На фоне разметавшейся по матрасу копны медных волос лицо ее казалось особенно бледным, но когда Павел подошел поближе, он заметил на щеках легкий румянец. И вообще, она была не бледна, а бела — той особой белизной, которая бывает только у рыжих. Просто Павел уже отвык от этой белоснежности. Рядом с Таней на стуле пристроилась медсестра, которая читала книжку и одновременно следила за капельницей. При виде заведующего медсестра встала.
— Ну как тут? — спросил Семен Витальевич.
— Нормально, — отозвалась медсестра. — Продолжаю вводить глюкозу и физраствор... Семен Витальевич, может, я пойду перекушу, а? С утра ведь ни на шаг. Стояние-то у больной устойчивое, надо только флаконы менять...
— Идите, идите, — рассеянно сказал заведующий и обратился к Павлу. — Делаем что можем. Остальное может сделать только сам организм. Лично у меня прогноз на этот случай самый оптимистический. Повторяю, организм у вашей жены фантастически сильный./Сознание может вернуться в любую минуту.
Павел подошел к кровати, сел на стул, освобожденный медсестрой, и лишь затем спросил у врача:
— Можно?
— Можно-можно. Только больную не теребите и капельницу не трогайте.
Павел осторожно взялся за Танину руку, свободную от капельницы. Рука была теплая, расслабленная. Он не сводил глаз с Таниного лица, надеясь на этом немом и прекрасном лице прочесть ответы на непростые свои вопросы.
— Таня, — прошептал он. — Танечка, как же так?
— Пять минут, — сказал Семен Витальевич. — Я покурю пока.
Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь.
Павел сидел и молча гладил безучастную Танину руку, глядя в ее закрытые глаза.
— Я люблю тебя, — через некоторое время произнес он. — Все еще люблю. Но ты не, волнуйся, это пройдет, обязательно пройдет. Ты только поправляйся, хорошо? А я... я обещаю забыть тебя. Только знаешь что? И ты отпусти меня. Отпусти, пожалуйста, умоляю. Позволь мне забыть, позволь не любить тебя, помоги мне, прошу... Больше я ни о чем и никогда просить не стану.
Она не шелохнулась. Только грудь ритмично вздымалась под простыней.
— Впрочем, знаешь, я согласен, — продолжил Павел, — я согласен даже всю жизнь мучиться тобой, если это нужно тебе, если это необходимо для того, чтобы ты вот сейчас встала и пошла... Нужно?
Молчание. Павел поднялся и навис над лежащим телом.
Встань и иди! — неожиданно выкрикнул он.
Она лежала по-прежнему.
Павел отшатнулся от кровати, выпрямился, одернул пиджак и направился к двери.
— Прощай, — не оборачиваясь, сказал он.
В коридоре у самой двери стоял Семен Витальевич с дымящейся папиросой.
— Все? — спросил он.
— Все, — ответил Павел. — Дайте закурить, пожалуйста.
Он дрожащей рукой взял протянутую "беломорину, прикурил от папиросы врача, жадно затянулся.
— Пожалуйста, дайте мне знать, как только она придет в себя. Я оставлю вам домашний телефон, рабочий...
— Всенепременно, — заверил врач. — Вам второму, клянусь.
— Почему второму?
— Сначала следователю. Он так сказал. Гражданский долг, ничего не попишешь.
Оба помолчали.
— С Лариным Иваном Павловичем пообщаться не хотите? — спросил врач. — А то он тут же, двумя этажами ниже.
— Спасибо, не хочу, — ответил Павел.
Семен Витальевич позвонил на следующий день, и на следующий, и на следующий.
Все та же картина. Никаких изменений. Посещения пока не разрешаются.
Следователь Чернов не звонил. У Павла же связываться с ним не было никакой охоты.
На пятый день, примерно в полдень, Семен Витальевич позвонил Павлу прямо на работу. Голос врача звучал растерянно и даже несколько виновато.
— Утром ваша жена пришла в сознание, — сказал он и замолчал.
У Павла дрогнуло в груди.
— И что? — спросил он.
— И ничего. Я не успел ни поговорить с ней, ни даже толком взглянуть. Как только медсестра из ее палаты пришла сообщить мне, в кабинет явилась важная делегация. Представитель Минздрава, республиканской прокуратуры, еще какие-то деятели. Показали удостоверения и предписание о незамедлительном переводе Черновой Татьяны Всеволодовны в подмосковную клинику Четвертого управления Вы знаете, что такое Четвертое управление?
— Знаю.
— Я, естественно, тут же позвонил следователю, но там никто не брал трубку... Короче, мне ничего не оставалось, как подчиниться предписанию. Я отдал им историю болезни и распорядился подготовить больную к перевозке. У них был свой транспорт. А ваша жена... она как будто ждала их. Сама приняла душ, оделась тоже самостоятельно — они привезли ей новую одежку, белье... Села с ними и уехала.
— Куда? Они оставили точный адрес?
— В том-то и дело, что не оставили. В предписании сказано только: «В одну из подмосковных клиник Четвертого управления Минздрава». Непонятная история.
— Да уж, — согласился Павел. — Спасибо, что позвонили. Я постараюсь разобраться.
Он повесил трубку, поднялся и подошел к вешалке. Из кармана пальто он достал бумажник, а оттуда — сложенную вдвое бумажку с телефоном следователя. Если кто-то что-то понимал в этой ситуации, это только Валерий Михайлович Чернов.
Павел набирал его номер трижды, с интервалами минут в сорок. Трубку сняли лишь на четвертый раз.
— Городская прокуратура. Старший следователь Никитенко, — сказал незнакомый голос.
— Позовите, пожалуйста, следователя Чернова, Валерия Михайловича.
В трубке надолго замолчали. Потом голос подозрительно спросил:
— А вы, собственно, кто и по какому делу?
— Моя фамилия тоже Чернов. Я по делу жены, Черновой Татьяны Всеволодовны. Его ведет Валерий Михайлович.
— Валерий Михайлович ничего уже не ведет. Все его Дела переданы мне. И никакого дела Черновой среди них нет.
— Но как же так? Может, называется по-другому? Ну, в общем, у нее в доме от передозировки наркотиков погибли двое, Зейналов и Крестовоздвиженская, а она...
— А-а, знаю такое дело. Оно закрыто.
— Как закрыто?
— Так и закрыто. За отсутствием состава. Их же никто насильно не колол, не убивал.
— Да, но...
— Вы хотите обжаловать наше решение?
— Нет, но хочу понять... Скажите, а куда делся Чернов?
На том конце опять замолчали. Павел подождал и добавил:
— Может быть, это тайна?
— Да какая там тайна! — с ожесточением ответил преемник Чернова. — Дурацкий случай, нелепый... Чистил Валерий Михайлович табельное оружие и случайно курок спустил. Завтра хороним...
— Простите, — сказал Павел и тихо повесил трубку. Больше звонить было некуда.

Глава шестая
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ
27 июня 1995
"Ладно, — подумал Люсьен и решительно направился к длинному столу, на котором во вполне приличном ассортименте были выставлены разные напитки и закуски. — Значит, все-таки сафари на динозавра. Охмуреж по высокому классу.
Он, не присаживаясь, выпил полстакана коньяку, потом сел и принялся закусывать, исподволь оглядывая зал.
Насколько в его теорию вписывалась вся обстановка этого просторного и шикарного номера, настолько же противоречило ей поведение участников мероприятия. Устроители надувательских презентаций не встречают гостей каменными рожами, не опаздывают к началу и явно не ограничиваются всего двумя приглашенными. И, кстати сказать, этот самый второй приглашенный, зевающий у окна над каким-то журналом, уж и вовсе ни в какие ворота! Мятая футболка, джинсы типа «ну, погоди», клочковатая седенькая борода... В прежнее время такие типажи частенько встречались по пивным, разглагольствуя с любым желающим о Мировой Душе и тому подобном. Сейчас то ли экземпляры такие повы-велись, вымерев от некачественной водки, то ли пивные, став в большинстве своем заведениями почти элитарными, оказались им не по тощему дои, ентско-инженер-скому карману... В общем, Люсьен таких давненько не видал, и тем более неожиданно было видеть подобного представителя человечества здесь, на фоне панорамы залива, в интерьерах, так сказать... Что-то тутвсе-таки не то. Ох, не то. Ну да ладно: есть-выпить имеется, а там посмотрим. И Люсьен еще разик приложился к коньяку.
Из прихожей послышались шаги и громкий мужской голос:
— И все же, госпожа Амато, мы с вами явно встречались раньше.
— Не помню, — тем же непроницаемым голосом произнесла японка. — Пройдите, пожалуйста. Миссис Розен будет с минуты на минуту.
(1980-1982)

I
Мело-мело по всей земле. Но свеча не горела. Горели мощные дуговые лампы, даруя иллюзию солнца светолюбивой южной растительности зимнего сада, способствуя фотосинтезу и здоровому росту. Но под раскидистыми листами кокосовой пальмы стоял приятный полумрак, а совсем рядом — лишь руку протяни! — журчали, изливаясь из мраморной стены в мелкий бассейн, прозрачные струи каскада. Шеров доверительно положил руку на Танино колено и заглянул в золотистые глаза.
— Хорошо выглядишь, — заметил он.
— Это только оболочка. Внутри все выгорело. Пусто. Я умерла. Зря ты меня вытащил. Такая я тебе ни к чему.
— Это уж позволь решать мне. Чего ты хочешь?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Обратно хочу.
— В Ленинград? В больницу? Под следствие? — спросил он саркастически.
— В смерть, — серьезно ответила она. — Там хорошо... Знаешь, я очнулась тогда с чувством изведанного счастья, полноты сил и уверенности, что все хорошо. Но это чувство было как остаточек чег, о-то неизмеримо большего и длилось всего миг. А потом стало скучно... Шеров, прости за лирику, я тебе благодарна, конечно, только отпусти меня, пожалуйста.
Он хмыкнул.
— Вот еще! Настроения твои мне понятны. Результат перенесенного шока. Это пройдет.
— Вряд ли...
— Дай срок. Как говорил один француз в кино, я научу тебя любить жизнь,
Таня улыбнулась.
— Что ж, спасибо за заботу. Ты ведь помнишь, я не люблю быть в долгу. Я отработаю.
— Само собой, — помолчав, сказал Шеров. — Только ты сейчас отдыхай, поправляйся. Ты еще не готова, да и я не готов говорить с тобой о делах.
— Я готова, а ты — как хочешь. Можно и не о делах. Только забери меня отсюда.
Вечером следующего дня они сидели в роскошной гостиной городской квартиры Шерова, любовались видом на раскинувшийся под Воробьевыми горами большой парк и не спеша потягивали крепчайший кофе, приготовленный молчаливым чернокудрым Архимедом, заедая свежей пахлавой с орехами и прихлебывая какую-то алкогольную диковину, похожую одновременно на коньяк и на ликер с легкой мандариновой отдушкой. Тане было спокойно, легко, и никуда не хотелось спешить. Шеров с улыбкой поглядывал на нее.
— Все-таки не прощу дяде — Коке — он знал, что ты жив, и ничего не сказал мне. Правда, я тоже догадывалась, но... — проговорила Таня, поставив бокал.
— Прости его, пожалуйста. Он делал так по моей просьбе.
— Но зачем?
— Во-первых, мне нужно было на некоторое время лечь на дно, и пожар случился очень кстати. Во-вторых, за тобой могли следить люди Афто и через тебя выйти на меня прежде, чем я успел бы выйти на них. А в-третьих, хотелось посмотреть, как у тебя получится без меня.
— В целом неважно, как видишь.
— Я бы так не сказал.
— Шеров, и все-таки зачем ты вытащил меня на этот раз?
— Имею такую слабость — выручать прекрасных дам, попавших в трудное положение.
Таня усмехнулась.
— Это ты мне уже излагал вчера в клинике. А если серьезно?
— Изволь. Я вижу В тебе большой талант, не использовать который считаю неумным.
— Надо же!
— Кроме того, я считаю, что тебе пора возвращаться ко мне.
— Сейчас? Да я ни на что не гожусь. Не то, что раньше.
— Заблуждаешься. Раньше ты была маленькой и умной. Теперь ты умная и большая.
— Шутишь? Я за эти годы превратилась в заурядную гулящую разведенку с сильной наркотической зависимостью.
— Нет. За три года ты очень повзрослела и набралась очень полезного опыта, который никогда бы не получила, если бы осталась со мной.
Таня только фыркнула в ответ.
— Знаешь, в чем заключается этот опыт? — спросил Шеров.
— В чем?
— В том, что ты на своей шкуре поняла, кем никогда не будешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75