
Человек, стоявший на коленях над Данилою, тоже повернулся к Елизавете, знаком призывая к молчанию, и она только слабо, с ужасом застонала, увидав лицо столь же страшное, изуродованное оспою, как у Араторна. Все поплыло у нее перед глазами, но Вайда поддержал ее, прошептав сердито:
– Больно уж слаба ты стала, как я погляжу. Чего приужахнулась? Говорю, это мой друг. Да ладно, не время сейчас лясы точить. Э, да никак жив наш парнишка-то! – радостно воскликнул он, увидав, что Данила медленно открыл помутневшие от боли глаза и что-то невнятно забормотал.
– Что-что? – склонился к самым его губам рябой сотоварищ Вайды. – Кто тебя ударил? Она?!
– Ох, ох... – с жалобным стоном Данила попытался приподняться и упал бы снова, когда б рябой не подхватил его. – Ох, бедная моя головушка! За что, барыня милая, за что вы меня так?
Вайда как-то странно вздрагивал рядом с Елизаветою. Она покосилась: да он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться! А рябой взирал на Данилу с нескрываемым сочувствием. Возмущение переполнило сердце Елизаветы.
– За что? – воскликнула она гневным шепотом. – За что, спрашиваешь? Да за твое гнусное предательство! Что, Араторн в награду посулил тебя в Орден принять или ты уже давно состоишь в числе его сторонников? Говорил, жизнь за меня положишь, а сам предал, да так гнусно, так подло!
– А ну, тихо! – велел рябой, не повышая голоса, метнув на Елизавету предостерегающий взгляд. – Говорите, что он сделал, да потише и покороче, если не хотите, чтобы сюда вся тюрьма собралась.
Елизавета фыркнула от злости, но послушалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Вот и все, и все слова, но никогда еще надежда не представала пред Елизаветою в одеяниях более ярких и многоцветных, чем в эти мгновения!..
* * *
Самым трудным, конечно, оказалось день избыть. Елизавета извелась, представляя, как будет происходить ее спасение. Вообще говоря, Вайда вполне мог придушить Кравчука прямо в ее комнате, но тогда, даже если бы им удалось беспрепятственно скрыться из Жальника, за беглянкою кинулась бы такая погоня, что она недалеко бы ушла. К тому же ее враги смогли бы как следует преподнести при дворе убийство начальника тюрьмы, и тогда на Елизавету уж точно обрушилась бы вся мощь государственного преследования и наказания, не говоря уж о той каре, которую приуготовил бы ей Орден.
Нет, как ни трудно было ждать, она понимала, что спешка в сем деле не надобна, и уповала на хитроумие сотоварища Вайды, кем бы он ни был. «Век за него бога молить буду, всякую волю его исполню», – поклялась она, истово крестясь, зная, что исполнит слово свое, чего бы ей это ни стоило. И снова предалась ожиданию... Ее беспокойство усиливалось тем, что со вчерашнего дня не видела Данилы. Она не сомневалась: юноша уйдет в бега вместе с нею – и боялась лишь, что, подевавшись нынче невесть куда, он сам себя лишит возможности спасения.
Медленно наплыли сумерки. Новая прислужница подала узнице какую-то еду и торопливо ушла: строжайший наказ Кравчука был – в покоях опасной арестантки не задерживаться. Впрочем, после страшной смерти Глафиры ее и так все до дрожи боялись и избегали безо всяких приказов.
Елизавета и не притронулась бы к ужину, но Лешенька, доселе лежавший тихо, к вечеру что-то разошелся, и она заставила себя поесть, чтоб не ослабеть к урочному часу, чтоб не затошнило вдруг не вовремя.
Через полчаса прислужница пришла забрать поднос с остатками еды. А Данилы все не было.
Часам к десяти беспокойство Елизаветы достигло предела. И вдруг пришла мысль, сперва показавшаяся безумной, а потом, напротив, очень даже разумной. Данила, облазивший все подземелье, недавно показал ей, где скрыты потайные двери, ведущие в кабинет начальника тюрьмы и в будуар Матрены Авдеевны. Ну, у самого Кравчука он вряд ли окажется, а вот у его супруги запросто мог задержаться, сооружая ей какую-нибудь новую невообразимую прическу. Надо непременно проверить это, решила Елизавета, и, коли удастся, подать ему знак. Она понимала, что затея эта неосторожная, даже опасная, однако сидеть и ждать было просто невмоготу! Близость свободы пьянила, дурманила пуще всякого вина, вот и ударила в голову.
У Елизаветы всегда было так: сказано – сделано. Морщась от боли, она влезла в платье, еще сильнее подпоров под мышкою, чтобы не сдвинуть повязку, обулась, пригладила над кадкою кудряшки и, вручив судьбу свою господу, обеими руками повернула шандал на стене.
Подземелье дохнуло ей в лицо такой тяжкой, могильной тьмою, населенной злобными призраками, что Елизавета даже заколебалась, но нетерпение оказалось сильнее страха, и она со всех ног побежала туда, где находились двери, ведущие в покои начальника тюрьмы. Однако до тех тайных дверей оставалось идти еще изрядно, когда она вдруг увидела слабый свет, сочившийся, чудилось, из самой стены. Елизавета затаила дыхание, пошла, едва касаясь земли. И замерла, словно пригвожденная молнией, услышав голос Араторна:
– Тебе откуда сие ведомо?
Елизавета даже не поверила ушам: ведь она никогда прежде не слыхала, как Араторн говорит по-русски! Это был выговор совершенно чистый, твердый, с протяжной московской интонацией, и трудно было даже вообразить, что это – речь иностранца! «Зачем ему знать по-русски?» – смятенно подумала Елизавета, но тут же вспомнила, что Араторн нынче при Ордене курирует, как он выразился, Россию, а стало быть, знать язык этой страны ему жизненно важно. Что же, тщательностью подготовки высших чинов Ордена оставалось лишь восхититься, однако Елизавете было сейчас не до восхищения. Весь многолетний страх перед венценосцами, вся ненависть к ним всколыхнулись в душе с такой силою, что кровь зашумела в ушах, и она не тотчас поняла, что ей хорошо знаком и другой голос, только что ответивший Араторну:
– Господин начальник мне сами сказывали.
Да, голос был ей знаком, ибо это был голос Данилы, но Елизавета никогда не слышала, чтобы говорил он так униженно, так подобострастно. Сердце заколотилось в предчувствии недоброго, и не обманулось оно, вещее!
– И ты, Брут! – зло усмехнулся Араторн. – Когда же свершится сие?
– Нынче же в полночь, ваша милость, – не замедлился с ответом Данила, и Елизавета словно бы увидела нижайший поклон, которым сопровождались его слова. – Цыган тот анафемский проникнет через потайной лаз, имея при себе смертоносные снадобья, а господин начальник...
– Ана-фем-ский? – перебил Араторн. – Che cos'e? Что это такое?
– Ну, дьявольский, стало быть, – подсказал Данила.
– Ладно, – резко выдохнул Араторн. – Я все понял. Значит, Кравчук будет ожидать ecco diavolo zingaro в подземелье?
– Никак нет, ваша милость! – отрапортовал Данила. – Я его сам должен встретить и к господину начальнику сопроводить. А уж потом...
– Никакого «потом» не будет! – прошипел Араторн. – Я сам пойду с тобою. И горе тебе, если обманешь, понял?
– Воля ваша, воля ваша, – забормотал испуганно Данила. Его наивный ужас доставил явное удовольствие Араторну, который добавил ему помягче:
– Вот, держи. – Послышался звон монет. – Я тебя не обижу. А теперь иди к ней да покарауль, чтобы Кравчук какой-нибудь новой каверзы не подстроил. Смотри же, ровно в полночь будь где условлено!
Торопливые шаги Данилы направились к двери, но Елизавета оказалась проворнее. Вихрем пролетев по коридору, она вскочила в свою комнату. Едва успев запереть дверь, прыгнула в постель, сунув под одеяло единственное оружие, которое попалось сейчас под руку: суковатое поленце из охапки дров, лежавшей возле печки, – и притворилась спящей.
Потайная дверь открылась.
– Спите, барыня? – Данила на цыпочках приблизился к ее постели. – Проснитесь, ради Христа, я вам такое скажу...
– Нет, – перебила Елизавета, резко садясь в постели. – Это я тебе скажу, что ты предатель! – И с этими словами она с размаху огрела Данилу поленом по лбу.
Дело вроде бы нехитрое, однако Елизавете понадобилось немалое время, чтобы заткнуть Даниле рот, связать ему руки и затащить под свою кровать. И передохнуть времени не осталось: близилась полночь. Елизавета уже четко знала, что сделает дальше. Араторн, конечно, придет в подземелье прежде урочного часа, чтобы наверняка не упустить diavolo zingaro. Значит, Елизавете надобно оказаться там еще раньше. Она подобрала поленце, которое уже сослужило службу единожды – сослужит и вдругорядь, приложилась к образу Богоматери и вышла из покоев Араторна, всей душой надеясь, что больше ей не придется возвращаться в эту роскошную комнату, ставшую для нее истинной камерой пыток.
Она хоть и не знала точно, где выход из подземелья, все же не сомневалась, что он таится именно в конце коридора, там, где на нее пыталась напасть Фимка. Елизавета со всех ног поспешила туда и затаилась у стены, моля бога, чтобы удалось опередить и перехитрить Араторна. Она вся обратилась в слух и только благодаря этому не пропустила легчайших, почти беззвучных шагов. Однако венценосец, если это был он, пришел сюда без свечи, без фонаря, и Елизавета могла только слышать его, но никак не видеть.
Она мысленно чертыхнулась. Вот незадача! Этак можно караулить до бесконечности, но ничего не укараулить, особенно если и Вайда придет без фонаря и будет красться, как зверь лесной, бесшумно. Эй, не упустить бы его!..
Она досадливо прикусила губу, все еще пытаясь по слуху определить, где затаился Араторн, но это было невозможно: венценосец, чудилось, и дышать перестал. «Ладно, – решила Елизавета, – как только Вайда объявится, я закричу или еще что-нибудь придумаю». А пока приходилось ждать, и ожидание показалось ей вечностью. Чудилось: она сама растворилась в кромешной тьме, сделалась ее частицею, и даже глазам не поверила, когда по потолку вдруг пробежал слабый отсвет, а потом откуда ни возьмись возник Вайда с фонарем в руке.
Свет вырвал из тьмы силуэт высокого человека в рясе, который молча метнулся к цыгану. Елизавета даже опешила: оказывается, Араторн стоял в двух шагах от нее! Как же они друг друга не заметили? Но уж теперь-то она не оплошает! С этой мыслью Елизавета взметнула полено – и со всего маху обрушила его на покрытую капюшоном голову. И, не взглянув более на распростертое тело, с радостным криком бросилась в объятия Вайды.
Она покрывала поцелуями каждый дюйм его когда-то ненавистного лица, когда чей-то изумленный возглас заставил их отпрянуть друг от друга. Елизавета увидела человека, склонившегося над телом Араторна.
– Кто это? – испуганно вскрикнула она, цепляясь за руку Вайды.
– Не бойся, доченька: он – добрый товарищ мой, – успокоил цыган, и Елизавета счастливо улыбнулась, уловив мягкие, ласковые интонации Татьяны в его голосе. – Он мне помощник, а может, я ему. Ты его полюби и приветь.
Однако сейчас этому человеку было явно не до любви и привета. Стоя на коленях над Араторном, он изо всех сил тряс его, похлопывал по щекам, силясь привести в чувство.
– Что такое? – озабоченно спросил Вайда, вглядываясь, и, вскрикнув, тоже рухнул на колени и принялся теребить венценосца.
Эта забота об ее первейшем враге показалась Елизавете более чем странной и оскорбительной. От души надеясь, что более никакая сила не приведет Араторна в чувство, она со злорадной усмешкою наклонилась над ним – и тут же показалось, что разум ее помутился, ибо вместо изъеденного оспою, страшного лица Араторна она увидела молодое, бледное, с закрытыми глазами лицо... Данилы!
– Предатель поганый! – вскричала Елизавета, но тут же широкая ладонь Вайды зажала ей рот:
– Не шуми, девонька. Не ровен час, сбегутся, антихристы!
Человек, стоявший на коленях над Данилою, тоже повернулся к Елизавете, знаком призывая к молчанию, и она только слабо, с ужасом застонала, увидав лицо столь же страшное, изуродованное оспою, как у Араторна. Все поплыло у нее перед глазами, но Вайда поддержал ее, прошептав сердито:
– Больно уж слаба ты стала, как я погляжу. Чего приужахнулась? Говорю, это мой друг. Да ладно, не время сейчас лясы точить. Э, да никак жив наш парнишка-то! – радостно воскликнул он, увидав, что Данила медленно открыл помутневшие от боли глаза и что-то невнятно забормотал.
– Что-что? – склонился к самым его губам рябой сотоварищ Вайды. – Кто тебя ударил? Она?!
– Ох, ох... – с жалобным стоном Данила попытался приподняться и упал бы снова, когда б рябой не подхватил его. – Ох, бедная моя головушка! За что, барыня милая, за что вы меня так?
Вайда как-то странно вздрагивал рядом с Елизаветою. Она покосилась: да он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться! А рябой взирал на Данилу с нескрываемым сочувствием. Возмущение переполнило сердце Елизаветы.
– За что? – воскликнула она гневным шепотом. – За что, спрашиваешь? Да за твое гнусное предательство! Что, Араторн в награду посулил тебя в Орден принять или ты уже давно состоишь в числе его сторонников? Говорил, жизнь за меня положишь, а сам предал, да так гнусно, так подло!
– А ну, тихо! – велел рябой, не повышая голоса, метнув на Елизавету предостерегающий взгляд. – Говорите, что он сделал, да потише и покороче, если не хотите, чтобы сюда вся тюрьма собралась.
Елизавета фыркнула от злости, но послушалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53