Зеленый плащ! Плащ Алексея! А рядом валяется скомканное платье – то самое платье, в котором Елизавета проделала мучительный путь из любавинского леса до Жальника. Это платье, промокшее насквозь, она сбросила, когда выбралась из карцера, полного воды, на сухую «полку».
Ох... да ведь сейчас она сидит на той же самой «полке»! А тот провал, куда чуть не сорвалась, – карцер Жальника.
Понадобилось какое-то время, чтобы осознать все это. Так вот почему Араторн говорил о подземельях, в которых они все время встречаются. А она-то думала, ее вынесли из подвала через ту же дверь, в которую втолкнули. Ну не странно ли, что Араторн и приехал в Жальник день в день, когда Кравчук обрек на смерть свою строптивую узницу, и оказался в подземелье минута в минуту, чтобы спасти ее? В самом деле – не странно ли?!
Елизавета с отвращением плюнула вниз, в сырой подвал. Поверить венценосцу! Она поверила венценосцу! Араторн плел заведомую ложь, а она и уши развесила. Случайность, ох, ну конечно! Такая же случайность, как та, что привела однажды «венецианскую танцовщицу» в катакомбы Святой Присциллы. Тщательно задуманная, тщательно подстроенная случайность.
Да где был ее разум? С чего бы это, с каких щей, как говорится, государыня вдруг ударилась в яростное отмщение «княгине Дараган», после того как, можно сказать, устроила ее судьбу? В самом деле – желала бы Екатерина зла графине Строиловой, так сквиталась бы с нею давным-давно, хотя бы тем, что не прикрывала бы ее от сверхдотошного следователя после гибели Валерьяна.
Какая Екатерина? При чем здесь императрица? Больно много чести! Это все Араторн. Это снова Орден.
Елизавета вскочила. Слабости ее как не бывало. Злость на собственную глупость (обычное дело! А не пора ли начинать умнеть, не пора ли перестать верить на слово первому встречному, приучиться думать, размышлять, оценивать события, извлекать из жизни мало-мальские уроки?!) придавала силы. Больше всего хотелось ринуться обратно, вытребовать к себе Кравчука, выплюнуть ему в лицо всю правду о гнусности его происков, о сговоре с Араторном, – но так поступила бы прежняя Елизавета, которую Елизавета нынешняя могла только жалеть и презирать за дурость и опрометчивость. Нет, она будет действовать иначе!
Как? Да так. Поскольку Глафира заходит к ней всего лишь раз в день, нечего бояться, что кто-то хватится узницы. Значит, можно разведать, куда ведет сей подземный ход: вряд ли он всего-навсего соединяет карцер с комнатой Араторна.
Елизавета прижала к себе плащ – бог с ним, с заплесневелым платьем, а вот плащ Алексея бросить жалко – и пошла дальше, держась как можно ближе в стене и внимательно глядя под ноги. Теперь она продвигалась очень медленно, и ход казался бесконечным.
Чудилось, она идет уже долго-долго! Воображение рисовало, конечно, некий лаз на поверхность, на волю, вроде того, через который она когда-то выбралась из древнего зиндана Гиреев. И когда легкое дуновение коснулось ее лица, Елизавета радостно метнулась вперед – но уткнулась в стену. Осветила, ощупала ее всю сверху донизу – ни следа двери, щели, лаза, хоть какого-то отверстия. Тупик!
Елизавета прислонилась к стене и устало вздохнула. Выхода нет. Придется возвращаться назад. Нет, один выход она определенно нашла – через карцер, но если уходить через него, то нужно, чтобы кто-то перекрыл воду, а главное – отпер дверь снаружи. Впрочем, что толку? Через карцер можно попасть только на тюремный двор, а через стену опять же не перебраться.
Да, придется возвращаться в комнату Араторна. Проделать такой путь, чтобы...
Она встрепенулась. Вот именно! Проделать такой долгий путь, прорыть такой длинный ход, чтобы закончить его тупиком? Нелепо.
Она смотрела на свечу, сдерживая дыхание, следила за огоньком, но он все время отклонялся в ту сторону, откуда Елизавета пришла. Даже если здесь есть потайное отверстие, оно слишком тщательно скрыто. Но ведь не почудилось же ей дуновение прохлады, порыв сквозняка несколько мгновений назад!
И стоило Елизавете подумать об этом, как она снова ощутила трепет воздуха на своем лице, но теперь это было похоже на тихий, едва сдерживаемый вздох.
– Кто здесь? – вскрикнула Елизавета, и голос ее умер под низкими сводами.
Она подняла свечу – и отчетливо увидела узкую ладонь, которая одним взмахом погасила крошечный огонек.
Ужас объял Елизавету! Не рассуждая, не думая, даже не крича больше, она бросилась бежать. Конечно, в кромешной тьме сразу перепутала направление и через два шага тяжело ударилась в стену. Тут же повернулась – и понеслась обратно, слепо вытянув руки, стараясь все время касаться обшивки, чтобы не сбиться. Она не слышала топота за спиной, но какой-то легкий шелест, напоминающий шорох несомых ветром осенних листьев, раздавался непрестанно. Всем существом своим она ощущала преследование, и преследователь этот был так близко, что мог бы схватить ее в любой миг. Почему-то он не делал этого, и было еще страшнее.
Елизавета бежала со всех ног, однако, услышав журчание воды, все же сообразила, что здесь надо быть осторожнее, чтобы не свалиться в карцер. Она постоянно скользила ладонью по стене, и сердце ее приостановилось, когда чьи-то холодные пальцы вдруг схватили ее руку, оторвали от стены – и резко толкнули Елизавету к обрыву.
Она каким-то чудом устояла на самом краешке, резко повернулась, слепо замахала, пытаясь достичь своего губителя, но поймала лишь тихонько хихикающую темноту. И снова побежала, ловя ладонью стену, чувствуя за спиной запаленное, как у нее самой, дыхание, то делая резкие рывки, то откидываясь в сторону, чтобы ускользнуть от цепких рук, которые все время были где-то рядом, словно бы ее преследовали одни эти тяжело дышащие руки!
Казалось, бежит она страшно долго. «А вдруг не найду дверь?» – обожгла мысль столь страшная, что Елизавета невольно вскрикнула – и тут же увидела узкое отверстие, из которого тихо струилось золотистое свечение.
За спиной раздался короткий яростный визг – и кто-то вцепился в плечи Елизаветы с такой силой, что она едва не опрокинулась навзничь, однако успела рвануться вперед, наклониться, ощутив тяжесть на спине, и кто-то упал ей под ноги, однако тут же вскочил. Елизавета мельком увидела невысокую женскую фигуру, тянущуюся к ней, – и, набросив на нее плащ, который так и прижимала к себе все это время, с силой оттолкнула свою противницу. Запутавшись, та свалилась, забившись, пыталась вскочить, но Елизавета уже перескочила через нее и, ворвавшись в свою комнату, с неожиданной силой вдвинула на место дверь. Послышался тихий щелчок – и та неразличимо слилась со стеной. Не веря в спасение, Елизавета схватила табурет и занесла над головой, ожидая, что дверь вот-вот снова откроется, а перед ее остановившимся взором все маячила худая малорослая фигура в облаке всклокоченных волос, мелькали, норовя вцепиться, тонкие руки, высунувшиеся из рукавов синего платья...
Теперь эти руки и рукава преследовали Елизавету в кошмарных видениях.
Женщина в синем платье! Растрепанные волосы и худощавая, почти детская фигурка. Да ведь Елизавета уже ее видела – там, во дворе, когда ушла от Данилы! Думала, это тоже узница или ссыльная, однако едва ли такая попала бы в потайной ход и действовала столь смело.
Сумасшедшая? Похоже. Или люто ненавидящая Елизавету...
За что, за что?
Было от чего биться в кошмарах!
Елизавета так перепугалась, что, не сомкнув ночью глаз ни на минуту, нагромоздив под шандал, открывающий секретную дверь, столы, кресла и стулья и едва дождавшись утра, попросила Глафиру снова ночевать у нее. Конечно, свою баррикаду она убрала, и единственной причиною в глазах Глафиры было то, что ей просто жутко одной.
Конечно, монашенка удивилась. Но прямо отказываться не стала, отговорилась лишь тем, что Кравчук не позволит. Узница принялась умолять.
– Нет, – поджала губки Глафира, – на тюфячке под дверью валяться не буду.
– Ради бога, – воскликнула Елизавета, – спи где хочешь! Да хоть на моей кровати!
Глаза Глафиры блеснули.
– Хорошо, – смиренно потупилась она. – Я попрошу господина начальника. Скажу, ты чего-то с ума сходишь, боюсь, мол, как бы чего над собой не наделала, надо бы приглядеть...
Елизавета уставилась на нее с восхищением. Она мало что знала о тихой и пронырливой монашке, но уж ее приспособляемость к любой жизненной беде, радости, удобству или неудобству была замечательная. И узница не сомневалась, что Глафира сумеет убедить Матрену Авдеевну, а стало быть, Кравчука в том, что ей просто необходимо ночевать здесь!
Так оно и получилось. К вечеру Глафира появилась. По-хозяйски разобрала постель, взбила перину и подушки и начала раздеваться, с трудом скрывая самодовольную улыбку. А Елизавета глядела на нее с благодарностью – и жалостью. Господи, как же мало радости в жизни этой Христовой невесты, коли такая мелочь, как удобная постель, доставляет ей наслаждение!
Оставшись в наглухо застегнутой до подбородка рубахе, Глафира заплела жидкие, бесцветные коски и скользнула под пышное одеяло с таким сладострастным стоном, что Елизавета едва подавила улыбку, возясь на своем жестком тюфячке в углу, за шторою, подальше от страшной потайной двери. Пока Глафира блаженно урчала, перекатываясь по перинам, Елизавета подобрала колени к подбородку, замоталась в тощее одеяльце, подложила под голову руку – и мгновенно уснула без всяких страхов и предчувствий, упав в сон, словно в воду.
* * *
Ее разбудил легкий шелест, напоминавший шорох осенних листьев, гонимых ветром. Со страхом глянула в сторону потайного хода – темно, хоть глаз выколи. Какое-то время лежала неподвижно, боясь пошевелиться, вслушиваясь в тишину, и не заметила, как сон опять сморил ее.
Приснилось Елизавете, что идут они с Алексеем по какому-то болотцу: он – закатав штанины до колен, она – высоко подбирая юбки, будто не замочить, не испачкать одежду было для них самым важным. Вода в болотце ледяная, ноги закоченели, от них поднимается к сердцу холод, холод... Недоброе предчувствие туманит душу, и вдруг с кочки сорвалась змейка и впилась в ногу Алексея. И словно все вокруг только этого и ждало: болото исчезло, а рядом сомкнулся густой лес, который нужно непременно изойти, чтобы Алексей остался жив.
«Остановись хоть на миг, – молит Елизавета, – дай мне поглядеть на тебя, вдруг облегчу боль!»
Но он молча, упрямо, неостановимо идет, идет... сцепив зубы, не оглядываясь. Крики Елизаветы глохнут в тяжелой, вязкой тишине, и она принуждена бежать, чтобы не отстать, потому что Алексей словно во что бы то ни стало хочет оторваться от нее.
И опять все кругом изменилось: Елизавета оказалась лежащей рядом с Алексеем на широкой белой постели, напротив окна, распахнутого прямо в синюю звездную ночь. Где-то неподалеку, знает она, есть лекарь, который может спасти Алексея: ведь змеиный яд медленно, но неостановимо подбирается к сердцу! – но странное, губительное оцепенение овладевает ею, нет сил пошевелиться, позвать на помощь, нет сил спасти Алексея!
А он вдруг приподнимается на локте и долго, пристально смотрит на ее оцепенелое лицо.
– Ну что же, – говорит он наконец так холодно и отчужденно, что у Елизаветы начинает болеть сердце, – видно, настала пора нам проститься с тобой?
И вот его уже нет рядом, вот он уже исчезает в этой синей звездной ночи, полуобернувшись, бросив на Елизавету прощальный взгляд.
– Я не умру, – чуть слышен его голос, – если ты успеешь трижды вернуться. Трижды вернуться...
Куда, господи? Откуда, зачем?
Елизавета судорожно рыдала, уткнувшись в тюфяк, пока не начала отличать сон от яви. Села, задыхаясь от рыданий и вся дрожа. Слишком короткое одеяло закрывало ее с головой, а голые ноги застыли, потому, конечно, и привиделся кошмар. Все объяснялось очень просто, однако легче на душе не стало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53