Вот и в тот раз его идея была в том же роде. Я уволилась, вернулась в Ленинград, сняла квартирку в отдаленном районе, и вскоре он свел меня с Яшей Бриллиантом. Я всякого навидалась, но такой грязной, вонючей свиньи!.. Не в буквальном, конечно, смысле – Яша холит себя и лелеет, часами отмокает в душистой ванной, а его коллекции духов и лосьонов позавидует самая дорогая проститутка. Но когда он... Нет, я не могу заставить себя написать об этом, даже зная, что когда ты будешь читать мое письмо, все здешние мерзости уже не будут иметь ровно никакого значения. Знал бы ты, как трудно подавлять в себе желание раздавить этого жирного клопа, особенно имея для этого все возможности. Но я терпела, улыбалась ему, шептала нежные слова, ласкала... Представь себе, что ласкаешь гигантского опарыша, только волосатого, потного и слюнявого. Нет, это существо недостойно смерти. Я отберу у него то, что составляет смысл его существования, заменяет честь, порядочность, самоуважение – его паршивые деньги.
Я долго ломала голову, как бы это дело провернуть половчей, и знаешь, кто меня в конце концов надоумил? Сдаешься?
Танька Захаржевская, та самая рыжая очаровашка, по которой ты так сох на первом курсе! Зимой, в Москве, когда я в невменяемом состоянии убегала от пьяного Яшеньки, надумавшего поделиться мною еще с тремя такими же, меня чуть не сбила машина, а за рулем была она. Таня теперь птица высокого полета, и котелок у нее варит – будьте любезны. С ней-то мы и обмозговали, как нам прокинуть Яшеньку, и я даже не постеснялась взять с нее задаточек... Да только я поступлю хитрее и прокину всех, включая и ее всесильного босса и ее саму, родненькую, и наше говенное отечество – бензинчик имеется, успею между выстрелами превратить кучу зелени в кучу пепла!
Раз ты читаешь это строки, значит, уже знаешь, что мне это удалось. Надеюсь, компетентные органы посвятили тебя в детали. Жаль, что я так и не узнала результатов следствия. А может быть, и узнала. Не та ситуация, где можно что-то сказать наверняка.
А больше я не жалею ни о чем.
Все, пора собираться в предпоследний путь. Через недельку-другую, когда сыр-бор уляжется, верный человек бросит это письмо в твой ящик.
Люблю тебя.
Линда.
Р. S. Помнишь, где мы собирали солнечную малину? Когда стают снега, наведайся туда. Прихвати лопатку. Под каменной розой найдешь мое наследство".

* * *
Нил сложил листки на тумбочку, аккуратно разгладил, придавил гипсом, здоровой рукой кое-как сложил и засунул в нагрудный карман пижамы.
Это длинное письмо она писала в несколько приемов. Разные ручки, разный почерк – местами разлетающийся и торопливый, местами старательный, почти каллиграфический. Оформленные, видимо, не раз обдуманные фразы чередовались с поспешными, то набегающими одна на другую, то почти бессвязными. Настроение тоже менялось. Чувствовалось, что временами ее одолевали сомнения, о том ли следует говорить в последнем послании.
– О том, о том, – шепотом заверил Нил. – Ты умница, девочка...
– Плохие новости? – тихо, чтобы не будить остальных, спросил Кузя.
– С чего ты взял, что плохие?
– Просто лицо у тебя... Нил улыбнулся.
– Заштопанное у меня лицо, дорогой товарищ. А ты что не спишь?
– Болит, стерва... Слушай, если выйти курить надумаешь, попроси там сестричку, чтобы пришла, еще разок уколола.
– Годится. А ты мне трубочку набей, а то мне не с руки.
Воистину, не с руки, это он правильно сформулировал, поскольку с такой руки, как сейчас его левая, все будет только "не". В гипсе по самое плечо, зафиксирована в позе "а воды здесь повыше пояса". В целом же, можно считать, отделался легко...
Не в том он был состоянии, возвращаясь с генеральской дачи, чтобы обращать внимание на проезжающий транспорт, однако же успел в последнюю долю секунды отпрыгнуть от бампера легковушки, вынесенной юзом на тротуар. Но к борту приложился основательно – синяки, ссадины, сильно содрал кожу па щеке. Больше всего пострадала рука, угодившая под заднее колесо. Помятая машина попала на аварийную стоянку, а Нил и водитель, порезавший лицо осколками лобового стекла – в Институт скорой помощи. Водителя, обработав порезы, отпустили, а Нила отправили наверх, в хирургическое отделение, где он и валялся вот уже десятый день.
Больничную тоску разнообразили визиты. Приперлась незнакомая тетка, назвавшаяся страхделегатом – и впрямь была страшна, как Хиросима после атомной бомбы! – притащила кулек конфет, черствый пряник в коробочке и извещение об удержании профсоюзных взносов из текущей зарплаты. Зато каждый день приходила Хопа, то одна, то в обществе Гоши, кормила его вкуснейшей домашней едой, забирала прочитанные книги и приносила новые, рассказывала последние новости. То обстоятельство, что дом находился в четырех остановках от хирургического, нисколько не умаляло его благодарности за заботы. Попутно она по мере надобности ухаживала за другими больными – переворачивала лежачих, выносила судно, меняла флаконы на капельницах. Потом Нил провожал ее до площадки, и они там курили.
– Только Эду не рассказывай, что я все еще дымлю, – говорила она.
– Запрещает?
– Еще как! Обнюхивает, говорит, что целоваться с курящей женщиной все равно, что целоваться с пепельницей.
Именно она принесла письмо с того света, и Нил сразу узнал почерк на конверте, но сразу читать не стал, выждал, когда соседи по палате, получив на ночь предписанные уколы и таблетки, вырубили радио и затихли в своих кроватях, и только тогда включил ночник и вскрыл конверт, помогая себе зубами...
Он вышел из палаты, и осторожно прикрыл за собой дверь.
– Не спишь, Баренцев? – Постовая сестричка смачно зевнула, показав розовое небо. – Зря от папаверина отказался.
– Ты лучше мою порцию Кузе вколи. Который без ноги. Мается, бедный.
– Фантомная боль – самая паскудная, – кивнула сестричка. – Не повезло парню. А ты курить?
– Да, посижу на площадке немного.
Он раскурил трубку и сомкнул веки... "Я закрываю глаза и вижу пальму... Я закрываю глаза и вижу пальму... Я закрываю глаза и вижу Линду..."
Скала, закрывающая вход, с грохотом раздвинулась, и он, приложив, как того требовал ритуал, обе руки к сердцу, шагнул под каменные своды.
Над неровными красными огнями факелов, освещающих ноздреватые, грубо отесанные стены, подрагивал траурный ореол копоти, но весь чад, вся едкая вонь минерального масла уносились куда-то вверх, а здесь, в коридоре, воздух был холоден и девственно чист.
За поворотом он остановился, медленно прочитал заклинание и лишь затем, склонив голову, откинул полог из медвежьих шкур и ступил в сталактитовый зал.
За серебристой полоской воды, посреди прозрачных колонн восседала на своем хрустальном троне Подземная Жрица. Ее волосы густым белоснежным водопадом ниспадали по обе стороны юного, восхитительно прекрасного лица. Смуглая, унизанная костяными перстнями шуйца лениво перебирала длинную шерстку черного кота, различимого на фоне ее мантии лишь по светящимся зеленым глазам. На резной спинке трона, возле правого плеча Жрицы, нахохлившись, восседал маленький белый сокол.
Приблизившись к воде, он замер в низком поклоне.
– Здравствуй, Пестрый Колдун. Что привело тебя ко мне? – низким, чарующим голосом проговорила Жрица.
– Здравствуй, Жрица. Я пришел поблагодарить тебя и твоего соправителя, Майского Короля, за то, что помогли Охотнице перейти, не обагрив Мост Вечности ни своей, ни чужой кровью.
Внезапно сокол забил крыльями и заклекотал. Жрица медленно улыбнулась.
– Моя сестра Охотница благодарит тебя, Пестрый Колдун, за то, что освободил ее плоть и даровал возможность счастливого воплощения. Теперь мы вместе, как видишь.
Он пристально вгляделся в сокола, и птица трижды кивнула пушистой головой.
– Она еще очень юна, Пестрый Колдун, – заметила Жрица.
– Какое имя носит она теперь?
– Белая Охотница.
– Еще раз благодарю тебя, Жрица. – Он вновь поклонился. – И передай своему соправителю, что у него появились недруги.
Жрица улыбнулась.
– Ты же знаешь волшебство Майского Короля, Пестрый Колдун. Все его недруги либо становятся друзьями, либо превращаются в пыль.
– Но Двуликий Знахарь... Улыбка Жрицы обернулась презрительной усмешкой.
– Двуликий Знахарь – наш тайный соглядатай. Он не страшен.
– Но при нем Серый Асур. Они готовят донос Начальнику Верхней Стражи. Чтобы уклониться от участия в их кознях, мне пришлось отдать часть своей силы...
Жрица склонилась к коту и что-то прошептала в черное ухо. Кот мурлыкнул, и гладкая вода на мгновение подернулась рябью.
– Дело сделано. Теперь и Серый Асур служит Майскому Королю Мы довольны тобой, Пестрый Колдун. Ступай. Скоро твоя сила вернется к тебе и возрастет многократно...
– Но почему Пестрый Колдун?
– Шел бы ты в кроватку, Баренцев. И так спишь уже.
Нил встрепенулся, протер глаза, виновато улыбнулся сестричке и поплелся в палату.
<Опять провидческий глюк! Именно в этот вечер мне был представлен товарищ Асуров, и я дала ему приватную аудиенци... (Прим.Т. Захаржевской) >
Из больничных ворот он вышел романтическим героем – рука на перевязи, щеку пересекает свежий шрам (врачи заверили, что скоро сойдет). Продираясь сквозь толпы очередей, выплеснувшихся из магазинов на тротуары, он поравнялся с троллейбусной остановкой. Но и тут было изрядное многолюдье, во всяком случае, в первый подкативший троллейбус он войти не сумел. Небо затянуло тучами, закапал мерзкий косой дождик, и настроение Нила стремительно опускалось к отметке "мерзопакостно".
Без толку помокнув еще минут десять, он плюнул и затопал по покрытому лужами асфальту в направлении дома. И тут же возле него бесшумно остановился серый "Москвич".
– Подвезти?
– Спасибо, мне недалеко.
– Садись быстро. Нас могут увидеть. Нил вздохнул и влез в распахнутую дверцу.
– Как рука?
– А что, хотите привлечь за умышленное членовредительство с целью уклонения от службы? Или как это там у вас называется, гражданин майор?
– Нил, да кончай ты, честное слово! – Но к исполнению ответственного задания я теперь смогу приступить не скоро. Функциональность утрачена, товарный вид потерян.
– Я не понимаю, о каком задании ты говоришь, – со всей искренностью заявил Асуров.
– Вот как? А наша задушевная беседа у камелька? А фотографии? Помнится, вы с геноссе генералом крайне убедительно склоняли меня к; сожительству...
– Оставь, пожалуйста, этот тон. Русским языком говорю тебе – не было никаких бесед, никаких фотографий, никаких заданий.
– A генерала Евгения Николаевича тоже не было?
– В нашем заведении генералов с таким именем-отчеством не числится.
– Ловко... А как, в таком случае, продвигается расследование убийства моей жены? Или убийства тоже не было, и я был прав, когда говорил, что в морге мне показали муляж? Надеюсь, я как муж имею право знать...
– Ладно, Нил, не кипятись, – примирительно сказал Асуров. – Мы сильно погорячились с выводами. Ну, и получили по шапке. Евгения Николаевича перевели в провинцию, меня – в другой отдел... А в деле появились новые данные, существенно меняющие всю картину.
– И что за данные?
– Компетентные органы задержали матерого рецидивиста Фишмана. Из его признательных показаний следует, что фальшивые доллары, которые так и не доехали до Москвы, предназначались именно ему. За несколько недель до своей роковой поездки Бриллиант связался с Фишманом и предложил приобрести сверхкрупную партию валюты на весьма выгодных условиях. Фишман согласился, собрал требуемую сумму, назначил место и время. Естественно, он не мог предположить, что Бриллиант, которого он знал за отчаянного труса, рискнет подсунуть фальшивку ему, авторитетному валютчику. Когда же ему сообщили, что помимо красивых бумажек Яша вез ему бутылочку любимого виски со специальными добавочками, Фишман взбеленился вконец и сдал следствию не только Бриллианта, которому теперь все до лампочки, но и нескольких других крупных дельцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64