Потом с внезапным порывом холодного зловонного ветра я ощутил чужое присутствие. Зрение отказалось мне служить, и тело, казалось, в страхе поднимается над креслом. Мгновенно я был схвачен и ослеплен и чувствовал, что умираю, хотя не знал отчего. И среди всего этого меня охватило видение юности и красоты, нет, скорее чувство, чем видение. Я ощутил себя молодым и полным любовью к чему-то или к кому-то. Может быть, так умирают. Если так, когда придет мой час — а он придет скоро, пусть даже в самом ужасном обличье, — я надеюсь, что в последний миг видение повторится.
После этого я ничего не помню, и беспамятство длилось, но как долго, я не мог — и не могу теперь — сказать. Когда сознание медленно начало возвращаться, я поразился тому, что жив. В первые секунды я ничего не видел и не слышал. Я словно оправлялся после тяжелого наркоза, после какой-то зверской операции, и вместе с сознанием пришла боль. Я был невероятно слаб, и все тело ныло, но особенно горели правое бедро, горло и голова. Воздух был сырым и холодным, и лежал я на чем-то холодном, так что озноб пробирал меня до костей.
Следующим ощущением стал свет — очень тусклый, но его было достаточно, чтобы убедиться, что я не ослеп и глаза мои открыты. Этот свет и боль больше всего утверждали, что я жив. Я стал припоминать то, что поначалу считал прошлым вечером: появление у меня в кабинете Пола со страшной находкой. И тогда я, содрогнувшись, угадал, что нахожусь в узилище зла; вот почему тело мое изувечено и запах, окружающий меня, — запах самого зла.
Я как можно осторожнее шевельнулся и, преодолевая слабость, повернул голову, а потом и поднял ее. Взгляд уперся в смутно различимую прямо перед глазами стену, а слабый свет лился из-за ее верхнего края. Я вздохнул и услышал собственный вздох и только тогда поверил, что не лишился слуха, а просто вокруг стоит глухая тишина.
Я вслушивался, как никогда в жизни, но ничего не услышал, и тогда с опаской решился сесть. От этого движения все мои члены и тело пронзили боль и слабость, а в висках забилась кровь. Но, сидя, я разобрал, что подо мной камень и что плечи мои с обеих сторон опираются на каменные стены. В голове звенело так, что казалось, звон заполняет все пространство. Я уже говорил, что свет был тусклым и по углам пряталась тьма, но я ощупал все вокруг руками. Я сидел в открытом саркофаге.
От этого открытия во мне поднялась тошнота, но тут я заметил, что на мне та же одежда, в которой я был в кабинете, только рукав пиджака и рубахи под ним были порваны и галстук пропал. Вид знакомой одежды придал мне уверенности: это не смерть и не безумие и я не перенесен в другую эру, разве что вместе со мной прихватили и мой костюм. Я ощупал пиджак и брюки и нашел в боковом кармане брюк свой бумажник. Ощущение знакомого предмета поразило меня почти как удар. Впрочем, я с грустью обнаружил, что с запястья исчезли часы, а из внутреннего кармана пиджака — моя любимая авторучка.
Потом я ощупал рукой лицо и горло. Лицо оказалось в порядке, если не считать легкой припухлости на лбу, но на мышце горла я нащупал неприятный прокол, и кожа вокруг была липкой. Если я слишком сильно поворачивал голову или резко сглатывал, ранка издавала чмокающий звук, от которого все у меня внутри холодело. И место прокола тоже оказалось припухшим и отзывалось на прикосновение болью. Я чувствовал, что снова теряю сознание от страха и отчаяния, но утешил себя напоминанием, что у меня еще хватило сил, чтобы приподняться. Значит, я потерял не так уж много крови и, возможно, перенес всего один укус. Я сознавал себя самим собой, а не каким-нибудь демоном: не ощущал в себе ни жажды крови, ни злобы в сердце. Но тут же на меня снова накатило безнадежное уныние. Что толку, что пока еще я не жажду крови? Окончательная гибель — только лишь дело времени. Если, конечно, мне не удастся бежать.
Я медленно повернул голову, добиваясь, чтобы зрение прояснилось, и постепенно отыскал взглядом источник света. Красноватое мерцающее пятно находилось поодаль в темноте — точного расстояния я не сумел определить, — и между мною и этим мерцанием располагались тяжелые черные силуэты. Я пробежал пальцами по наружной стене своего каменного ложа. Саркофаг, по-видимому, стоял низко, так что я нащупал землю или каменный пол и уверился, что мне не грозит падение с большой высоты. Все же я с трудом дотянулся дрожащей ногой до пола и тут же упал на колени. Теперь мне было лучше видно. Я приподнялся и, выставив перед собой руки, побрел к источнику красного сияния. Почти сразу я наткнулся на второй саркофаг, который оказался пустым, а потом на несколько предметов деревянной мебели. Наткнувшись на деревянную стенку, я услышал негромкий звук падения, но не рассмотрел, что уронил.
Так, нашаривая дорогу в темноте, я ежеминутно с ужасом ждал, что тварь, притащившая меня сюда, набросится на меня. Мне снова пришло в голову, что я все-таки умер, что все происходящее — ужасное посмертное видение, которое я лишь по ошибке счел продолжением жизни. Но никто не бросался на меня, а боль в ногах убедительно внушала, что жизнь продолжается, и я медленно приближался к огню, пляшущему в конце длинного помещения. Перед огнем темнела какая-то черная масса. Сделав еще несколько шагов, я разглядел сводчатый каменный камин, в котором догорали красные угли. От них исходило достаточно света, чтобы я сумел разглядеть тяжелую деревянную мебель: большой письменный стол с разбросанными по нему бумагами, резной сундук и пару высоких прямоугольных кресел. Одно из них стояло прямо перед огнем, спинкой ко мне, и в нем кто-то неподвижно сидел: над прямой спинкой виднелась темная макушка головы. Я успел пожалеть, что не направился с самого начала в обратную сторону, прочь от огня, но к возможному выходу. Однако теперь я ощущал уже пугающее притяжение неподвижной царственной фигуры в кресле и теплого сияния огня. С одной стороны, мне потребовалась вся сила воли, чтобы приблизиться, но с другой — я при всем желании не мог бы отвернуться.
Итак, я на дрожащих ногах медленно вступил в свет очага, и человек в кресле так же медленно повернулся ко мне. Теперь он оказался спиной к огню, и в тусклом свете я не мог разглядеть его лица, хотя в первую секунду, кажется, заметил белую, как голая кость, скулу и блеснувший глаз. У него были длинные волнистые темные волосы, коротким плащом спадающие на плечи. И было что-то в его движении невыразимо разнившееся от движений живого человека, хотя я не мог бы объяснить, быстрее или медленнее, чем следовало бы, он двигался. Он был немногим выше меня, но производил впечатление высокого и мощного мужчины, и я видел на фоне пламени уверенный разворот его плеч. Затем он потянулся за чем-то, склонившись к огню. Мне подумалось, что он намерен убить меня, и я застыл неподвижно, желая встретить смерть с достоинством. Но он всего лишь зажег от углей длинный огарок, а от него засветил оплывшие свечи в канделябре у его кресла, после чего снова повернулся ко мне.
Стало светлее, но лицо его по-прежнему оставалось в тени. На голове у него была остроконечная, зеленая с золотом шапочка с приколотой надо лбом тяжелой драгоценной брошью, а широкие плечи обтягивал шитый золотом бархат, и зеленый воротник был плотно застегнут под крупным подбородком. Драгоценные камни надо лбом и золотое шитье на высоком вороте блестели в свете огня. Поверх бархатного кафтана на плечах лежал белый меховой плащ, заколотый серебряной фибулой с драконом. Его необыкновенный наряд вызвал во мне почти такой же испуг, как и само присутствие не-умершего. Я видел такие одеяния в музейных экспозициях, но его одежда была живой, настоящей и новой. И в его фигуре, когда он встал передо мной, было изящество богатства, а белая мантия взметнулась у него за спиной порывом метели. Свечи осветили короткопалую, изрезанную шрамами руку на рукояти кинжала, а ниже — мощные ноги в зеленых рейтузах и сапоги. Он чуть повернулся к свету, но не заговорил. Теперь я увидел его лицо и отпрянул перед его жестокой властностью: большие темные глаза под насупленными бровями, длинный прямой нос, бледные гладкие скулы. Багровые губы кривились в жесткой усмешке под проволокой длинных усов. В уголке рта я заметил пятно запекшейся крови — о, господи, как я сжался при виде ее. Сам вид крови был достаточно страшен, но в глазах у меня потемнело при мысли, что кровь могла быть моей.
Он приосанился и взглянул мне в лицо через разделяющий нас полумрак.
— Я — Дракула, — произнес он.
Слова прозвучали холодно и отчетливо. Мне показалось, что он говорил на неизвестном мне языке, но смысл был совершенно ясен. Я стоял перед ним, не в силах ни заговорить, ни двинуться с места. Он был не более чем в десяти футах передо мной и, живой или мертвый, выглядел неоспоримо реальным и мощным.
— Итак, — продолжал он тем же холодным спокойным тоном, — вы утомлены путешествием и голодны. Я приготовил для вас ужин.
Движение его руки было изящным, даже любезным, и на коротких белых пальцах блеснули драгоценные камни.
Я увидел рядом с камином стол, уставленный блюдами. Теперь я ощутил и запах пищи — доброй, настоящей, человеческой еды — и чуть не упал от ее благоухания. Дракула неторопливо двинулся к столу и наполнил из кувшина бокал. Жидкость показалась мне похожей на кровь.
— Ну же, — проговорил он чуть мягче и вернулся в кресло, видимо, предполагая, что мне будет легче приблизиться, если он удалится.
Я неуверенно добрался до стоявшего у стола кресла. Ноги у меня ослабели, как от лихорадки. Сидя в этом темном кресле, я бессильно обводил взглядом угощение. Какой смысл есть, если в любую минуту я могу умереть? Эту тайну знало только мое тело. Дракула снова смотрел в огонь: мне виден был его яростный профиль — длинный нос, сильная складка щеки, волна темных волос на плече. Он задумчиво скрестил руки, и от этого движения мантия упала с плеч и вышитые рукава сдвинулись, открыв зеленые бархатные манжеты и шрам на тыльной стороне гладкой руки. Вся его поза выражала спокойствие и задумчивость. Я уже не чувствовал угрозы и, как во сне, поднял крышку одного из блюд.
Внезапно на меня напал такой голод, что я едва удержался от желания обеими руками набивать рот пищей. Все же я заставил себя воспользоваться металлической вилкой и костяным ножом и отрезать сперва кусок жареного цыпленка, а затем темного мяса какой-то незнакомой дичи. Рядом стояли керамические миски с картофелем и соусом, темный хлеб и горячий суп, пахнущий зеленью. Я ел жадно, то и дело напоминая себе, что не следует торопиться, если я не хочу, чтобы желудок свело судорогой. Серебряный кубок у моего локтя пахнул не кровью, а крепким красным вином, и я выпил его до дна. За все время, пока я ел, Дракула ни разу не шевельнулся — я то и дело невольно оглядывался на него. Закончив, я почувствовал, что теперь можно и умереть, — такое блаженство охватило меня на минуту. Так вот почему приговоренных перед казнью кормят, подумалось мне. Это была первая ясная мысль с той минуты, когда я очнулся в саркофаге. Я медленно, стараясь не звенеть, прикрыл крышками опустевшие блюда и откинулся назад, выжидая. После долгой паузы он обернулся ко мне.
— Вы закончили трапезу, — тихо проговорил он. — Теперь, вероятно, можно побеседовать, и я объясню, зачем доставил вас сюда.
Его голос звучал все так же холодно и ясно, но мне почудилось слабое дребезжание в глубине его груди, словно механизм, производивший звук, был неимоверно стар и изношен. Он сидел, задумчиво разглядывая меня, и я почувствовал, как сжимаюсь под его взглядом.
— Вы представляете себе, где находитесь?
Я надеялся, что мне не придется говорить с ним, но и молчать не было смысла. Сейчас он казался вполне спокоен, но в любой момент мог разъяриться. Кроме того, я сообразил, что разговор поможет протянуть время и, быть может, открыть путь к бегству или даже шанс уничтожить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108