Рейни хочет подбежать к лежащему слоненку. Пустыня расширяется, раздвигается, растягивается. Ей до него не добраться.
— Беги, малыш, беги!
Слоненок наконец шевелится. Трясет головой, неуверенно поднимается. Ноги у него дрожат. Рейни кажется, что он вот-вот снова упадет. Животное опускает голову, собирается с силами, и дрожь прекращается.
Прошедшее мимо стадо еще не скрылось из виду. Слоненок устремляется за ним.
Один из самцов помоложе поворачивается, останавливается и пинает малыша в голову. Слоненок опять падает. Кричит. Снова пытается приблизиться к своим. Ему навстречу поворачиваются два самца. Он бежит к ним. Они сбивают его с ног. Малыш плетется за ними и кричит, кричит, кричит. А они снова и снова отбрасывают его от стада. Потом поворачиваются и начинают угрожающе надвигаться.
— Беги, маленький, беги, — шепчет Рейни.
На глазах у нее слезы.
Кроха устало встает. На голове у него кровь. Над ним вьются насекомые. Один глаз заплыл. Девять часов жизни. Девять часов жестокой борьбы за выживание. И все же ему хочется жить.
Он делает шаг. Потом другой. Шаг за шагом слоненок медленно тащится за стадом. Он уже не подает голоса и держится на безопасном расстоянии от сородичей.
Проходит еще три часа. Солнце опускается к горизонту, а стадо находит мелкое, наполовину высохшее озерцо. Слоны поочередно подходят к воде. Ведущий сообщает, что наш герой ждет, пока они напьются, чтобы затем утолить и свою жажду.
Дышать становится легче. Похоже, теперь все в порядке. Животные нашли воду, опасность отступила, и они помогут малышу. Он проявил упорство, и отныне все хорошо. Такова жизнь. Ты вынес невыносимое. Ты заслужил хэппи-энд.
Так думала Рейни вплоть до того момента, когда из-за кустов выскочили шакалы и на глазах равнодушных взрослых набросились на малыша, методично разрывая его на куски.
Рейни проснулась. Жалобные крики погибающего слоненка еще стояли в ушах. По щекам текли слезы.
Она кое-как поднялась с кровати. Прошла по темной квартире в кухню и, налив стакан воды, долго-долго пила.
Было тихо. Ни звука. Три часа ночи. Тишина, тьма, пустота. У Рейни дрожали руки. Тело как будто принадлежало не ей, а кому-то другому.
И тогда она пожалела…
Пожалела, что рядом нет Куинси.
3

Саут-стрит, Филадельфия
Элизабет Энн Куинси выглядела очень хорошо для своего возраста.
Ее воспитывали, неустанно повторяя, что женщина должна всегда заботиться о себе. Выщипывать брови, расчесывать волосы, увлажнять лицо. Позднее — чистить зубы зубной нитью дважды в день. Ничто не старит так быстро, как живущие в деснах бактерии.
Элизабет исполняла все, что ей говорили. Выщипывала, расчесывала, увлажняла. Выходя из дома, всегда надевала платье. Никогда не носила кроссовки за пределами теннисного корта.
Элизабет гордилась тем, что всегда играла по правилам. Она выросла в богатой семье, жившей на окраине Питсбурга, и каждый уик-энд занималась конной выездкой. К восемнадцати годам Элизабет умела танцевать партии из «Лебединого озера» и могла связать чехол для чайничка. Она знала, как использовать пиво для завивки своих темно-каштановых волос и как избавиться от завитков с помощью электрического утюга. Нынешние девчонки считали ее поколение фривольным. Пусть попробуют каждое утро класть голову на гладильную доску, вот тогда и посмотрим, останутся ли они при своем мнении.
В ней была жилка упорства. Благодаря ей Элизабет оказалась в колледже вопреки желанию матери. В колледже то же самое упорство привлекло ее к человеку, весьма далекому от привычного круга знакомых, загадочному Пирсу Куинси. Он был родом из Новой Англии. Матери Элизабет это понравилось. А вдруг его предки прибыли в Америку на «Мейфлауэре»? Поддерживает ли он связь с родиной? Пирс не поддерживал связь с родиной. Его отец владел фермой в Род-Айленде, несколькими сотнями акров земли, и был скуп на слова и чувства. Куинси писал докторскую по психологии. Матери Элизабет это тоже понравилось. Академическая работа, в этом нет ничего плохого. Доктор Куинси… звучит. Обустроится, остепенится, откроет частную практику. Из помутненного рассудка, знаете, можно добыть немало денег.
Помутненные умы притягивали Куинси. Вообще-то именно служба в чикагской полиции и убедила его в необходимости заняться как криминологией, так и психологией. Криминальный склад ума увлекал его гораздо сильнее, чем такие неотъемлемые атрибуты полицейской работы, как пистолеты и тестостерон. Кого можно назвать человеком с отклонениями? Когда такой человек впервые идет на убийство? Как его остановить?
Элизабет с Пирсом часто и подолгу обсуждали эти темы. Ее завораживала ясность его мыслей, страсть в голосе. Элизабет поражала способность этого спокойного и образованного человека влезать в шкуру преступника и идти по уже проделанному им пути.
Мрачный аспект его работы приятно щекотал нервы. Смотреть на руки Пирса, когда он говорил о психопатах и садистах, представлять, как его пальцы сжимают пистолет… ее это возбуждало. Пирс был мыслителем, но также и человеком дела, и Элизабет нравилось такое сочетание. Она действительно любила его.
Поначалу Элизабет еще верила, что они поженятся, обживутся и заживут нормальной жизнью. Поначалу, то есть до того, как она поняла, что для такого человека, как Пирс, не существует понятия «нормальная жизнь», не существует вообще ничего нормального. Он не мог без работы, он дышал ею, а жене и их двум маленьким дочерям не находилось места в его мире.
В своей семье Элизабет стала первой, кто получил развод, первой матерью-одиночкой. Ее матери это не понравилось, она призывала дочь потерпеть, но Элизабет снова проявила упорство. Следовало думать о дочерях, Аманда и Кимберли нуждались в стабильности и покое, а о каком покое можно говорить, если их отца выдергивают с футбольного матча, чтобы посмотреть на свежий труп! Особенно страдала из-за этого Аманда. Девочка никак не могла понять, почему она видит папочку только тогда, когда у маньяков заканчивается рабочий день.
Элизабет поступила правильно. В интересах детей. В последнее время она говорила себе это все чаще и чаще. Она заботилась о детях.
Даже когда согласилась отключить аппарат? В свои сорок семь Элизабет была красивой женщиной.
Ухоженной, утонченной и одинокой.
В этот понедельник она шла по Саут-стрит, стараясь не обращать внимания на веселых, смеющихся прохожих, разглядывающих витрины заведений, представляющих собой причудливую смесь модных бутиков и секс-шопов. Элизабет прошла мимо трех разукрашенных татуировками подростков, обогнула длинный черный лимузин. На улице было много конных экипажей, так что к привычным для Саут-стрит ароматам человеческого пота и пережаренной пищи добавлялся отчетливый запах навоза.
Стойко игнорируя запах, Бетти намеренно избегала взглядов земляков-филадельфийцев. Ей хотелось поскорее вернуться в свой городской дом на Сосайети-Хилл и укрыться в уютной раковине со стенами цвета небеленого полотна и обтянутыми шелком диванчиками. Впереди еще один одинокий вечер с кабельным каналом. Вечер, когда стараешься не смотреть на телефон. Вечер, когда отчаянно ждешь, чтобы он зазвонил.
Она столкнулась с ним совершенно неожиданно. Мужчина вышел из гастронома как раз тогда, когда Бетти проходила мимо, и толкнул ее в плечо. Она и опомниться не успела, как полетела на тротуар.
Мужчина схватил ее за руку прежде, чем Бетти оказалась на асфальте рядом с кучей конского навоза.
— Простите. Пожалуйста, простите. Какой же я неловкий. Вот так. Вот вы и на ногах. Ничего страшного. Вы не ушиблись? Я бы себе не простил, если бы что-то случилось.
Еще не придя в себя, Элизабет покачала головой. Она уже начала что-то говорить, какие-то ничего не значащие слова вроде «все в порядке», когда по-настоящему увидела того, с кем столкнулась, и слова замерли в горле. Лицо… Выразительные европейские черты, живые голубые глаза, темные волосы, щедро посеребренные на висках. Немолодой, сорок с лишним или за пятьдесят. Не бедный. Отличная льняная рубашка с расстегнутым воротником, высокая шея, вьющиеся волоски на груди. Хорошо пошитые светло-коричневые слаксы, ремень от Гуччи, мокасины от Армани. Незнакомец выглядел… Он выглядел роскошно.
Только тогда Элизабет заметила, что он все еще держит ее за руку. И смущенно заговорила:
— Я не смотрела… задумалась… ушла в свой мирок… сама виновата. Вы здесь ни при чем, так что не извиняйтесь.
— Элизабет! Элизабет Куинси.
— Что?
Бетти еще раз посмотрела на него, чувствуя непонятное волнение, которое мешало ей быть самой собой. Незнакомец был высок, очень высок, широкоплеч, красив. Но она совсем его не знала. Абсолютно.
— Извините, — тут же сказал он. — Ну вот, опять. Всегда у меня все невпопад. Я знаю вас, но вы не знаете меня.
— Я действительно вас не знаю, — честно призналась Бетти. Ее взгляд упал на руку мужчины, которая все еще лежала на ее локте. Незнакомец с опозданием отпустил ее и, как ни удивительно, покраснел.
— Как неловко, — запинаясь произнес он, явно смущенный и расстроенный, что только добавляло ему обаяния. — Даже не знаю, что сказать. Наверное, мне не стоило произносить ваше имя, говорить, что я вас знаю. Но как говорится, кто сказал «А»… Понимаете, я уже видел вас раньше. Мне вас показали. Это было в прошлом месяце. В Виргинии. В больнице.
Ей не понадобилось много времени, чтобы сопоставить факты. И когда Бетти это сделала… Она как будто застыла. Напряглась. Побледнела. Сомкнула руки на талии, словно защищаясь. Если он был в больнице, если ему на нее указали… Бетти уже знала, что все это означает, и внутри у нее похолодело. Она закрыла глаза. Натужно сглотнула. И выговорила:
— Может… может, вы назовете свое имя?
— Тристан. Тристан Шендлинг.
— И откуда же вы меня знаете, мистер Шендлинг?
Ответ был тот, которого она и боялась. Мужчина не произнес ни слова. Просто вытащил край рубашки из-под пояса слаксов и повернулся к ней правым боком.
Шрам был небольшой, всего несколько дюймов. Еще не заживший полностью, воспаленный, красный, почти свежий. Месяц-другой, опухоль спадет, и от него почти ничего не останется. Только белая полоска на подтянутом мускулистом теле.
Не понимая, что делает, Бетти протянула дрожащую руку и прикоснулась к послеоперационному рубцу.
Она резко вздохнула и опомнилась. Моргнула. И только тогда сообразила, что все еще держит руку на животе незнакомого мужчины, что тот стоит, вытащив из брюк рубашку, а вокруг уже собираются люди.
И еще Бетти поняла, что плачет. Она не заметила, как это случилось, но сейчас на щеках у нее были слезы.
— Ваша дочь спасла мне жизнь, — тихо произнес Тристан Шендлинг.
Элизабет Куинси не выдержала. Она обхватила его за талию. Она прижалась к тому, кто жил с почкой ее дочери Мэнди. Она обнимала его так крепко, как когда-то обнимала своего ребенка, так крепко, как будто встреча с ним могла вернуть ей Мэнди. Так не должно быть. Нельзя, чтобы мать хоронила свое дитя. Она отключила дочь от аппарата. О Боже, Боже! Она дала разрешение, и у нее забрали дочь…
Тристан Шендлинг обнял женщину. Стоя посреди заполненной людьми Саут-стрит, он погладил ее по плечу, сначала неловко, потом более уверенно. Он дал ей выплакаться. И только повторял:
— Ш-ш-ш… ш-ш-ш, все хорошо. Теперь я здесь, Бетти. Я позабочусь о вас. Обещаю.
4

Район Перл, Портленд
Рейни вылезла из постели в пять утра вторника и, утоляя голод сидящего в ней мазохиста, предприняла забег на шесть миль при влажности в девяносто процентов. Самое интересное, что она даже не умерла.
Вернувшись домой через сорок минут, Рейни приняла ледяной душ, думая о том, что ждет ее в Виргинии.
Никогда прежде Рейни не покидала пределов штата Орегон. Время от времени она подумывала о том, чтобы съездить в Сиэтл, но так и не выбралась, и вот теперь, в возрасте тридцати двух лет, ей предстояло впервые познакомиться с Большими Соединенными Штатами Америки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52