Подошла сзади, тронула за рукав, прошептала в ухо:
– Через пять минут жду тебя у лифта. Выходи незаметно... А то толпа рванет следом...
Нил ничего не понял, хотел переспросить, но ее уже не было.
Ему моментально сделалось до тошноты скучно среди незнакомых людей. Все они казались ему какими-то серыми, пыльными и удивительно вторичными, как бы пародирующими стиль и манеры хипующей западной молодежи. Да и пародирующей весьма уныло и по-советски благопристойно. Где наркотики, где секс, если не групповой, то хотя бы индивидуальный? Некстати вспомнился анекдот про групповой секс в трех странах – Швеции, Польше и СССР. В Швеции – это когда десять человек совокупляются, а одиннадцатый записывает на кинопленку. В Польше – десять человек эту пленку смотрят, а одиннадцатый крутит. В СССР же десять человек слушают, а одиннадцатый рассказывает, как он в Польше видел фильм про то, как в Швеции десять человек занимаются групповым сексом. Такая вот асимптота получается...
Пока он предавался этим размышлениям, у него трижды стрельнули покурить, дважды наступили на ногу и раз предложили задешево купить совсем капельку попиленный двойной альбом "Битлз" в венгерской перепечатке. Тут он решил, что пять минут, назначенные Линдой, истекли, и пора идти на конспиративное рандеву.
Линда перехватила его на площадке и тут же увлекла за лифты, на лестницу.
. – Слушай, что все это значит? – спросил Нил, спускаясь вслед за ней.
– Ринго приехал! – возбужденным полушепотом проговорила Линда. – Хотел спокойно с Джоном, Йоко и со мной посидеть, а сегодня пятница, клуб, к Джону пиплов набилось немерено...
– И что?
– Не всю же ораву поить-кормить? А потом Ринго всей этой колготы не любит...
– Чего не любит?
– Колготы, – повторила Линда. – Ну, суеты, толчеи. Вот они с Джоном и заперлись у Йоко в комнате. И она туда подойдет, как только с этим придурком Миком развяжется...
Нил остановился.
– Ты чего? – удивленно спросила Линда.
– Знаешь, я, наверное, домой пойду. А то неудобно получается. Я же буду лишний, меня никто не приглашал.
– Как никто? А я?
– Но ты...
– Для них мое слово – закон! – Она рассмеялась. – Ладно, не парься. Они сами просили тебя привести. Очень хотят познакомиться с крутым рок-мэном Нилом Баренцевым.
– Откуда они знают?
– Слухами земля полнится.
В общем, он позволил Линде уговорить себя.
На этаже, куда они спустились, было тихо, только в кухонном отсеке визгливо переговаривались вьетнамки, и оттуда тошнотворно несло жареной селедкой.
Дверь им открыли после условного стука, и взгляду Нила предстала необычная картина – вместо лампочки горели свечи в стаканах. Свечей было не менее десятка, и нетрудно было разглядеть лежащие на полу и висящие на стенах коврики, кокетливое фигурное зеркало над маленьким рабочим столом, две аккуратно заправленные и прикрытые цветными пледами кровати, на подоконнике – ваза со свежими гвоздиками, на полках – расставленные между книг шкатулки, куколки, ракушки. Уютная девичья светелка, обжитая и ухоженная.
Все это Нил разглядел в те две секунды, пока маячил на пороге за спиной у Линды. Она втянула его за собой, и он оказался лицом к лицу с молодым человеком весьма своеобразной наружности. Прямые черные волосы, остриженные под горшок и реденькие усы и бородка придавали его внешности что-то китайское, хотя круглые светлые глаза за столь же круглыми "ленноновскими" очками были однозначно европейскими. Одет он был в просторный и длинный черный балахон, из-под края которого вылезали неимоверных размеров ярко-желтые ботинки. Вместо рукопожатия молодой человек церемонно поклонился и показал рукой в глубь комнаты.
– Милости прошу, – проговорил он неожиданно скрипучим и пожилым голосом.
– Джон, это и есть тот самый Нил Баренцев, – прощебетала Линда.
– Спасибо, я уже догадался, – проскрипел странный молодой человек и, виляя бедрами, как заправская манекенщица, направился к расположенному в центре комнаты продолговатому столу. Линда вновь взяла Нила за руку и пошла вслед за Джоном.
Стол был великолепен. Посередине царственно возвышалась громадная плетеная бутыль, рядом с ней – половина бежевой продолговатой дыни на плоском блюде, с другого бока – большая салатница, доверху наполненная сушеной хурмой, чурчхелой и чищеным миндалем, и тарелка с нарезанным тонкими ломтиками сушеным мясом с белым соляным ореолом по краям.
Джон уселся за стол, длинными пальцами вытащил из салатницы хурму и принялся жевать, не обращая на Линду с Нилом никакого внимания. Нил пожал плечами и вопросительно посмотрел на Линду.
– Будь проще, – весело сказала она и села на единственный свободный стул. – А Ринго где?
– А Ринго вот он!
Из-под стола вынырнула кудрявая взлохмаченная голова, появились широкие плечи, обтянутые серым свитером грубой вязки, атлетическое туловище и рука, легко держащая за ножку толстую деревянную табуретку. Табуретка была протянута Нилу, и он едва удержал ее двумя руками.
– Седалище для гостя! – провозгласил Виктор Васютинский. – Садись, дорогой, не стесняйся.
Нил вздрогнул.
– Ты?! Но ведь ты же... Сбежал?!
– Зачем сбежал? Сами отпустили. Разобрались и отпустили. С университетом, правда, расстаться пришлось. Ну да какие наши годы!.. Линда, стаканчики!
– Мне не надо, – поспешно сказал Нил.
– Что так? – с искренним, похоже, огорчением спросил Васютинский. – Винишко отличное, домашнее, совсем легонькое.
– У Нила желтуха была недавно, – пояснила Линда. – Ему теперь год спиртного нельзя.
– Бедный! Ну тогда дыньки. Или чурчхелы. Он ловко отхватил длинным ножом увесистый кусок дыни и плюхнул перед Нилом на неизвестно откуда взявшееся блюдце. Себе же, Линде и Джону плеснул из бутыли темного вина, красиво переливающегося в пламени свечей.
– Чтоб все так жили! – провозгласил Васютинский. – И за возобновленное знакомство. – Он повернулся к Нилу. – Зови меня Ринго. Говорят, похож.
За полтора месяца Васютинский изрядно оброс и действительно сделался похож на Ринго Старра – крупный нос, усы, челка. Разве что мускулистостью заметно превосходил барабанщика легендарной ливерпульской четверки.
– А про твои таланты, Нил, мне все уши прожужжали. Жаль, гитары нет, а то показал бы класс. – Ринго выразительно посмотрел на Джона.
– Я в "Пенни-Лейн" не пойду, – капризно проговорил Джон. – Засвечусь только, вся шарага на хвост сядет.
– Тогда в другой раз. Мы ж не последний раз встречаемся, верно, Нил? – Он налил еще по стакану, а Нилу протянул тарелку с бастурмой. – Попробуй, такой нигде не найдешь. Ее в горах знаешь, как делают? Нарежут мясо на плети – и на неделю коню под седло. Оттого и вкус, и запах такой особенный.
Нил взял кусочек, с опаской поднес ко рту. Видя его нерешительность, Ринго-Васютинский расхохотался, закинул себе в рот сразу три куска и принялся усердно работать челюстями, запивая понемногу вином. Нилу ничего не оставалось, как последовать его примеру. В первый момент показалось, что он жует тонкую, круто посоленную подметку, но когда разжевал до сока, оказалось необыкновенно вкусно.
– А я анекдотец привез. Женщина звонит на Армянское радио и спрашивает: "Почему у меня из горжетки лезет мех?" Армянское радио отвечает: "Мы не знаем, что такое горжетка, но советуем поменьше ездить на велосипеде".
Нил хихикнул, Линда улыбнулась, до Джона, видимо, не дошло – так и остался сидеть с томной рожей, глядя в пространство.
– Отвечу историей с нашей знаменитой военной кафедры, – дожевав бастурму, сказал Нил. – Есть там, как многие знают, полковник Бондаренко, личность, можно сказать, историческая. Так вот, в прошлом году его назначили ответственным за лагерные сборы. А один наглый студент поспорил с друзьями на пять бутылок коньяку, что от сборов отмажется. Короче, приходит он к полковнику Бондаренко и заявляет: "Товарищ полковник, я, студент такой-то, на сборы ехать не могу". – "Что так, товарищ студент?" – спрашивает полковник. "А я убежденный пацифист". Бондаренко глаза вылупил, подумал немного и говорит: "Хорошо, товарищ студент, идите, мы ваш вопрос на командовании обсудим". Через два дня тот нахал снова приперся, докладывает:
"Студент такой-то, по поводу сборов". Полковник на него смотрит, грустно так, и с сочувствием говорит: "Что ж, товарищ студент, обсудили мы ваш вопрос. Я-то лично вас понимаю и поддерживаю, но командование решило, что хоть вы и убежденный педераст, но на сборы вам ехать необходимо".
Все прямо-таки зашлись в пароксизмах смеха. Сильнее всех история про пацифиста-педераста впечатлила Джона. Тот в буквальном смысле рухнул со стула и принялся кататься по полу.
– Надо бы что-то делать с парнем, – сказал Ринго. – Водички дать, что ли.
– He надо, – лениво отозвалась Линда. – С ним такие припадки часто. Полежит немного, отойдет.
Джон действительно перестал кашлять и сипло задышал. Ринго успокоился, налил себе и Линде еще по стакану. Нил в знак солидарности поднял сжатый кулак.
– Нехорошо как-то, – нахмурился Ринго. – Мы тут себе балдеем, а у человека ни в одном глазу.
– Но ему ж нельзя, – вмешалась Линда.
– Спиртного нельзя, согласен. А вот кой чего другого...
– А у тебя есть?! – с волнением спросила Линда, а Джон тут же забыл про недавний свой приступ и, сидя на полу, сверлил Ринго взглядом.
– Я ж с Кавказа приехал.
Ринго встал, отошел к окну, покопался в сумке, возвратился с массивным металлическим портсигаром. Достал оттуда длинные толстые папиросы, похожие на "Казбек" или "Герцеговину-Флор", выдал каждому по штуке.
– Мне не надо, – сказал Нил. – У меня "Феникс".
Линда расхохоталась.
– Эх, певец, певец, что ж ты? Вспомни-ка лучше песенку: мой чемоданчик, набитый...
– Планом, – вспомнил Нил и тут же догадался: – Так это он и есть?
Он ощутил сладкий трепет где-то под грудиной, почувствовал, как задрожали руки. О плане, анаше, опиуме, героине, "кислоте" имел он сведения сугубо теоретические и приблизительные и знал только, что все это – штуки запретные и опасные, и что раз вкусивший этих зелий испытывает такое неземное блаженство, что готов жизнь отдать за повторение этого блаженства. К тому же Нил читал и слышал, что наркотики расширяют сознание и открывают перед людьми творческими небывалые новые горизонты. Даже сам Маккартни – никакой, понятное дело, не наркоман! – четыре раза в год отправляется в "магическое мистическое путешествие". И такое же путешествие предстоит сейчас ему, первокурснику Нилу Баренцеву...
Ринго тем временем услужливо подпалил четыре папиросы, передал каждому по очереди, последнюю оставил себе. Нил благоговейно принял свою, втянул дым, ожидая чуда...
Как-то в пионерлагере он с другими десяти-двенадцатилетними пацанами, отчаянно завидуя большим, занимался изготовлением разного рода "курева". В дело шел чай, вишневые и березовые листья, резаные лапки папоротника, даже осока. Все это высушивалось в укромном уголке, а потом заворачивалось в самокрутки из "Пионерской правды". Удерут, бывало, в тихий час, забьются в щель между котельной и туалетом, и дымят, давясь от кашля, сплевывая ежесекундно и друг перед другом выставляясь – хорошо, дескать, пошла, зараза ядреная...
Так вот, несколько первых затяжек живо напомнили такую "заразу ядреную" – замес из белого мха и какой-то усушенной до неузнаваемости луговой травки. Ничего, кроме першения в горле и жжения в носу он не почувствовал. Ничто не поплыло перед глазами, никакие ангельские видения не спешили вторгнуться в сознание. Стало обидно. Неужели эти гады просто разыграли его, как он сам, в компании одноклассников, разыграл весной Смирнова из десятого "б"? Тогда они под пивко в подвальном зале на Литейном скушали по таблетке глюконата кальция, а вытаращившему глаза Смирнову объяснили, что это ЛСД, и тоже предложили штучку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Через пять минут жду тебя у лифта. Выходи незаметно... А то толпа рванет следом...
Нил ничего не понял, хотел переспросить, но ее уже не было.
Ему моментально сделалось до тошноты скучно среди незнакомых людей. Все они казались ему какими-то серыми, пыльными и удивительно вторичными, как бы пародирующими стиль и манеры хипующей западной молодежи. Да и пародирующей весьма уныло и по-советски благопристойно. Где наркотики, где секс, если не групповой, то хотя бы индивидуальный? Некстати вспомнился анекдот про групповой секс в трех странах – Швеции, Польше и СССР. В Швеции – это когда десять человек совокупляются, а одиннадцатый записывает на кинопленку. В Польше – десять человек эту пленку смотрят, а одиннадцатый крутит. В СССР же десять человек слушают, а одиннадцатый рассказывает, как он в Польше видел фильм про то, как в Швеции десять человек занимаются групповым сексом. Такая вот асимптота получается...
Пока он предавался этим размышлениям, у него трижды стрельнули покурить, дважды наступили на ногу и раз предложили задешево купить совсем капельку попиленный двойной альбом "Битлз" в венгерской перепечатке. Тут он решил, что пять минут, назначенные Линдой, истекли, и пора идти на конспиративное рандеву.
Линда перехватила его на площадке и тут же увлекла за лифты, на лестницу.
. – Слушай, что все это значит? – спросил Нил, спускаясь вслед за ней.
– Ринго приехал! – возбужденным полушепотом проговорила Линда. – Хотел спокойно с Джоном, Йоко и со мной посидеть, а сегодня пятница, клуб, к Джону пиплов набилось немерено...
– И что?
– Не всю же ораву поить-кормить? А потом Ринго всей этой колготы не любит...
– Чего не любит?
– Колготы, – повторила Линда. – Ну, суеты, толчеи. Вот они с Джоном и заперлись у Йоко в комнате. И она туда подойдет, как только с этим придурком Миком развяжется...
Нил остановился.
– Ты чего? – удивленно спросила Линда.
– Знаешь, я, наверное, домой пойду. А то неудобно получается. Я же буду лишний, меня никто не приглашал.
– Как никто? А я?
– Но ты...
– Для них мое слово – закон! – Она рассмеялась. – Ладно, не парься. Они сами просили тебя привести. Очень хотят познакомиться с крутым рок-мэном Нилом Баренцевым.
– Откуда они знают?
– Слухами земля полнится.
В общем, он позволил Линде уговорить себя.
На этаже, куда они спустились, было тихо, только в кухонном отсеке визгливо переговаривались вьетнамки, и оттуда тошнотворно несло жареной селедкой.
Дверь им открыли после условного стука, и взгляду Нила предстала необычная картина – вместо лампочки горели свечи в стаканах. Свечей было не менее десятка, и нетрудно было разглядеть лежащие на полу и висящие на стенах коврики, кокетливое фигурное зеркало над маленьким рабочим столом, две аккуратно заправленные и прикрытые цветными пледами кровати, на подоконнике – ваза со свежими гвоздиками, на полках – расставленные между книг шкатулки, куколки, ракушки. Уютная девичья светелка, обжитая и ухоженная.
Все это Нил разглядел в те две секунды, пока маячил на пороге за спиной у Линды. Она втянула его за собой, и он оказался лицом к лицу с молодым человеком весьма своеобразной наружности. Прямые черные волосы, остриженные под горшок и реденькие усы и бородка придавали его внешности что-то китайское, хотя круглые светлые глаза за столь же круглыми "ленноновскими" очками были однозначно европейскими. Одет он был в просторный и длинный черный балахон, из-под края которого вылезали неимоверных размеров ярко-желтые ботинки. Вместо рукопожатия молодой человек церемонно поклонился и показал рукой в глубь комнаты.
– Милости прошу, – проговорил он неожиданно скрипучим и пожилым голосом.
– Джон, это и есть тот самый Нил Баренцев, – прощебетала Линда.
– Спасибо, я уже догадался, – проскрипел странный молодой человек и, виляя бедрами, как заправская манекенщица, направился к расположенному в центре комнаты продолговатому столу. Линда вновь взяла Нила за руку и пошла вслед за Джоном.
Стол был великолепен. Посередине царственно возвышалась громадная плетеная бутыль, рядом с ней – половина бежевой продолговатой дыни на плоском блюде, с другого бока – большая салатница, доверху наполненная сушеной хурмой, чурчхелой и чищеным миндалем, и тарелка с нарезанным тонкими ломтиками сушеным мясом с белым соляным ореолом по краям.
Джон уселся за стол, длинными пальцами вытащил из салатницы хурму и принялся жевать, не обращая на Линду с Нилом никакого внимания. Нил пожал плечами и вопросительно посмотрел на Линду.
– Будь проще, – весело сказала она и села на единственный свободный стул. – А Ринго где?
– А Ринго вот он!
Из-под стола вынырнула кудрявая взлохмаченная голова, появились широкие плечи, обтянутые серым свитером грубой вязки, атлетическое туловище и рука, легко держащая за ножку толстую деревянную табуретку. Табуретка была протянута Нилу, и он едва удержал ее двумя руками.
– Седалище для гостя! – провозгласил Виктор Васютинский. – Садись, дорогой, не стесняйся.
Нил вздрогнул.
– Ты?! Но ведь ты же... Сбежал?!
– Зачем сбежал? Сами отпустили. Разобрались и отпустили. С университетом, правда, расстаться пришлось. Ну да какие наши годы!.. Линда, стаканчики!
– Мне не надо, – поспешно сказал Нил.
– Что так? – с искренним, похоже, огорчением спросил Васютинский. – Винишко отличное, домашнее, совсем легонькое.
– У Нила желтуха была недавно, – пояснила Линда. – Ему теперь год спиртного нельзя.
– Бедный! Ну тогда дыньки. Или чурчхелы. Он ловко отхватил длинным ножом увесистый кусок дыни и плюхнул перед Нилом на неизвестно откуда взявшееся блюдце. Себе же, Линде и Джону плеснул из бутыли темного вина, красиво переливающегося в пламени свечей.
– Чтоб все так жили! – провозгласил Васютинский. – И за возобновленное знакомство. – Он повернулся к Нилу. – Зови меня Ринго. Говорят, похож.
За полтора месяца Васютинский изрядно оброс и действительно сделался похож на Ринго Старра – крупный нос, усы, челка. Разве что мускулистостью заметно превосходил барабанщика легендарной ливерпульской четверки.
– А про твои таланты, Нил, мне все уши прожужжали. Жаль, гитары нет, а то показал бы класс. – Ринго выразительно посмотрел на Джона.
– Я в "Пенни-Лейн" не пойду, – капризно проговорил Джон. – Засвечусь только, вся шарага на хвост сядет.
– Тогда в другой раз. Мы ж не последний раз встречаемся, верно, Нил? – Он налил еще по стакану, а Нилу протянул тарелку с бастурмой. – Попробуй, такой нигде не найдешь. Ее в горах знаешь, как делают? Нарежут мясо на плети – и на неделю коню под седло. Оттого и вкус, и запах такой особенный.
Нил взял кусочек, с опаской поднес ко рту. Видя его нерешительность, Ринго-Васютинский расхохотался, закинул себе в рот сразу три куска и принялся усердно работать челюстями, запивая понемногу вином. Нилу ничего не оставалось, как последовать его примеру. В первый момент показалось, что он жует тонкую, круто посоленную подметку, но когда разжевал до сока, оказалось необыкновенно вкусно.
– А я анекдотец привез. Женщина звонит на Армянское радио и спрашивает: "Почему у меня из горжетки лезет мех?" Армянское радио отвечает: "Мы не знаем, что такое горжетка, но советуем поменьше ездить на велосипеде".
Нил хихикнул, Линда улыбнулась, до Джона, видимо, не дошло – так и остался сидеть с томной рожей, глядя в пространство.
– Отвечу историей с нашей знаменитой военной кафедры, – дожевав бастурму, сказал Нил. – Есть там, как многие знают, полковник Бондаренко, личность, можно сказать, историческая. Так вот, в прошлом году его назначили ответственным за лагерные сборы. А один наглый студент поспорил с друзьями на пять бутылок коньяку, что от сборов отмажется. Короче, приходит он к полковнику Бондаренко и заявляет: "Товарищ полковник, я, студент такой-то, на сборы ехать не могу". – "Что так, товарищ студент?" – спрашивает полковник. "А я убежденный пацифист". Бондаренко глаза вылупил, подумал немного и говорит: "Хорошо, товарищ студент, идите, мы ваш вопрос на командовании обсудим". Через два дня тот нахал снова приперся, докладывает:
"Студент такой-то, по поводу сборов". Полковник на него смотрит, грустно так, и с сочувствием говорит: "Что ж, товарищ студент, обсудили мы ваш вопрос. Я-то лично вас понимаю и поддерживаю, но командование решило, что хоть вы и убежденный педераст, но на сборы вам ехать необходимо".
Все прямо-таки зашлись в пароксизмах смеха. Сильнее всех история про пацифиста-педераста впечатлила Джона. Тот в буквальном смысле рухнул со стула и принялся кататься по полу.
– Надо бы что-то делать с парнем, – сказал Ринго. – Водички дать, что ли.
– He надо, – лениво отозвалась Линда. – С ним такие припадки часто. Полежит немного, отойдет.
Джон действительно перестал кашлять и сипло задышал. Ринго успокоился, налил себе и Линде еще по стакану. Нил в знак солидарности поднял сжатый кулак.
– Нехорошо как-то, – нахмурился Ринго. – Мы тут себе балдеем, а у человека ни в одном глазу.
– Но ему ж нельзя, – вмешалась Линда.
– Спиртного нельзя, согласен. А вот кой чего другого...
– А у тебя есть?! – с волнением спросила Линда, а Джон тут же забыл про недавний свой приступ и, сидя на полу, сверлил Ринго взглядом.
– Я ж с Кавказа приехал.
Ринго встал, отошел к окну, покопался в сумке, возвратился с массивным металлическим портсигаром. Достал оттуда длинные толстые папиросы, похожие на "Казбек" или "Герцеговину-Флор", выдал каждому по штуке.
– Мне не надо, – сказал Нил. – У меня "Феникс".
Линда расхохоталась.
– Эх, певец, певец, что ж ты? Вспомни-ка лучше песенку: мой чемоданчик, набитый...
– Планом, – вспомнил Нил и тут же догадался: – Так это он и есть?
Он ощутил сладкий трепет где-то под грудиной, почувствовал, как задрожали руки. О плане, анаше, опиуме, героине, "кислоте" имел он сведения сугубо теоретические и приблизительные и знал только, что все это – штуки запретные и опасные, и что раз вкусивший этих зелий испытывает такое неземное блаженство, что готов жизнь отдать за повторение этого блаженства. К тому же Нил читал и слышал, что наркотики расширяют сознание и открывают перед людьми творческими небывалые новые горизонты. Даже сам Маккартни – никакой, понятное дело, не наркоман! – четыре раза в год отправляется в "магическое мистическое путешествие". И такое же путешествие предстоит сейчас ему, первокурснику Нилу Баренцеву...
Ринго тем временем услужливо подпалил четыре папиросы, передал каждому по очереди, последнюю оставил себе. Нил благоговейно принял свою, втянул дым, ожидая чуда...
Как-то в пионерлагере он с другими десяти-двенадцатилетними пацанами, отчаянно завидуя большим, занимался изготовлением разного рода "курева". В дело шел чай, вишневые и березовые листья, резаные лапки папоротника, даже осока. Все это высушивалось в укромном уголке, а потом заворачивалось в самокрутки из "Пионерской правды". Удерут, бывало, в тихий час, забьются в щель между котельной и туалетом, и дымят, давясь от кашля, сплевывая ежесекундно и друг перед другом выставляясь – хорошо, дескать, пошла, зараза ядреная...
Так вот, несколько первых затяжек живо напомнили такую "заразу ядреную" – замес из белого мха и какой-то усушенной до неузнаваемости луговой травки. Ничего, кроме першения в горле и жжения в носу он не почувствовал. Ничто не поплыло перед глазами, никакие ангельские видения не спешили вторгнуться в сознание. Стало обидно. Неужели эти гады просто разыграли его, как он сам, в компании одноклассников, разыграл весной Смирнова из десятого "б"? Тогда они под пивко в подвальном зале на Литейном скушали по таблетке глюконата кальция, а вытаращившему глаза Смирнову объяснили, что это ЛСД, и тоже предложили штучку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64