Собирайтесь.
– А про меня, между прочим, ты не договаривался! – Ляля показала брату розовый язычок. – Так что катитесь к своим старым занудам, а мы с Нилом останемся и будем веселиться вовсю! Верно, Нил? – Она накрыла его ладонь своей и посмотрела в глаза щенячьим взглядом. Устоять было невозможно. – Музон врубим, Павла с Елкой позовем...
– У Черновых нет никого, – сообщил Александров. – И дорожка заметена.
– Тогда в пансионат на дискотеку смотаемся. Все веселее.
Будущий атташе вздохнул. Имеешь право... Марина, а ты собирайся.
Задонская жалобно глянула на Лялю. – Счастливчики! Хоть до станции проводите. – Это всегда пожалуйста! Нил, ты готов?..
Прогулка по свежему, морозному воздуху изрядно взбодрила, они кидались снежками, пересмеиваясь, помогли детишкам из санатория лепить бабу. На дачу возвратились румяные, изгвазданные в снегу, веселые и голодные. Остатки вчерашнего пиршества пришлись очень кстати, шампанское тоже нашло себе применение, так что от стола Нил отвалился сытым удавом.
– Надо бы протрястись, – заметил он, затянувшись Лялиным "Мальборо". – Отдышимся минут двадцать и двинем в пансионат на плясы.
– Еще чего! – Ляля надула губки. – Растрястись можно и по-другому.
– Как именно? – с усмешкой поинтересовался он.
– Пойдем наверх – покажу...
* * *
Ляля Александрова поостереглась вписывать своего нового бойфренда на родительскую дачу на все зимние каникулы – лишние сплетни были ей ни к чему, во всем нужна мера. С другой стороны, государство подарило студенчеству почти три недели законного безделья, и не использовать их по максимуму было глупо. Над этой проблемой она думала недолго, и за интересную сумму в пять рублей восемьдесят копеек Нил получил в полное свое распоряжение двухместный номер в непростом пансионате, расположенном в десяти минутах ленивой ходьбы от казенной дачи Александровых.
Однако обстоятельства оказываются сильнее самых хитроумных планов. Ни на первый, ни на второй, ни на третий день Ляля в окрестностях пансионата не появилась. По три-четыре раза на дню Нил проходил мимо дачи, но окна ее были темны, а тропка, ведущая к воротцам, занесена снегом. Городского же Лялиного телефона Нил не знал – как-то не удосужился спросить.
Между тем, вокруг бурлила молодая каникулярная жизнь с ее увеселительными прогулками, танцульками, попойками и мимолетными романами.
Оными последними Нил был сыт по горло и предпочитал коротать время в сугубо мужской компании, за картишками или бильярдом. Но и там все разговоры крутились вокруг баб. Оценивали стати, хвастали победами, делились наблюдениями, заключали пари. Нил отмалчивался, отмечая про себя, что практический опыт его прыщавых собеседников едва ли превосходят их осведомленность в тонкостях китайской каллиграфии. А девы, будто сговорившись, выделяли из круга молодых людей именно Нила, и взгляды их были весьма недвусмысленны...
У нее было редкое, мифологическое имя – Мойра. Ее густые кудри отливали ненатуральным фиолетовым цветом, зубы и ноги отличались неправдоподобной длиной, величина выкаченных зеленых глазищ раза в два с половиной превышала среднестатистическую, а амплитуда и тембр голосовых модуляций были вовсе нечеловеческими. Возможно, ничего бы между ними и не случилось, если бы у Нила не закончились вечером сигареты, а дорога в буфет не лежала бы через холл, где разворачивалось очередное цветомузыкальное действо и как раз объявили белый танец. Первой к вжавшемуся в стенку Нилу подлетело это двухметровое чудо в обтягивающем брючном костюме, алом и пупырчатом. Дама была настолько экзотична, что Нил проникся, протанцевал с ней четыре танца подряд, потом увел в буфет и угостил мороженым. Потом был его номер, шампанское при свечах и ночка, в течение которой пылкая Мойра умудрилась сломать кровать, уронить тумбочку, разбить головой стакан, визгом перебудить весь этаж и довести Нила до судорожного смеха с икотой.
Завтрак они благополучно проспали и еле-еле пробудились к обеду. В столовой Мойра всячески демонстрировала близость к Нилу – заправляла салфетку ему за воротник, дула на обжигающий рассольник, перекладывала на его тарелку свой салат и куриный шницель. Нил забавлялся, глядя на нее, а когда она уронила на себя кусок кремового торта и посадила на брюки заметное пятно, галантно сопроводил Мойру до туалета, а сам остался поджидать ее в вестибюле, сунув в рот сигарету. Но тут из женской комнаты донесся такой истошный визг, что зажженная спичка выпала у него из рук. Он едва успел развернуться и поймать в свои объятия растрепанную Лялю, сжимавшую в руке туфлю на толстой платформе. За ней с искаженным лицом мчалась Мойра, выставив вперед острые фиолетовые коготки и свободной рукой прикрывая глаз. Нил закрыл дрожащую Лялю своим телом. Когти замерли в сантиметре от его лица.
– Опомнись! – гаркнул Нил.
– А она первая начала! – плаксиво, как детсадовка, прогундосила Мойра. – Я захожу, а она меня туфлей в глаз! Как только дотянулась, сучка мелкая!
– Сама ты сучка, дылда! – задорно выкрикнула Ляля из-за плеча Нила. – Я тебя отучу мужиков чужих уводить!
– Так это ты из-за меня, что ли? Это я виноват, не она. Ждал тебя почти неделю, вот и решил, что ты нашла новое увлечение...
– И полез на эту каланчу лупоглазую!
– Заткнись, насекомое! – взвизгнула Мойра и через голову Нила попыталась схватить Лялю за волосы.
– Тихо, тихо, девочки... – миролюбиво начал Нил.
– Или я, или она! – в унисон крикнули обе и сконфуженно замолчали.
– Ну, я прямо не знаю... – Нил задумался. – Ситуация, однако. Не втроем же нам отдыхать, в самом деле.
Ляля и Мойра дружно сделали по шагу в сторону и смерили друг друга долгим, изучающим взглядом.
– А что? – медленно проговорила Ляля. – Такого я еще не пробовала.
– Я тоже, – призналась Мойра. – Может, прямо сейчас и начнем? Нил вздохнул.
– Сначала надо бы тебе лед к глазу приложив, А то будешь Мойра бланшированная...
Она же первая и спеклась, не сдюжив комбинации мандаринового ликера и взрывного эротизма, а Ляля Александрова, накидывая потом на плечи халат, предложила Нилу:
– Пойдем, кофейку тяпнем, мне все равно сваливать через час, с первой электричкой.
– Зачем так рано?
– Надо было еще вчера. Я ведь попрощаться заезжала. Отца на замминистра двинули, мы переезжаем в Москву.
– Грустно, – сказал Нил, не кривя душой.
– Не надо песен. Уж ты-то безутешным не останешься.
– А как же с учебой?
– По документам я уже студентка МГУ. Жить буду рядом. Университетский, шесть.
– В гости хоть заезжать позволишь?
– А зачем, как ты думаешь, я тебе адрес оставляю?
XIII
(Ленинград, 1975)
Каникулы закончились. Мойра укатила в свой Днепропетровск, тоже оставив Нилу адресок, который он тут же потерял. Из своей конурки он выбирался теперь только в университет и по хозяйству – по негласному соглашению с матерью все домашние дела он взял на себя, а она зарабатывала на жизнь. В остальном же они существовали вполне автономно. Нил был крайне удивлен и недоволен, когда как-то в выходной Ольга Владимировна вошла к нему в комнату и с тяжким вздохом опустилась на тахту.
– За картошкой я уже сходил, мусор вынес, сказал он, не глядя на нее. Она молчала.
– Мама, мне завтра на семинаре выступать, так что...
– Нил, нам надо поговорить.
"Хорошая школа, – с неприятным трепетом в груди подумал он. – Скажет слово – прямо в дрожь бросает".
– Нил, ты уже взрослый, и не можешь не понять меня... Конечно, в твоих глазах я старуха...
– Ну что ты, мама, какая ты старуха...
– Но когда-нибудь ты поймешь, что сорок лет... сорок пять – это далеко не старость, что женщина в этом возрасте хочет и может любить и быть любимой...
– Так у тебя кто-то есть? Поздравляю! Давно пора!
– Пока была жива мама, я не решалась привести его к нам домой...
– Но почему? При всех своих странностях бабушка была человеком умным, понимающим...
– Не в этом дело... Понимаешь, он... Он женат, но жена его, бедняжка, вынуждена по десять месяцев в году проводить в туберкулезном санатории. А бабушка прекрасно знала их обоих... Кстати, ты тоже его знаешь.
– Вот как? И кто же это?
– Профессор Донгаузер... Куда ты?
* * *
– Ты пойми, мне трижды плевать, с кем она живет, хоть с чертом лысым, хоть с пнем самоходным! Но я-то не обязан жить под одной крышей с этим немчурой-колбасником! Такой орднунг завел, что хоть волком вой, честное слово! Чихнуть нельзя. Курить на лестницу выставляет, ты подумай! "Каждая вещь должна знать свое место"... А главное, он даже в подштанниках до дрожи напоминает парадный портрет великого реформатора Сперанского. Представь – сидишь ты на кухне, пьешь чаек, и тут входит парадный портрет...
– Я понимаю, – грустно сказал Гоша. – Возвращайся, конечно, о чем разговор, в конце концов, это твоя комната. Я тут, пока обитал, кое-что в порядок привел...
– Ты извини, – сказал Нил. – Линда так и не давала о себе знать?
– Ни слова. Может, у родителей, своих живет. Ты бы связался как-нибудь...
– Не могу. И не хочу... Наливай еще, что ли... В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали – неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом – официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой – и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл... Оставалась еще надежда – подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.
– Нил! Ты-то тут что делаешь?
– А ты?
– Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.
– А я как раз человечка одного разыскиваю.
– Кого же, если не секрет?
– Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. – Не знаешь? – повторил он.
– А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?
– Куда вызывали? Где Линда?
– В тюрьме твоя Линда! – выкрикнула Катя. – Она Ринго прирезала!
"Таня! – отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. – Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход".
* * *
– Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки...
Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.
– Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, – продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. – Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой... Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– А про меня, между прочим, ты не договаривался! – Ляля показала брату розовый язычок. – Так что катитесь к своим старым занудам, а мы с Нилом останемся и будем веселиться вовсю! Верно, Нил? – Она накрыла его ладонь своей и посмотрела в глаза щенячьим взглядом. Устоять было невозможно. – Музон врубим, Павла с Елкой позовем...
– У Черновых нет никого, – сообщил Александров. – И дорожка заметена.
– Тогда в пансионат на дискотеку смотаемся. Все веселее.
Будущий атташе вздохнул. Имеешь право... Марина, а ты собирайся.
Задонская жалобно глянула на Лялю. – Счастливчики! Хоть до станции проводите. – Это всегда пожалуйста! Нил, ты готов?..
Прогулка по свежему, морозному воздуху изрядно взбодрила, они кидались снежками, пересмеиваясь, помогли детишкам из санатория лепить бабу. На дачу возвратились румяные, изгвазданные в снегу, веселые и голодные. Остатки вчерашнего пиршества пришлись очень кстати, шампанское тоже нашло себе применение, так что от стола Нил отвалился сытым удавом.
– Надо бы протрястись, – заметил он, затянувшись Лялиным "Мальборо". – Отдышимся минут двадцать и двинем в пансионат на плясы.
– Еще чего! – Ляля надула губки. – Растрястись можно и по-другому.
– Как именно? – с усмешкой поинтересовался он.
– Пойдем наверх – покажу...
* * *
Ляля Александрова поостереглась вписывать своего нового бойфренда на родительскую дачу на все зимние каникулы – лишние сплетни были ей ни к чему, во всем нужна мера. С другой стороны, государство подарило студенчеству почти три недели законного безделья, и не использовать их по максимуму было глупо. Над этой проблемой она думала недолго, и за интересную сумму в пять рублей восемьдесят копеек Нил получил в полное свое распоряжение двухместный номер в непростом пансионате, расположенном в десяти минутах ленивой ходьбы от казенной дачи Александровых.
Однако обстоятельства оказываются сильнее самых хитроумных планов. Ни на первый, ни на второй, ни на третий день Ляля в окрестностях пансионата не появилась. По три-четыре раза на дню Нил проходил мимо дачи, но окна ее были темны, а тропка, ведущая к воротцам, занесена снегом. Городского же Лялиного телефона Нил не знал – как-то не удосужился спросить.
Между тем, вокруг бурлила молодая каникулярная жизнь с ее увеселительными прогулками, танцульками, попойками и мимолетными романами.
Оными последними Нил был сыт по горло и предпочитал коротать время в сугубо мужской компании, за картишками или бильярдом. Но и там все разговоры крутились вокруг баб. Оценивали стати, хвастали победами, делились наблюдениями, заключали пари. Нил отмалчивался, отмечая про себя, что практический опыт его прыщавых собеседников едва ли превосходят их осведомленность в тонкостях китайской каллиграфии. А девы, будто сговорившись, выделяли из круга молодых людей именно Нила, и взгляды их были весьма недвусмысленны...
У нее было редкое, мифологическое имя – Мойра. Ее густые кудри отливали ненатуральным фиолетовым цветом, зубы и ноги отличались неправдоподобной длиной, величина выкаченных зеленых глазищ раза в два с половиной превышала среднестатистическую, а амплитуда и тембр голосовых модуляций были вовсе нечеловеческими. Возможно, ничего бы между ними и не случилось, если бы у Нила не закончились вечером сигареты, а дорога в буфет не лежала бы через холл, где разворачивалось очередное цветомузыкальное действо и как раз объявили белый танец. Первой к вжавшемуся в стенку Нилу подлетело это двухметровое чудо в обтягивающем брючном костюме, алом и пупырчатом. Дама была настолько экзотична, что Нил проникся, протанцевал с ней четыре танца подряд, потом увел в буфет и угостил мороженым. Потом был его номер, шампанское при свечах и ночка, в течение которой пылкая Мойра умудрилась сломать кровать, уронить тумбочку, разбить головой стакан, визгом перебудить весь этаж и довести Нила до судорожного смеха с икотой.
Завтрак они благополучно проспали и еле-еле пробудились к обеду. В столовой Мойра всячески демонстрировала близость к Нилу – заправляла салфетку ему за воротник, дула на обжигающий рассольник, перекладывала на его тарелку свой салат и куриный шницель. Нил забавлялся, глядя на нее, а когда она уронила на себя кусок кремового торта и посадила на брюки заметное пятно, галантно сопроводил Мойру до туалета, а сам остался поджидать ее в вестибюле, сунув в рот сигарету. Но тут из женской комнаты донесся такой истошный визг, что зажженная спичка выпала у него из рук. Он едва успел развернуться и поймать в свои объятия растрепанную Лялю, сжимавшую в руке туфлю на толстой платформе. За ней с искаженным лицом мчалась Мойра, выставив вперед острые фиолетовые коготки и свободной рукой прикрывая глаз. Нил закрыл дрожащую Лялю своим телом. Когти замерли в сантиметре от его лица.
– Опомнись! – гаркнул Нил.
– А она первая начала! – плаксиво, как детсадовка, прогундосила Мойра. – Я захожу, а она меня туфлей в глаз! Как только дотянулась, сучка мелкая!
– Сама ты сучка, дылда! – задорно выкрикнула Ляля из-за плеча Нила. – Я тебя отучу мужиков чужих уводить!
– Так это ты из-за меня, что ли? Это я виноват, не она. Ждал тебя почти неделю, вот и решил, что ты нашла новое увлечение...
– И полез на эту каланчу лупоглазую!
– Заткнись, насекомое! – взвизгнула Мойра и через голову Нила попыталась схватить Лялю за волосы.
– Тихо, тихо, девочки... – миролюбиво начал Нил.
– Или я, или она! – в унисон крикнули обе и сконфуженно замолчали.
– Ну, я прямо не знаю... – Нил задумался. – Ситуация, однако. Не втроем же нам отдыхать, в самом деле.
Ляля и Мойра дружно сделали по шагу в сторону и смерили друг друга долгим, изучающим взглядом.
– А что? – медленно проговорила Ляля. – Такого я еще не пробовала.
– Я тоже, – призналась Мойра. – Может, прямо сейчас и начнем? Нил вздохнул.
– Сначала надо бы тебе лед к глазу приложив, А то будешь Мойра бланшированная...
Она же первая и спеклась, не сдюжив комбинации мандаринового ликера и взрывного эротизма, а Ляля Александрова, накидывая потом на плечи халат, предложила Нилу:
– Пойдем, кофейку тяпнем, мне все равно сваливать через час, с первой электричкой.
– Зачем так рано?
– Надо было еще вчера. Я ведь попрощаться заезжала. Отца на замминистра двинули, мы переезжаем в Москву.
– Грустно, – сказал Нил, не кривя душой.
– Не надо песен. Уж ты-то безутешным не останешься.
– А как же с учебой?
– По документам я уже студентка МГУ. Жить буду рядом. Университетский, шесть.
– В гости хоть заезжать позволишь?
– А зачем, как ты думаешь, я тебе адрес оставляю?
XIII
(Ленинград, 1975)
Каникулы закончились. Мойра укатила в свой Днепропетровск, тоже оставив Нилу адресок, который он тут же потерял. Из своей конурки он выбирался теперь только в университет и по хозяйству – по негласному соглашению с матерью все домашние дела он взял на себя, а она зарабатывала на жизнь. В остальном же они существовали вполне автономно. Нил был крайне удивлен и недоволен, когда как-то в выходной Ольга Владимировна вошла к нему в комнату и с тяжким вздохом опустилась на тахту.
– За картошкой я уже сходил, мусор вынес, сказал он, не глядя на нее. Она молчала.
– Мама, мне завтра на семинаре выступать, так что...
– Нил, нам надо поговорить.
"Хорошая школа, – с неприятным трепетом в груди подумал он. – Скажет слово – прямо в дрожь бросает".
– Нил, ты уже взрослый, и не можешь не понять меня... Конечно, в твоих глазах я старуха...
– Ну что ты, мама, какая ты старуха...
– Но когда-нибудь ты поймешь, что сорок лет... сорок пять – это далеко не старость, что женщина в этом возрасте хочет и может любить и быть любимой...
– Так у тебя кто-то есть? Поздравляю! Давно пора!
– Пока была жива мама, я не решалась привести его к нам домой...
– Но почему? При всех своих странностях бабушка была человеком умным, понимающим...
– Не в этом дело... Понимаешь, он... Он женат, но жена его, бедняжка, вынуждена по десять месяцев в году проводить в туберкулезном санатории. А бабушка прекрасно знала их обоих... Кстати, ты тоже его знаешь.
– Вот как? И кто же это?
– Профессор Донгаузер... Куда ты?
* * *
– Ты пойми, мне трижды плевать, с кем она живет, хоть с чертом лысым, хоть с пнем самоходным! Но я-то не обязан жить под одной крышей с этим немчурой-колбасником! Такой орднунг завел, что хоть волком вой, честное слово! Чихнуть нельзя. Курить на лестницу выставляет, ты подумай! "Каждая вещь должна знать свое место"... А главное, он даже в подштанниках до дрожи напоминает парадный портрет великого реформатора Сперанского. Представь – сидишь ты на кухне, пьешь чаек, и тут входит парадный портрет...
– Я понимаю, – грустно сказал Гоша. – Возвращайся, конечно, о чем разговор, в конце концов, это твоя комната. Я тут, пока обитал, кое-что в порядок привел...
– Ты извини, – сказал Нил. – Линда так и не давала о себе знать?
– Ни слова. Может, у родителей, своих живет. Ты бы связался как-нибудь...
– Не могу. И не хочу... Наливай еще, что ли... В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали – неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом – официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой – и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл... Оставалась еще надежда – подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.
– Нил! Ты-то тут что делаешь?
– А ты?
– Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.
– А я как раз человечка одного разыскиваю.
– Кого же, если не секрет?
– Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. – Не знаешь? – повторил он.
– А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?
– Куда вызывали? Где Линда?
– В тюрьме твоя Линда! – выкрикнула Катя. – Она Ринго прирезала!
"Таня! – отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. – Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход".
* * *
– Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки...
Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.
– Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, – продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. – Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой... Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64