Ты считаешь себя умнее и порядочнее их? Думаешь, им не противно? Но никто и не думает отказываться, потому что надо. Закон такой. В нашем случае закон профессионального выживания. Более того, высочайшие мастера стараются, выкладываются, и даже из Шундрова с Клюкви-ным делают конфетку. Не нравится материал — подумай о школе, которую ты приобретешь, работая с ними.
— Понимаю, — задумчиво сказала Таня.
— И подумай вот еще о чем. Такой фильм — это гарантированная Ленинская премия, призы и звания всем новным участникам. После премьеры ты проснешься зажженной артисткой, гарантирую.
—Я? — Таня отмахнулась. — Да ты сам прекрасно знаешь, какая из меня актриса — и года в кино не проработала, образования актерского нет, ничего не умею, кроме того, чему Борис Львович научил... и ты конечно...
— Тогда считай это авансом, который ты потом отработаешь сполна, но на несравненно лучших условиях. Да ты сама сможешь ставить эти условия, выбирать.
Таня вздохнула.
— Давай сюда. Почитаю на сон грядущий... Ты, кажется, говорил про горячее?
Никита сложил ладони и поклонился.
— Слушаюсь и повинуюсь, мэм-сахиб. После торта Таня в изнеможении откинулась на кровать.
— Ну накормил. На сто лет вперед, — с трудом произнесла она. — С посудой завтра разберусь, а то и не подняться. Спасибо. Иди сюда.
Никита наклонился над нею, и она от души поцеловала его. Он впился в нее губами и не отпускал, пока она не оттолкнула его.
— Довольно. Который час?
— Половина первого. В смысле, мне пора?
— Пора... Постой, ты же пил... Шампанское, потом желтое это...
— Бенедиктин.
— Да, его. За руль тебе нельзя, а на метро не успеешь. Устраивайся у Ивана в кабинете. Только сам постели, ладно, а то я ни рукой, ни ногой.
— Значит, пока нет? — грустно спросил он.
— Пока нет.
— Ну, будь здорова, — он направился к двери. — Я завтра позвоню.
— Да куда ты? Оставайся, я же сказала.
— У Ивана в кабинете? Лучше рискну за руль. Движение ночью небольшое, гаишники спят, я практически трезвый. Доберусь, не беспокойся.
— Как доедешь, позвони. Я волноваться буду.
— Спать ты будешь, — с горечью произнес Никита.
— Только после твоего звонка. Понял?
— Ладно, позвоню.
Он ушел. Таня, превозмогая себя, встала, кое-как ополоснулась, постлала постель и легла. Ей казалось, она действительно уснет, не дождавшись звонка Никиты но сонное состояние с каждой минутой уходило от нее. Полежав немного в темноте, она зажгла лампу и взяла с серванта высокоидейный сценарий. Само по себе чтение увлекло ее не сильно, но мысль о том, что вскоре и ей суждено жить в этих картинах, будоражила воображение. Уже давно позвонил Никита и доложил, что добрался благополучно, уже проехала по предрассветной улице поливальная машина, а она все читала, читала...
Разбудил ее телефонный звонок. Она нехотя открыла глаза, проморгалась, посмотрела на будильник, заведенный ночью и поставленный у изголовья. Четверть первого. Однако вы и «спица», Татьяна Валентиновна! Она сняла трубку и хрипло произнесла:
— Алло!
— Танечка, приехала наконец?! — Голос женский, взволнованный, знакомый. — Слава Богу! А то я прямо не знаю, что делать. На тебя вся надежда.
— Да кто это?
— Да Марина Александровна же!
— А, здравствуйте!
— Здравствуй... Слушай, ты сейчас из дома никуда не уходишь?
— Нет, а что?
— Я приеду, можно? Очень надо... Понимаешь, с Иваном совсем плохо. Пропадает... Да, я понимаю, вы повздорили, он сам кругом виноват. Но согласись хотя бы выслушать меня...
— Ладно, приезжайте, — со вздохом сказала Таня и повесила трубку.
Она встала, потянулась, придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Да, с пиршествами и ночными бдениями пора кончать. Таня вновь сладко потянулась и пошлепала в ванную, привести себя в порядок к визиту свекрухи. И что же такого выкинул Ванька? Интересно.
После того как она выставила его в феврале, он почти не давал о себе знать. Приезжал пару раз, мрачный, трезвый забрал свои вещи, машинку, на прощание бурчал что-то невразумительное. А звонить и вовсе не звонил. Да не очень-то и хотелось.
Со времени их первой памятной встречи в общежитии. Марина Александровна заметно постарела. Или, может быть, просто сдала от переживаний последних дней. В таком возрасте переживания оставляют сильные следы. Таня приняла ее, как своего человека, на кухне, усадила, угостила чайком с остатками вчерашнего торта, напоила валерьянкой и выслушала невеселый, прерываемый слезами рассказ.
— Зимой он пришел к нам с чемоданчиком совсем как в воду опущенный. Плакал, говорил, что сам во всем виноват, сказал, что поживет у нас недолго, что возвращаться к тебе ему пока совестно. Первые дни отлеживался, потом отошел немного, взялся за работу... Нет, не пил совсем, только сердитый стал, неразговорчивый. Закрывался в своей комнате, писал что-то, на машинке печатал. Выходил только по делам — на студию, в Литфонд. А так сидел в своей норе, выскочит, поест — и обратно. Я все пыталась поговорить с ним, убедить, что пора идти с тобой мириться, но он все уходил от разговоров. Не мешайте, мол, работать, я думаю...
Потом, в июне это было, закончил он, видно, рукопись, понес ее на студию. Вернулся через два дня, пьяный. Я за это время глаз не сомкнула, всех знакомых его обзвонила, морги, милицию. Когда он явился, отец, признаться, не выдержал, наорал на него, ударил даже. Иван ушел к себе, два дня не выходил даже поесть, только в уборную. На третий день возвращаемся мы с работы — нет Ивана, нет его лучшего костюма, и из шкатулки моей сорок рублей вынуто. Четыре дня мы с отцом жили как в аду. А потом звонит Иван, совершенно пьяный, и сообщает, что встретил женщину своей мечты, отныне будет жить у нее, а нас просит за него не беспокоиться. А в телефоне — музыка дикая, пьяный гвалт. Как тут не беспокоиться? Я, как могла, притворилась спокойной, говорю, телефончик-то оставь, адресок, вещи тебе привезем. А он засмеялся, хитренько так, гаденько... До сих пор в ушах этот его смех стоит. Нет, говорит, не оставлю, я теперь всем выше головы обеспечен, и ничего мне от вас не надо, потому что моя Таня не только красоты, но богатства сказочного, и я тут как сыр в масле катаюсь... И бросил трубку.
Я от такого звонка совсем рассудок потеряла, решила лаже что это он к тебе вернулся. Звонила сюда, заходила. Но тут никого не было.
— Не было, — подтвердила Таня. — Я была на Украине, на съемках.
— Да, и соседи твои так сказали... Ну, я потом подумала хорошенько, стала названивать его знакомым, выспрашивать, не знает ли кто такой Тани. И вмиг разыскала. Только лучше бы не разыскивала...
Марина Александровна закрыла лицо руками и разрыдалась. Таня вскочила, налила свекрови еще валерьянки, добавила корвалола. Та выпила, вытерла слезы и продолжила:
— Я позвонила Павлику Чернову. Был у меня записан телефон его новой квартиры, куда он после свадьбы переехал. Звоню туда, а мне отвечает... отвечает Ванькин голос, и опять пьяный. Он, говорит, здесь теперь не живет, теперь я здесь живу. Я, чтобы, значит, удостовериться, точно он ли, голос меняю, спрашиваю, а нельзя ли его новый телефончик. Сейчас, говорит, поищу. Слышу, кричит, Таню зовет, просит телефон Павла дать. А ему кричат, кончай, Ванька, дурковать, пошли их всех на... И смех, опять подлый такой. Короче, он трубку бросил.
Но мне этого достаточно было. Я поняла, что там он, у жены Павлика. Узнала адрес в справочном, бросилась туда. Он даже разговаривать со мной не вышел, а какой-то наглый грузин выставил меня за дверь чуть ли не с матом. Я хотела бежать в милицию, но вовремя одумалась. Это же такой скандал, а главное — замешана семья Дмитрия Дормидонтовича. У нас на работе и так всякие слухи ходят. Знают, что у Павлика с женой нелады, что он живет отдельно, у знакомых, сам дочку растит, что он категорически запретил отцу вмешиваться. Бережет его, молодец, понимает. Дмитрий Дормидонтович уже не тот, что прежде, стареет, ему такие хлопоты сейчас ни к чему. Да и положение его уже не столь надежно, у нас назревают большие перемены — это между нами, ты понимаешь. Мне уже втихую предлагают новую работу. Видишь всю сложность ситуации?
Ради спасения сына я бы пошла на все, но у меня связаны руки. Я бы даже решилась просить помощи у Дмитрия Дормидонтовича, но не могу — он в санатории и вернется только через месяц. Конечно, есть заместитель, которого я хорошо знаю, есть много людей, которые согласились бы употребить свое влияние... Но пойми, посвящать в это дело посторонних — это значит очень сильно подвести Дмитрия Дормидонтовича. Любой из его сослуживцев и подчиненных непременно использует скандальную ситуацию в своих интересах и во вред Дмитрию Дормидонтовичу... Танечка, вся моя надежда только на тебя! Если тебе безразлична судьба собственного мужа — и я тебя не осуждаю, после всех его художеств, — то, умоляю, спаси мне сына! Хочешь, я на колени встану перед тобой?
Марина Александровна уже подалась вперед, готовая бухнуться на колени, но Таня удержала ее.
— Да что вы, честное слово? Давайте адрес, я съезжу, попробую поговорить с ним. Обещать ничего не могу — все должен решить он сам.
Марина Александровна вздохнула, полезла в сумочку, достала бумажку с адресом. Прочитав название незнакомой ей улицы, Таня спросила:
— Это где?
— Возле Никольского собора.
— Так. Отсюда до «Василеостровской», дальше — на первом или одиннадцатом. Я поеду прямо сейчас, у меня времени в обрез.
Марина Александровна кивнула и встала. В прихожей она сняла с вешалки Танин плащ и приготовилась накинуть его на плечи невестки. Таня отобрала у нее плащ и повесила на место.
— А ты не замерзнешь? — заботливо спросила Марина Александровна.
— Нет, — отрезала Таня.
То, что свекровь кинулась проявлять трогательную заботу именно в такой момент, было ей очень неприятно. По пути к метро и потом, в вагоне, обе молчали. Только когда Таня собралась выходить, Марина Александровна робко тронула ее за руку.
— Сделай, а?
Таня отвела руку и вышла. На душе у нее было муторно. «Зря я наобещала, — подумала она. — Пусть катится ко всем чертям вместе со своей новой пассией, да и мамашей заодно. Что мне до них?» Но все же она терпеливо дождалась трамвая, вышла на нужной остановке, тут же нашла дом.
«И что я ему скажу? — думала Таня, идя по двору. — Возвращайся, миленький, жить без тебя не могу? Еще как могу... С ним не могу — это да».
— Таня?
Она вздрогнула от звука этого голоса, подняла глаза. Перед ней стоял знакомый молодой мужчина, высокий, в чистенькой китайской ковбойке, с перевязанной бечевкой стопкой старых журналов в руке.
— А я вот за журналами заходил, — неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал Павел. — По работе понадобились. Вспомнил, что оставил их тут, на антресолях. Зашел вот...
Она смотрела на него и молчала.
— Он там, — сказал Павел.
— Да...
— Ну, пока!
— Пока!
Она смотрела Павлу вслед. Он свернул за угол. Таня тряхнула головой, повернулась и вошла в подъезд.
Дверь ей открыла пышная, вульгарно-смазливая блондинка лет тридцати, растрепанная, полупьяная, с сигаретой в губах, с которых на пол-лица размазалась помада. Она смотрела на Таню выжидательно, не проявляя никаких эмоций.
— Вы Татьяна? — с удивлением произнесла Таня. Она представляла себе жену Павла совсем иначе.
— Не-а, — сказала блондинка. — Таня придет скоро. А вы кто? Уж не Ларина ли? Я вас в кино видела.
— Ларина, — подтвердила Таня. — Иван у вас?
— У нас, у нас. Вы проходите.
Таня вошла в прихожую и тут же направилась к двери, указанной блондинкой. В шикарно обставленной гостиной, окутанной густым дымом, возле неприбранного стола лежал на диване Иван. Он был не то в халате, не то в плотной шелковой ночной рубашке, пестрой, расшитой фаллосами и сценками совокупления чертенят с ангелочками. Таня стала рассматривать эти изображения, испытывая и гадливость, и любопытство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75