Приезжайте сегодня вечером на дачу Захаржевского. Вас ждет незабываемое зрелище. Кто говорит? Ваш искренний поклонник и доброжелатель».
— Так, — моргну в, сказал Щеров. — Вообще-то я имел в виду не совсем это. Кстати, откуда ты взяла, что там будет зрелище?
— Как ты учил, сопоставила факты. Братец приехал в Москву с Лариной и торчит у нее в гостинице — это раз. Послал на фиг своего Огнева — это два. Взвился как ошпаренный, когда я о даче заговорила, — это три. Заказал продукты в Народном Контроле, хотя к его услугам если не лучшие, то очень неплохие столичные ресторации — это четыре. Из этого можно предположить, что братец мой задумал вечерок типа «гранд-интим», с эротической кухней и прочими ништяками. Это в его духе. А где такой вечерок устраивать, как не на даче? Ведь не .в номере же, запершись, пайку ведомственную хавать — это как-то совсем уж не комильфо... Хотелось бы, чтобы в разгар веселья явился Огнев и закатил что-нибудь этакое... Приятный сюрприз для братца, и для Лариной тоже. Как я полагаю, Никитушка не откровенничал с нею о своих астических наклонностях... Но даже если я что-то не так вычислила и товарищ Огнев поцелует замок у пустой дачи, большой беды не будет. Еще что-нибудь придумаем.
— С тобой на пару мы покорим весь мир! — воскликнул Шеров. — Теперь давай немного подредактируем текст и...
— У-же! — сказала Таня, качая головой.
— Что? — не понял Шеров.
— Звоночек уже имел место.
— Зачем же ты сама? Он ведь мог узнать тебя по голосу.
— А кто сказал, что я сама? Архимеда, попросила.
— Отсюда?
— Зачем отсюда? Снабдила двушками и отправила к автомату на углу...
Через полчаса Шеров вошел в гостиную, где Таня, лежа на диване, смотрела по видику какой-то боевик с мордобоем.
— Интересно? — спросил он.
— Не-а, — ответила Таня, посмотрела на него и ахнула. Он был одет в драный ватник, из-под которого выглядывала тельняшка.
— Ты что, Папик?
— Да вот, тряхнуть стариной захотелось, — смущенно сказал он и протянул ей байковые бабские панталоны.
После сеанса, завершившегося усталыми и недолгими аплодисментами, киношников вывели через боковой вход. Таня не стала дожидаться назначенного ей автомобиля, а пешком прошла через ворота и очутилась на Красной Площади. По пути никто не остановил ее — видимо, охрана интересовалась только входящими.
Сразу же за коротким мостиком ее обнял и, подняв с земли, закружил Никита.
— Ну что, комиссарша, как оно?
— Волнительно, — усмехнулась она. — Но с чувством глубокого удовлетворения.
Никита подозрительно глянул на нее.
— И с кем же ты успела столь глубоко удовлетвориться? Неужто с «сосисками сраными»?
— Нет, Лелика не было. Зато присутствовали все прочие члены.
— Ну, и как члены?
— Члены как члены. Твой куда интереснее.
— Еще бы. Угощений и раздачи слонов, как я понимаю, не было?
— Перенесли на завтра. В Дом Актера. Кстати, я тебя приглашаю.
— Спасибо. Ответное приглашение принято.
— Как это — «ответное»?
— Сегодня же я тебя приглашаю. Ты что, забыла?
— Ой! Точно, забыла. Слушай, а может, отложим? Поздно уже, я устала, проголодалась...
— Не отложим, — решительно сказал Никита. — Колесница ждет, горячее стынет, холодное тает.
— А куда мы?
— Для начала — в переулочек за ГУМом. Ближе поставить негде было.
Езда по зимнему ночному шоссе обошлась без приключений. Никита вел осторожно, объезжая заносы и блестящую в свете фонарей наледь. Таня сидела рядом, поджав ноги, и смотрела в ночную даль. Автомагнитола оглашала салон сладкими мелодиями Демиса Руссоса.
— Долго еще? — потягиваясь, спросила Таня, — Есть хочу, спать хочу.
— Нет, — напряженно ответил Никита. — Потерпи. Скоро и поешь, и отоспишься вволю.
— А зачем было тащиться в такую даль?
— Потому что мне так надо. Особое событие требует особой обстановки.
— Какое еще особое событие? — спросила Таня.
— На месте узнаешь, — сказал Никита и замолчал. Оставалось только догадываться. Впрочем, кое-какие соображения у Тани на этот счет были. Любитель эффектных сцен и интерьеров явно не случайно вез ее в даль, хоть, может, и не светлую, но все же... Неужели решился наконец? Ну что ж, Татьяна Захаржевская — звучит совсем неплохо. Хотя для экрана придется оставить прежнюю фамилию — уже как псевдоним. Да... С другой стороны, а не размечталась ли она понапрасну? Не исключено, что путешествие это закончится дачной пьянкой в компании московских папенькиных сынков, а особое событие окажется вручением очередного эпохального сценария или дегустацией нового вида подкурки, к которой Никита безуспешно приучал ее. К табаку, правда, приохотил, но больше — ни-ни... Да, лучше настроиться именно на такой вариант: если не хочешь разочарований, не надо очаровываться.
— Приехали, — сказал Никита, остановив машину возле ворот в высоком кирпичном заборе. — Пше прашем бардзо... Ты пока подыши, а я тачку в гараж отгоню, тут недалеко, и вернусь.
Таня вышла, с удовольствием размяла ноги, вдохнула полной грудью свежий полуоттепельный воздух, осмотрелась. Благодать! Прямая как стрела, освещенная редкими фонарями белая, безмолвная улица, по бокам — затейливые заборчики, над которыми нависают присыпанные мягким серебристым снежком еловые ветки. А дышится как! Особенно после города — загазованного, людного и потного, суетливого и суетного. Всюду тишина, и по ту сторону забора тоже. Стало быть, вариант с компанией золотой молодежи отпадает. Хотелось бы надеяться. Сегодня она уже некоммуникабельная. Никому-никому. Только Никите. Ему-то она всегда кабельная!
Усмехнувшись бородатой шуточке, она достала из сумочки сигареты и блаженно затянулась.
Через пару минут незаметно подошел Никита. Она даже вздрогнула, услышав совсем рядом его нарочито грубый голос:
— Балдеешь, падла?
— Господи, ну и шуточки у тебя! Так и в обморок грохнуться недолго.
— Погоди грохаться. Этот номер у нас во втором отделении.
Он отпер ворота, широко распахнул их и, сделав шажок в сторону, поклонился:
— Прошу вас, мадам!
Она ответила реверансом и гордо ступила в распахнутые ворота.
Прямая расчищенная дорожка вела к сверкающему разноцветными окнами чудо-домику, двухэтажному, обшитому золотистыми ровными досочками. Над высоким крыльцом призывно горел висячий фигурный фонарь.
— Что за черт?! — услышала она за спиной и удивленно обернулась. Никита широкими шагами догонял ее. Лицо его было встревоженным.
— Что случилось? — спросила она. Сердце екнуло от дурного предчувствия.
— Я же вроде тут электричество погасил везде. Только фонарь оставил... Или все-таки забыл...
Он, уже не обращая на нее внимания, стремительно Зашагал к дому. Она еле поспевала за ним.
— Ну, если Танька-сука решила мне подлянку устроить... — бормотал он на ходу.
— Никита, постой, я не...
Она не успела договорить. Никита одним прыжком взмыл на крыльцо, рванул на себя незапертую дверь и исчез в доме. Таня побежала следом за ним.
На паркете красивой, обшитой темным деревом прихожей, посреди толстых осколков, видимо, зеркала валялась сорванная с петель резная вешалка. Хозяйственный шкаф был распахнут настежь, все находящиеся в нем банки и пакеты были опрокинуты, разбиты, распороты.
С потолка на стены непристойно сползала большая фиолетовая клякса.
Вонь была нестерпимая — несло керосином, фекалиями, краской, скипидаром, дихлофосом и еще непонятно чем. Пробивавшийся сквозь миазмы слабый аромат цветов и яств придавал запаху особенную омерзительность. Зажав нос, Таня вслед за Никитой шагнула из прихожей в гостиную.
Здесь царил полный разгром — не просто варварский, а глумливый, извращенный. Кресла и диваны располосованы ножом, со шкафов сорваны двери, ковер усыпан осколками стекла. Все, что не было сломано, оказалось залито, затоптано, загажено. И лишь безупречно сервированный на двоих овальный стол и высокая люстра остались нетронутыми. Впрочем, приблизившись к Никите, застывшему возле стола, Таня, с трудом удерживая рвоту, увидела, что каждое блюдо на столе аккуратно посыпано хозяйственными и садовыми химикатами, окроплено керосином, скипидаром, санитарной жидкостью или попросту мочой. Посреди стола на пустом блюде возвышалась кучка экскрементов, в которую было воткнуто золотое кольцо камнем наружу и две алые розы. На белоснежной поверхности торта было коряво выведено: «Х.. вам!», вдоль бороздок надписи тянулись коричневые полоски — видимо, перед тем как оставить свой автограф, автор обмазал палец тем, в чем торчало кольцо.
— Что... что это? — давясь, прошептала Таня. Никита обернулся к ней. Губы его кривились в дикой ухмылке, в глазах плясали безумные искры.
— Это? — протяну л он, бесшумно приближаясь к ней. — Это, надо полагать, подарочек моей обожаемой сестры. Подарочек к нашему празднику.
Он все надвигался на Таню. Она невольно отступила, каблуком хрустнув по осколку.
— К... к какому празднику? — пролепетала она.
— К нашей помолвке. Она высказала свое неодобрение...
— Но, Никита... ты же мне ни слова не сказал. О помолвке.
— Да? Возможно. Вот.
Он наклонился над омерзительным столом, запустил пальцы в кучу дерьма, извлек колечко с камнем и, не обтерев, ткнул им Тане в грудь.
— Получай, невеста неневестная, — сказал он. — Это твое. Рада?
Таня отбросила от себя его руку с кольцом. Хотела что-то сказать, но не могла.
— Ах, не рада? — с глумливым сочувствием проговорил Никита. — Или перепачкаться боимся?
Он мазнул кольцом по щеке Тани и отшвырнул его в угол. Она покраснела и схватилась за щеку. Потом, зажмурив глаза, размахнулась и отвесила Никите душевную оплеуху. Он откинул голову и, продолжая то же движение, повернулся к ней спиной и медленно пошел вдоль стола. Таня ждала неизвестно чего, не в силах пошевелиться.
— Впрочем, нет, — бормотал Никита, словно забыв о ее присутствии. — Вряд ли Танька, вряд ли... Слишком простодушно, не по-нашему. Она бы напакостила изящнее, тоньше, подлее... Тут... тут другое что-то...
Бубня себе под нос и осторожно ступая между осколками и пятнами грязи, он направился в угол, к деревянной лестнице.
— А что там? Там-то что? — слышала Таня его хриплый полушепот.
Он миновал короткий пролет и скрылся за поворотом лестницы. Как только он исчез из виду, оцепенение моментально схлынуло с нее. Невольно копируя кошачьи движения Никиты, она направилась к дверям. Переступила через поваленную кадку с. пальмой, вышла в прихожую, пошла по зеркальным осколкам, взялась за ручку...
Тишину прорезал жуткий, звериный крик. Таня вздрогнула и замерла, держась за ручку. Крик сверху повторился.
— Что ж ты? — пробормотала Таня себе самой. — Беги, дура! Беги отсюда!
Но ноги не слушались ее. Она промчалась через гостиную и взлетела по лестнице. На площадочке второго этажа перед распахнутой дверью чернела густая лужа. Кровь... . Таня привалилась к косяку и тихо сползла на пол, в эту самую черную лужу.
Кровь была везде: залила весь пол, запятнала стены, размашистой дугой пересекла потолок, стекала на коврик со свисающей с кровати руки. Она видела спину Никиты, опустившегося на колени и навалившегося всем телом на кровать, закрывая собой лежащего.
На кровати, оскалив зубы и устремив вверх огромные глаза, лежал Огнев.
Эхо криков еще звучало в ушах Тани, но теперь она услышала тихий, монотонный, перемежаемый влажными вздохами шепот Никиты:
— ...только тебя, только тебя одного... Только ты мог понять меня, простить мне Ольгу — ты понимал, что так надо, что без престижной жены мне ничего не светит. И гаденыша Сайянта ты простил... когда из-за этого шоколадного провокатора меня вытурили из Вены. Тогда все отвернулись от меня, я потерял работу, семью, доброе имя. И только ты принял меня, поддержал... И потом в трудную минуту ты всегда был рядом, а я... Я отталкивал тебя, унижал, оскорблял, помнишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Так, — моргну в, сказал Щеров. — Вообще-то я имел в виду не совсем это. Кстати, откуда ты взяла, что там будет зрелище?
— Как ты учил, сопоставила факты. Братец приехал в Москву с Лариной и торчит у нее в гостинице — это раз. Послал на фиг своего Огнева — это два. Взвился как ошпаренный, когда я о даче заговорила, — это три. Заказал продукты в Народном Контроле, хотя к его услугам если не лучшие, то очень неплохие столичные ресторации — это четыре. Из этого можно предположить, что братец мой задумал вечерок типа «гранд-интим», с эротической кухней и прочими ништяками. Это в его духе. А где такой вечерок устраивать, как не на даче? Ведь не .в номере же, запершись, пайку ведомственную хавать — это как-то совсем уж не комильфо... Хотелось бы, чтобы в разгар веселья явился Огнев и закатил что-нибудь этакое... Приятный сюрприз для братца, и для Лариной тоже. Как я полагаю, Никитушка не откровенничал с нею о своих астических наклонностях... Но даже если я что-то не так вычислила и товарищ Огнев поцелует замок у пустой дачи, большой беды не будет. Еще что-нибудь придумаем.
— С тобой на пару мы покорим весь мир! — воскликнул Шеров. — Теперь давай немного подредактируем текст и...
— У-же! — сказала Таня, качая головой.
— Что? — не понял Шеров.
— Звоночек уже имел место.
— Зачем же ты сама? Он ведь мог узнать тебя по голосу.
— А кто сказал, что я сама? Архимеда, попросила.
— Отсюда?
— Зачем отсюда? Снабдила двушками и отправила к автомату на углу...
Через полчаса Шеров вошел в гостиную, где Таня, лежа на диване, смотрела по видику какой-то боевик с мордобоем.
— Интересно? — спросил он.
— Не-а, — ответила Таня, посмотрела на него и ахнула. Он был одет в драный ватник, из-под которого выглядывала тельняшка.
— Ты что, Папик?
— Да вот, тряхнуть стариной захотелось, — смущенно сказал он и протянул ей байковые бабские панталоны.
После сеанса, завершившегося усталыми и недолгими аплодисментами, киношников вывели через боковой вход. Таня не стала дожидаться назначенного ей автомобиля, а пешком прошла через ворота и очутилась на Красной Площади. По пути никто не остановил ее — видимо, охрана интересовалась только входящими.
Сразу же за коротким мостиком ее обнял и, подняв с земли, закружил Никита.
— Ну что, комиссарша, как оно?
— Волнительно, — усмехнулась она. — Но с чувством глубокого удовлетворения.
Никита подозрительно глянул на нее.
— И с кем же ты успела столь глубоко удовлетвориться? Неужто с «сосисками сраными»?
— Нет, Лелика не было. Зато присутствовали все прочие члены.
— Ну, и как члены?
— Члены как члены. Твой куда интереснее.
— Еще бы. Угощений и раздачи слонов, как я понимаю, не было?
— Перенесли на завтра. В Дом Актера. Кстати, я тебя приглашаю.
— Спасибо. Ответное приглашение принято.
— Как это — «ответное»?
— Сегодня же я тебя приглашаю. Ты что, забыла?
— Ой! Точно, забыла. Слушай, а может, отложим? Поздно уже, я устала, проголодалась...
— Не отложим, — решительно сказал Никита. — Колесница ждет, горячее стынет, холодное тает.
— А куда мы?
— Для начала — в переулочек за ГУМом. Ближе поставить негде было.
Езда по зимнему ночному шоссе обошлась без приключений. Никита вел осторожно, объезжая заносы и блестящую в свете фонарей наледь. Таня сидела рядом, поджав ноги, и смотрела в ночную даль. Автомагнитола оглашала салон сладкими мелодиями Демиса Руссоса.
— Долго еще? — потягиваясь, спросила Таня, — Есть хочу, спать хочу.
— Нет, — напряженно ответил Никита. — Потерпи. Скоро и поешь, и отоспишься вволю.
— А зачем было тащиться в такую даль?
— Потому что мне так надо. Особое событие требует особой обстановки.
— Какое еще особое событие? — спросила Таня.
— На месте узнаешь, — сказал Никита и замолчал. Оставалось только догадываться. Впрочем, кое-какие соображения у Тани на этот счет были. Любитель эффектных сцен и интерьеров явно не случайно вез ее в даль, хоть, может, и не светлую, но все же... Неужели решился наконец? Ну что ж, Татьяна Захаржевская — звучит совсем неплохо. Хотя для экрана придется оставить прежнюю фамилию — уже как псевдоним. Да... С другой стороны, а не размечталась ли она понапрасну? Не исключено, что путешествие это закончится дачной пьянкой в компании московских папенькиных сынков, а особое событие окажется вручением очередного эпохального сценария или дегустацией нового вида подкурки, к которой Никита безуспешно приучал ее. К табаку, правда, приохотил, но больше — ни-ни... Да, лучше настроиться именно на такой вариант: если не хочешь разочарований, не надо очаровываться.
— Приехали, — сказал Никита, остановив машину возле ворот в высоком кирпичном заборе. — Пше прашем бардзо... Ты пока подыши, а я тачку в гараж отгоню, тут недалеко, и вернусь.
Таня вышла, с удовольствием размяла ноги, вдохнула полной грудью свежий полуоттепельный воздух, осмотрелась. Благодать! Прямая как стрела, освещенная редкими фонарями белая, безмолвная улица, по бокам — затейливые заборчики, над которыми нависают присыпанные мягким серебристым снежком еловые ветки. А дышится как! Особенно после города — загазованного, людного и потного, суетливого и суетного. Всюду тишина, и по ту сторону забора тоже. Стало быть, вариант с компанией золотой молодежи отпадает. Хотелось бы надеяться. Сегодня она уже некоммуникабельная. Никому-никому. Только Никите. Ему-то она всегда кабельная!
Усмехнувшись бородатой шуточке, она достала из сумочки сигареты и блаженно затянулась.
Через пару минут незаметно подошел Никита. Она даже вздрогнула, услышав совсем рядом его нарочито грубый голос:
— Балдеешь, падла?
— Господи, ну и шуточки у тебя! Так и в обморок грохнуться недолго.
— Погоди грохаться. Этот номер у нас во втором отделении.
Он отпер ворота, широко распахнул их и, сделав шажок в сторону, поклонился:
— Прошу вас, мадам!
Она ответила реверансом и гордо ступила в распахнутые ворота.
Прямая расчищенная дорожка вела к сверкающему разноцветными окнами чудо-домику, двухэтажному, обшитому золотистыми ровными досочками. Над высоким крыльцом призывно горел висячий фигурный фонарь.
— Что за черт?! — услышала она за спиной и удивленно обернулась. Никита широкими шагами догонял ее. Лицо его было встревоженным.
— Что случилось? — спросила она. Сердце екнуло от дурного предчувствия.
— Я же вроде тут электричество погасил везде. Только фонарь оставил... Или все-таки забыл...
Он, уже не обращая на нее внимания, стремительно Зашагал к дому. Она еле поспевала за ним.
— Ну, если Танька-сука решила мне подлянку устроить... — бормотал он на ходу.
— Никита, постой, я не...
Она не успела договорить. Никита одним прыжком взмыл на крыльцо, рванул на себя незапертую дверь и исчез в доме. Таня побежала следом за ним.
На паркете красивой, обшитой темным деревом прихожей, посреди толстых осколков, видимо, зеркала валялась сорванная с петель резная вешалка. Хозяйственный шкаф был распахнут настежь, все находящиеся в нем банки и пакеты были опрокинуты, разбиты, распороты.
С потолка на стены непристойно сползала большая фиолетовая клякса.
Вонь была нестерпимая — несло керосином, фекалиями, краской, скипидаром, дихлофосом и еще непонятно чем. Пробивавшийся сквозь миазмы слабый аромат цветов и яств придавал запаху особенную омерзительность. Зажав нос, Таня вслед за Никитой шагнула из прихожей в гостиную.
Здесь царил полный разгром — не просто варварский, а глумливый, извращенный. Кресла и диваны располосованы ножом, со шкафов сорваны двери, ковер усыпан осколками стекла. Все, что не было сломано, оказалось залито, затоптано, загажено. И лишь безупречно сервированный на двоих овальный стол и высокая люстра остались нетронутыми. Впрочем, приблизившись к Никите, застывшему возле стола, Таня, с трудом удерживая рвоту, увидела, что каждое блюдо на столе аккуратно посыпано хозяйственными и садовыми химикатами, окроплено керосином, скипидаром, санитарной жидкостью или попросту мочой. Посреди стола на пустом блюде возвышалась кучка экскрементов, в которую было воткнуто золотое кольцо камнем наружу и две алые розы. На белоснежной поверхности торта было коряво выведено: «Х.. вам!», вдоль бороздок надписи тянулись коричневые полоски — видимо, перед тем как оставить свой автограф, автор обмазал палец тем, в чем торчало кольцо.
— Что... что это? — давясь, прошептала Таня. Никита обернулся к ней. Губы его кривились в дикой ухмылке, в глазах плясали безумные искры.
— Это? — протяну л он, бесшумно приближаясь к ней. — Это, надо полагать, подарочек моей обожаемой сестры. Подарочек к нашему празднику.
Он все надвигался на Таню. Она невольно отступила, каблуком хрустнув по осколку.
— К... к какому празднику? — пролепетала она.
— К нашей помолвке. Она высказала свое неодобрение...
— Но, Никита... ты же мне ни слова не сказал. О помолвке.
— Да? Возможно. Вот.
Он наклонился над омерзительным столом, запустил пальцы в кучу дерьма, извлек колечко с камнем и, не обтерев, ткнул им Тане в грудь.
— Получай, невеста неневестная, — сказал он. — Это твое. Рада?
Таня отбросила от себя его руку с кольцом. Хотела что-то сказать, но не могла.
— Ах, не рада? — с глумливым сочувствием проговорил Никита. — Или перепачкаться боимся?
Он мазнул кольцом по щеке Тани и отшвырнул его в угол. Она покраснела и схватилась за щеку. Потом, зажмурив глаза, размахнулась и отвесила Никите душевную оплеуху. Он откинул голову и, продолжая то же движение, повернулся к ней спиной и медленно пошел вдоль стола. Таня ждала неизвестно чего, не в силах пошевелиться.
— Впрочем, нет, — бормотал Никита, словно забыв о ее присутствии. — Вряд ли Танька, вряд ли... Слишком простодушно, не по-нашему. Она бы напакостила изящнее, тоньше, подлее... Тут... тут другое что-то...
Бубня себе под нос и осторожно ступая между осколками и пятнами грязи, он направился в угол, к деревянной лестнице.
— А что там? Там-то что? — слышала Таня его хриплый полушепот.
Он миновал короткий пролет и скрылся за поворотом лестницы. Как только он исчез из виду, оцепенение моментально схлынуло с нее. Невольно копируя кошачьи движения Никиты, она направилась к дверям. Переступила через поваленную кадку с. пальмой, вышла в прихожую, пошла по зеркальным осколкам, взялась за ручку...
Тишину прорезал жуткий, звериный крик. Таня вздрогнула и замерла, держась за ручку. Крик сверху повторился.
— Что ж ты? — пробормотала Таня себе самой. — Беги, дура! Беги отсюда!
Но ноги не слушались ее. Она промчалась через гостиную и взлетела по лестнице. На площадочке второго этажа перед распахнутой дверью чернела густая лужа. Кровь... . Таня привалилась к косяку и тихо сползла на пол, в эту самую черную лужу.
Кровь была везде: залила весь пол, запятнала стены, размашистой дугой пересекла потолок, стекала на коврик со свисающей с кровати руки. Она видела спину Никиты, опустившегося на колени и навалившегося всем телом на кровать, закрывая собой лежащего.
На кровати, оскалив зубы и устремив вверх огромные глаза, лежал Огнев.
Эхо криков еще звучало в ушах Тани, но теперь она услышала тихий, монотонный, перемежаемый влажными вздохами шепот Никиты:
— ...только тебя, только тебя одного... Только ты мог понять меня, простить мне Ольгу — ты понимал, что так надо, что без престижной жены мне ничего не светит. И гаденыша Сайянта ты простил... когда из-за этого шоколадного провокатора меня вытурили из Вены. Тогда все отвернулись от меня, я потерял работу, семью, доброе имя. И только ты принял меня, поддержал... И потом в трудную минуту ты всегда был рядом, а я... Я отталкивал тебя, унижал, оскорблял, помнишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75