Как только дверь за ними закрылась, Стойчев склонился над письмом. Проглотив его в несколько секунд, он поднял взгляд на нас и тихо заговорил.
— Поразительно. — Что-то в его голосе заставило нас дружно подняться и пересесть к нему на узкий конец стола. — Это письмо поразило меня.
— Да, и что же, — жадно поторопил я, — вы видите в нем какой-то смысл?
— Отчасти. — Стойчев проницательно глядел на меня своими огромными глазами. — Видите ли, — добавил он, — у меня тоже есть письмо брата Кирилла».
ГЛАВА 56
Мне лучше, чем хотелось бы, запомнилась автобусная остановка, где год назад мы с отцом стояли, поджидая автобуса за город. И сейчас подкатил такой же пыльный автобус. Мы с Барли сели. Широкую сельскую дорогу на Лебен я помнила наизусть. В городках мы останавливались на площадях, украшенных кубиками подстриженных деревьев. Деревья, поля, дома, старые машины — все казалось вылепленным из той же покрывшей все кругом пыли цвета cafe- au- lait
И гостиница в Лебене ничуть не изменилась за год: четырехэтажное оштукатуренное здание с железными решетками на окнах и ящиками цветущих роз на подоконниках. Я задыхалась от предчувствия, что вот сейчас, через несколько минут, может быть, найду отца. Первый раз я оставила позади Барли, первой распахнула тяжелую дверь и поставила сумку перед конторкой с мраморной крышкой. Конторка выглядела такой высокой и величественной, что меня снова одолела застенчивость, и я с трудом заставила себя обратиться к худощавому пожилому человеку, сидевшему за ней, с вопросом, не здесь ли остановился мой отец. По прошлому разу я не запомнила этого старика, но он терпеливо выслушал меня и через минуту ответил, что иностранный monsieur с такой фамилией действительно остановился у них, но его le cle — ключ — отсутствует и, значит, он вышел. Он показал нам пустой крючок на стойке с ключами. Сердце у меня подпрыгнуло, и через минуту подпрыгнуло снова, когда из дверцы позади конторки вышел старый знакомый. Это был метрдотель маленького ресторана, все такой же подтянутый, изящный и явно спешащий куда-то. Старик остановил его вопросом, и он повернулся ко мне, etonne — как он сразу объявил — снова видеть молодую леди и как она выросла, какой стала взрослой и очаровательной. И ее… друга?
— Кузена, — вставил Барли.
Но monsieur не упоминал, что ждет дочь и племянника, — какой милый сюрприз для него! Мы все должны поужинать у них вечером. Я спросила, не знает ли кто-нибудь, куда ушел отец, но никто не знал. Он ушел очень рано, добавил от себя старик, быть может, на утреннюю прогулку. Мэтр заметил, что все номера заняты, но он попробует что-нибудь найти для нас. Почему бы нам пока не оставить багаж в комнате отца? Отец снял номер с прекрасным видом из окна и с маленькой гостиной. Он — метрдотель — даст нам Vautre cle и приготовит кофе. Отец, вероятно, скоро вернется. Мы с благодарностью приняли все его предложения. Поскрипывающий лифт поднимался так медленно, что мне представилось, будто мэтр, спустившись в подвал, собственноручно наматывает цепь на барабан.
Мы отперли дверь в номер и оказались в просторной приятной комнате. Я бы с восторгом осмотрела все ее уголки, если бы не неловкое чувство, что в третий раз за неделю я вторгаюсь в отцовское убежище. Это чувство еще усилилось при виде отцовского чемодана и знакомой его одежды, разбросанной по всему номеру, вместе с потертым бритвенным набором и парадными ботинками. Все эти вещи я видела несколько дней назад в Оксфорде, и привычность этого зрелища нанесла мне тяжелый удар.
Но хуже всего было другое: мой отец по натуре был аккуратист; любое помещение, которое он занимал, пусть даже временно, становилось образчиком опрятности и скромности. В отличие от многих холостяков, вдовцов и разведенных, отец никогда не опускался до того состояния, в котором одинокие мужчины грудами разбрасывают содержимое своих карманов по столам и полкам или сваливают всю одежду на спинки стульев. Я ни разу в жизни не видела одежду отца в таком беспорядке. Полуразобранный чемодан лежал на постели. Отец, как видно, перерыл его, вытащив одну или две вещи и оставив на полу выпавшие носки и майки. Его легкий полотняный плащ валялся рядом. Он переоделся, явно в большой спешке, и прежний костюм грудой лежал на полу. Мне пришло было в голову, что, может быть, это не отец виноват, что кто-то обыскал номер, пока его не было, но эта груда одежды, валявшейся у кровати, как сброшенная змеиная кожа, убедила меня в обратном. В чемодане не хватало дорожных ботинок, а кедровые распялки для обуви, которые он вставлял в них, были отброшены в сторону. Отец явно спешил, как никогда в жизни.
ГЛАВА 57
«Услышав от Стойчева о новом письме брата Кирилла, мы с Элен ошеломленно уставились друг на друга.
— Что вы имеете в виду? — наконец спросила она.
Стойчев взволнованно постучал пальцем по копии, сделанной Тургутом.
— У меня имеется манускрипт, полученный в 1924 году от моего друга, Атанаса Ангелова. В нем, я уверен, описывается другая стадия того же путешествия. Я не подозревал, что существуют другие письма. Дело в том, что мой друг, к несчастью, умер вскоре после того, как передал мне бумаги. Погодите…
Он поднялся, покачнувшись второпях, и мы с Элен дружно вскочили, чтобы поддержать его. Но он выпрямился без нашей помощи и прошел в одну из маленьких комнат, сделав нам знак проходить за ним и предостерегая жестом от преграждающих путь стопок бумаг и книг. Пробежав взглядом полки, он вытащил одну из коробок, и я помог старику спустить ее на пол. Из коробки он достал картонную папку с веревочными завязками, перенес на стол и открыл под нашими жадными взглядами, извлекая документы настолько ветхие, что я невольно вздрогнул, когда он коснулся их пальцами. Он минуту разглядывал пергамент, потом со вздохом сказал:
— Это, как видите, оригинал. Подпись…
Мы склонились над рукописью, и тут, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, я увидел отчетливо выписанное кириллицей имя, которое даже я сумел разобрать: «Кирилл» — и год — 6985. Я взглянул на кусавшую губы Элен. Написанное потускневшими чернилами имя монаха было нестерпимо реальным. Когда-то он был таким же живым, как мы теперь, и держал перо теплой живой рукой.
Судя по всему, Стойчев тоже ощутил этот трепет, хотя, казалось бы, каждый день имел дело с древними рукописями.
— Мне пришлось сделать перевод на болгарский, — сказал он, помолчав, и достал листок тонкой бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Мы сели.
— Я попробую прочитать вам. — Он прокашлялся и прочел нам вслух, умело переводя с листа, перевод, с тех пор многократно появлявшийся в печати:
"Ваше преподобие, отец настоятель Евпраксий.
Беру в руки перо, чтобы исполнить миссию, возложенную на меня вашей премудростью, и описать подробности ее исполнения по мере их появления, да будет правдиво мое перо и да поможет мне Бог выполнить вашу волю. Мы провели эту ночь в Вирбие, в двух днях пути от вас, в монастыре Святого Владимира, где святая братия ради вашего имени оказала нам гостеприимство. Следуя вашим наставлениям, я один явился к отцу настоятелю и поведал ему о нашей миссии, так что не слышали ни послушники, ни служки. Он распорядился, чтобы фургон заперли в конюшне на монастырском подворье, и назначил стражу: двоих из братии и двоих из нашего числа. Надеюсь, что нам чаще будут встречаться такое понимание и такая заботливость, хотя бы пока мы не вступим в земли неверных. Как вы велели, я оставил одну из книг в руках настоятеля, с вашим наставлением, и он при мне же спрятал ее, даже не открыв.
После крутого подъема в гору лошади устали, и мы проведем здесь еще одну ночь. Сами мы воспрянули, посетив службу в здешней церкви, где две иконы Пречистой Девы всего восемь лет назад творили чудеса. На одной еще видны слезы, которые она пролила за грешников, превратившиеся ныне в редкие перлы. Мы принесли ей горячие моления об успехе нашей миссии, чтобы нам безопасно достичь великого города и среди вражеской столицы отыскать приют, откуда мы могли бы пуститься на исполнение главного.
Смиреннейший Ваш во имя Отца и Сына и Святого Духа бр. Кирилл. Апрель года Господа нашего 6985".
Кажется, мы с Элен ни разу не перевели дыхание, пока Стойчев читал нам письмо. Он переводил медленно и точно, с большим искусством. Я уже готов был воскликнуть, что не сомневаюсь: два письма, несомненно, связаны, — когда стук на лестнице заставил нас насторожиться.
— Они возвращаются, — тихо проговорил Стойчев, складывая письмо и убирая его в папку.
Я тоже спрятал свое.
— Мистер Ранов — его приставили к вам в качестве гида?
— Да, — быстро заговорил я, — и он, по-видимому, очень интересуется нашими делами. Нам еще многое надо вам сказать, но только наедине, и это может быть…
— Опасно? — договорил Стойчев, обращая к нам свое необыкновенное старческое лицо.
— Как вы догадались? — Я не скрывал удивления.
До сих пор мы не сказали ему ничего, что могло бы навести на мысль об опасности.
— Ах… — Он покачал головой, и в его вздохе, исходившем, казалось, из самой глубины его существа, мне послышалась невыразимая жалость. — Я тоже кое-что должен вам рассказать. Никак не ожидал обнаружить второе письмо. Поменьше говорите с мистером Рановым.
— Об этом не беспокойтесь, — вставила Элен, и они улыбнулись друг другу.
— Тише, — предостерег Стойчев. — Я устрою, чтобы нам можно было поговорить еще раз.
Ирина в сопровождении Ранова, гремя тарелками, вошла в комнату, и они принялись расставлять на столе посуду и бутыль с янтарной жидкостью. Ранов подал ей тарелку с хлебом и другую — с белой фасолью. Он улыбался и выглядел почти прирученным. Я пожалел, что не могу поблагодарить племянницу профессора. Она поудобнее устроила дядю в кресле, пригласила нас садиться, и тогда я осознал, как проголодался за утро.
— Прошу вас не стесняться, дорогие гости. — Стойчев царственным жестом указал рукой на стол.
Ирина налила в стаканы бренди — одним его запахом можно было сразить наповал небольшого зверька, — и он галантно поднял тост, открыв желтоватые зубы в широкой сердечной улыбке. — Выпьем за единство ученых всех стран.
Мы единодушно поддержали тост, и только Ранов, иронически усмехнувшись, оглядел нас:
— Пью за то, чтобы ваша наука принесла пользу партии и народу, — проговорил он, слегка поклонившись мне.
У меня почти пропал аппетит: что это — расхожий штамп или он намерен обратить на пользу своей партии что-то, известное мне? Все же я возвратил поклон и залпом опрокинул стакан. Я уже успел понять, что ракию можно пить только залпом, после чего ожог горла третьей степени быстро сменяется приятным теплом внутри. Еще немного этого зелья, с опаской подумалось мне, и даже Ранов может показаться вполне сносным.
— Я рад случаю поговорить о нашей средневековой истории со знатоком, — обратился ко мне Стойчев. — Возможно, вам и мисс Росси интересно будет посетить праздник в честь двух прославленных персонажей нашей истории. Завтра — день Кирилла и Мефодия, создателей великой славянской азбуки. Вы по-английски называете наш шрифт «сирилик», не так ли? Мы же говорим «кириллица», в честь монаха Кирилла, изобретшего ее.
На мгновение я замешкался, вспомнив о нашем брате Кирилле, но Стойчев продолжал, и я, поняв, что он задумал, отдал должное его изобретательности.
— Сегодня у меня много работы, — сказал он, — но если вы согласитесь вернуться завтра, то встретитесь с моими прежними студентами, которые соберутся на праздник, и тогда я смогу больше рассказать вам о Кирилле.
— Вы очень добры, — сказала Элен. — Если мы не отнимаем у вас слишком много времени, для нас это была бы большая честь. Товарищ Ранов, это можно устроить?
«Товарищ» не пропал даром: Ранов из-за края стакана ощерился в улыбке.
— Разумеется, если это поможет в вашей работе, я буду счастлив содействовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108