«Черт знает что!» – пробормотал я и вылил себе на голову полбутылки зеленого, как изумруд, шампуня.
В дверь постучали. Я не успел промыть глаза и, страдая от жгучей рези, смотрел, как в предбанник вошел незнакомый мне «бык», извинился, повесил на крюк светлый костюм под полиэтиленовой накидкой и поставил на пол пару белых лакированных туфель.
– Черт знает что! – повторил я. – Неужели меня решили закопать в землю вымытым и в белом костюме? Мафия! – развел я руками, кривляясь перед зеркалом. – Во всем должен быть шик. Так-то, Кирюша.
Только некоторая доля юмора могла сохранить мой рассудок в здравом состоянии. Думать серьезно обо всем, что сейчас происходило, – лишь себе во вред. Напевая какую-то легкомысленную мелодию, я с наслаждением помылся, чувствуя, как силы быстро возвращаются ко мне, опорожнил еще одну банку пива, причесался, с некоторым содроганием рассматривая свое побитое, в ссадинах, лицо, щеки, покрытые, как черной дымкой, щетиной, раздумывая, стоит ли ее сбривать. Когда же я надел смоляную шелковую рубашку и белый двубортный пиджак, то увидел, что небритость прекрасно довершает имидж этакого излишне самоуверенного, хоть и побитого, пижона, и невольно рассмеялся, но бриться не стал, лишь сполоснул лицо французской туалетной водой.
Перед тем как выйти, я проверил карманы куртки и брюк, брошенных в угол предбанника. Пистолета, как и следовало ожидать, уже не было, как, собственно говоря, других вещей – складного ножа, записной книжки, авторучки. Я словно начинал жизнь сначала, выходил из душевой, как из крестильни – чистым, бедным и почти безгрешным.
Молоденький «бычок», сидевший в кресле напротив, вскочил при моем появлении, изобразил на лице какую-то искусственную, совершенно омерзительную улыбку, похожую на гримасу, с которой тужатся, и знаком предложил мне пройти за ним по коридору. Он взялся за ручку двери и открыл ее.
Яркий свет, ослепительная улыбка девушки в ярко-синем бархатном платье, едва прикрывающем трусики.
– Прошу вас! – сказала девушка, показывая рукой на кресло, стоящее перед макияжным столиком с овальным зеркалом, оснащенным подсветкой.
Я сел в кресло, изо всех сил борясь с выражением недоумения, парализовавшим мою физиономию. Девушка надела на меня фартук, взяла фен, расческу и за минуту сотворила на моей голове пышную прическу. Отключила фен и придвинула к себе коробочку с косметикой.
– Не волнуйтесь, – шепнула она и мазнула у меня под глазом мягкой беличьей кисточкой. Высунув от усердия кончик языка, она дышала на меня запахом мяты и старательно реставрировала мое лицо, закрашивала синяки, тонировала ссадины, а когда наконец отошла в сторону, я увидел свое отражение и не узнал себя. Киноартист! Бельмондо, черт возьми!
– Ничего? – спросила девушка.
– Вообще-то в жизни я немного не такой, – признался я.
– Это не страшно, – с легким придыхом ответила девушка, глядя на меня томным взглядом. – Все мы в жизни другие. Вы думаете, я на самом деле такая? – И она медленно провела ладонью по своему бархатному платью, плотно облегающему ее рельефное тело. – Это все внешняя оболочка. Человек становится самим собой, когда раздевается…
Она положила кисточку на столик и коснулась пальцами моего подбородка.
– Голову немножко повыше. Не надо напрягать губы. Не морщите лоб… Так, хорошо. А руку, – визажист взяла мою ладонь и прижала ее к своей гладкой атласной ляжке, – руку настоящий мужчина должен класть сюда…
– Боюсь, – признался я, отдергивая руку и приподнимаясь с кресла.
– Чего? – Тонкие брови девушки взметнулись вверх, ярко-красные губы слегка приоткрылись, обнажая край неестественно белых зубов.
– Боюсь размазать вам макияж и выпачкать свой белый пиджак, – ответил я. – А вообще, конечно, вы страшно сексуальная.
– Так что же вы… – томно простонала девушка.
– Я от природы очень нетерпелив, – объяснил я, пятясь спиной к двери, – не хватает, так сказать, усидчивости пройти всю вашу программу. Бьют по морде, хоронят, моют, причесывают, учат, куда руку надо класть… Долго, очень долго! А хочется узнать, чем весь этот дурацкий спектакль кончится. Свой телефончик разве что оставьте на всякий случай.
Визажист усмехнулась и ответила уже другим тоном:
– Телефонов не будет.
– Тогда считайте, что вы меня потеряли навеки.
– Придурок! – услышал я прощальное слово уже за своей спиной.
«Бычок» словно вырос из-под земли.
– Прошу на выход!
Он распахнул передо мной дверь, у колонн обогнал, подскочил к стоящему у клумбы белому «Мерседесу» и открыл заднюю дверь. Я сел на мягкий кожаный диван и словно утонул в нем. Машина бесшумно тронулась с места и сразу набрала большую скорость. Кроме меня и водителя, в салоне больше никого не было.
– Далеко едем? – спросил я водителя.
Тот оказался на редкость немногословным и никак не отреагировал на мой вопрос.
Мы доехали до Кольцевой дороги, вырулили на нее и понеслись по третьей полосе, обгоняя все машины подряд. Водитель явно лихачил, рисковал, хотя я не видел причин для этого. Он вез относительно здорового человека, который не умирал, никуда не опаздывал и вовсю радовался жизни, и я, недавно вытащенный из могилы, не надеющийся даже на быструю и легкую смерть, теперь мысленно обкладывал водителя матом за его неосторожность на трассе. Что было и что будет – меркнет перед тем, что есть сейчас. Хорошо сказал поэт: жизнь – это миг между прошлым и будущим.
Через четверть часа мы свернули с кольцевой, проехали с километр, затем еще один поворот под «кирпич» – и машина остановилась перед воротами, за которыми, среди пышных сосновых крон, проглядывала остроугольная черепичная крыша белого особняка с массивной вывеской из рубленых золоченых букв: «Банк «Эспаньо».
Охранник проверил ксиву водителя, мельком взглянул на меня и открыл ворота. «Мерседес» припарковался между сверкающих иномарок. Я не успел взяться за дверную ручку, как к машине подскочил юноша в костюме, открыл дверь и спросил:
– Кирилл Андреевич?.. Прошу за мной. Вас ждут.
Наберись терпения, сказал я сам себе, едва подавляя в себе желание схватить клерка за ворот, прижать к стене и выпытать у него, кто и для какой цели меня ждет. С невозмутимым видом, насколько невозмутимым смог казаться, я зашел в здание, прошел через фойе к лифту. Двери бесшумно открылись. Мы зашли в зеркальную кабину. Несколько Вацур в белых костюмах и черных рубашках со смуглыми, местами припудренными лицами, окружили меня. Нас много, сотворил я в уме заклинание, мы сильны и выносливы, мы отважны и умны, мы готовы к бою…
Ожидание чего-то загадочного, неизвестного становилось почти невыносимым. Я чувствовал, как меня начинает колотить дрожь. Куда меня ведут? К чему весь этот маскарад? Если это очередной розыгрыш – то какой в нем смысл?
Мы вышли из кабины, клерк довел меня до двери, обитой коричневой кожей, взялся за золоченую ручку.
– Прошу!
Дверь открылась. Я вошел в комнату, показавшуюся мне в первое мгновение складом мягкой мебели. Тяжелые бархатные шторы на окнах, широкий диван с замшевой обивкой в складках, множество кресел с высокими спинками, полированными деревянными завитушками, ковры на полу и стенах. Дверь за мной тихо закрылась.
Напротив меня за детским столиком сидела маленькая смуглая девочка в белом пышном платье, напоминающем подвенечное, украшенным матерчатыми розами, алыми лентами, кружевами на рукавах и вороте, пронзительно пищала и, ударяя зажатым в кулачке карандашом о поверхность стола, пыталась сломать грифель.
Я не мог узнать ее, но я догадался. Это была Клементина, моя дочь.
Глава 33
Хорошо, что сзади меня оказалось кресло. Я медленно опустился в него, словно в голодном обмороке, не сводя глаз с дочери. Девочка все-таки доломала грифель, швырнула карандаш на пол, и тот подкатился ко мне. Я поднял, протянул ей. Клементина посмотрела на меня, голубые глазки ее хитро сузились, она открыла ротик, блеснув крохотными передними зубками, рассмеялась и тотчас заехала мне ладошкой по носу.
– Вот это правильно, – прошептал я. – Это папочка твой заслужил… А где же мама?
Я почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Валери смотрела на меня из полуоткрытой двери, ведущей во вторую комнату. Белый брючный костюм с золоченым пояском, черные как смоль волосы, спадающие тонкими стружками на плечи, изящные губы, покрытые перламутровой помадой, тонкие ниточки бровей, черные виноградины глаз, полные слез…
Не помню, как мы кинулись друг к другу и Валери оказалась в моих объятиях. Я неистово целовал ее лицо, волосы, шею, прижимая ее к себе, и чувствовал, как она дрожит, как ногти вонзаются мне в спину.
– Проклятый! – сдавленно шептала она. – Ты убиваешь меня… Ты медленно разрываешь мое сердце… Зачем тебе все это?.. Что ты с собой делаешь?..
– К черту, Валери, к черту все проблемы! – прорычал я, не отпуская ее. – Не хочу говорить об этом. Пусть все горит синим пламенем. Есть ты, есть я, есть наша дочь…
Она кивала, соглашаясь со мной, потом отстранилась, взглянула на меня, провела ладонью по лицу.
– Бровь разбита… И здесь, и здесь… Ты попался в руки к людоедам. Я сердцем чувствовала, что с тобой беда. Кирилл, это чудо, что ты остался жив. Если бы… если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы сошла с ума. Я бы не пережила…
Я коснулся пальцами ее губ. Валери замолчала.
– Не надо. Расскажи лучше о дочери. Сколько ей?
– Год и два.
– Совсем большая. Говорить умеет?
– Говорить? – Валери улыбнулась. – Еще рано… Ну подожди, дай посмотреть на тебя.
Она усадила меня в кресло, а сама села напротив, спиной к окну. Яркий свет мешал мне отчетливо видеть ее глаза.
– Ты совсем не изменилась, – сказал я. – Стройная, красивая, женственная. Как была.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, я изменилась. Я постарела, поправилась. Я совсем не слежу за собой… Все больше за тобой.
– Валери, ну как же вы живете? Клементина не болеет?
– Она болела зимой. Схватилась ручкой за ядовитого ежа. Была высокая температура, пришлось отвозить ее в Ла-Пас… Ты помнишь Ла-Пас, Кирилл? А испанский еще не забыл? Ты можешь устроиться на хорошую работу, у тебя есть все данные для этого. Но зачем ты полез на завод, где делают героин? Чего ты добиваешься?
– Валери, а ты научишь ее разговаривать по-русски? Интересно, в Южной Америке дают отчества? Она у нас Клементина Кирилловна?
Каждый из нас гнул свою тему. А девочка тем временем принялась пробовать карандаши на вкус, и ее губки выкрасились во все цвета радуги. Потом в комнату зашла пожилая женщина, улыбнувшись, поздоровалась со мной, и я мысленно отметил, что она немного похожа на увядающую Софи Лорен. Женщина повернулась к Валери, сказала по-испански, что девочку пора кормить, и взяла Клементину на руки. Валери кивком головы показала на меня и сказала также по-испански:
– Кстати, познакомьтесь. Это Кирилл, отец Клементины.
Мы остались вдвоем. Валери подошла к входной двери и заперла ее на ключ. Сняла с меня пиджак, кинула его на кресло. Расстегнула несколько пуговиц на рубашке. Потом медленно легла на ковер.
– Иди ко мне, – прошептала она.
* * *
Мы лежали на мягком ковре с длинным пружинистым ворсом, накрывшись пледом. Валери дремала, положив голову на мою руку. Я рассматривал ее лицо. Солнечные блики пробивались через щель между шторами и скользили по комнате.
Жена моя, думал я, глядя, как подрагивают ее ресницы. Такая чужая и такая родная. Вечная загадка, бездна тайн. Удивительное сочетание лукавства и естественности, отваги и женственности, пороков и святости. Кто же ты на самом деле? Ангел или сатана? Падший ангел?
– Мне горячо от твоего взгляда, – пробормотала Валери, не открывая глаз. – О чем ты думаешь?
– О том, что это все уже когда-то было.
– Два года назад? На даче в Таджикистане?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
В дверь постучали. Я не успел промыть глаза и, страдая от жгучей рези, смотрел, как в предбанник вошел незнакомый мне «бык», извинился, повесил на крюк светлый костюм под полиэтиленовой накидкой и поставил на пол пару белых лакированных туфель.
– Черт знает что! – повторил я. – Неужели меня решили закопать в землю вымытым и в белом костюме? Мафия! – развел я руками, кривляясь перед зеркалом. – Во всем должен быть шик. Так-то, Кирюша.
Только некоторая доля юмора могла сохранить мой рассудок в здравом состоянии. Думать серьезно обо всем, что сейчас происходило, – лишь себе во вред. Напевая какую-то легкомысленную мелодию, я с наслаждением помылся, чувствуя, как силы быстро возвращаются ко мне, опорожнил еще одну банку пива, причесался, с некоторым содроганием рассматривая свое побитое, в ссадинах, лицо, щеки, покрытые, как черной дымкой, щетиной, раздумывая, стоит ли ее сбривать. Когда же я надел смоляную шелковую рубашку и белый двубортный пиджак, то увидел, что небритость прекрасно довершает имидж этакого излишне самоуверенного, хоть и побитого, пижона, и невольно рассмеялся, но бриться не стал, лишь сполоснул лицо французской туалетной водой.
Перед тем как выйти, я проверил карманы куртки и брюк, брошенных в угол предбанника. Пистолета, как и следовало ожидать, уже не было, как, собственно говоря, других вещей – складного ножа, записной книжки, авторучки. Я словно начинал жизнь сначала, выходил из душевой, как из крестильни – чистым, бедным и почти безгрешным.
Молоденький «бычок», сидевший в кресле напротив, вскочил при моем появлении, изобразил на лице какую-то искусственную, совершенно омерзительную улыбку, похожую на гримасу, с которой тужатся, и знаком предложил мне пройти за ним по коридору. Он взялся за ручку двери и открыл ее.
Яркий свет, ослепительная улыбка девушки в ярко-синем бархатном платье, едва прикрывающем трусики.
– Прошу вас! – сказала девушка, показывая рукой на кресло, стоящее перед макияжным столиком с овальным зеркалом, оснащенным подсветкой.
Я сел в кресло, изо всех сил борясь с выражением недоумения, парализовавшим мою физиономию. Девушка надела на меня фартук, взяла фен, расческу и за минуту сотворила на моей голове пышную прическу. Отключила фен и придвинула к себе коробочку с косметикой.
– Не волнуйтесь, – шепнула она и мазнула у меня под глазом мягкой беличьей кисточкой. Высунув от усердия кончик языка, она дышала на меня запахом мяты и старательно реставрировала мое лицо, закрашивала синяки, тонировала ссадины, а когда наконец отошла в сторону, я увидел свое отражение и не узнал себя. Киноартист! Бельмондо, черт возьми!
– Ничего? – спросила девушка.
– Вообще-то в жизни я немного не такой, – признался я.
– Это не страшно, – с легким придыхом ответила девушка, глядя на меня томным взглядом. – Все мы в жизни другие. Вы думаете, я на самом деле такая? – И она медленно провела ладонью по своему бархатному платью, плотно облегающему ее рельефное тело. – Это все внешняя оболочка. Человек становится самим собой, когда раздевается…
Она положила кисточку на столик и коснулась пальцами моего подбородка.
– Голову немножко повыше. Не надо напрягать губы. Не морщите лоб… Так, хорошо. А руку, – визажист взяла мою ладонь и прижала ее к своей гладкой атласной ляжке, – руку настоящий мужчина должен класть сюда…
– Боюсь, – признался я, отдергивая руку и приподнимаясь с кресла.
– Чего? – Тонкие брови девушки взметнулись вверх, ярко-красные губы слегка приоткрылись, обнажая край неестественно белых зубов.
– Боюсь размазать вам макияж и выпачкать свой белый пиджак, – ответил я. – А вообще, конечно, вы страшно сексуальная.
– Так что же вы… – томно простонала девушка.
– Я от природы очень нетерпелив, – объяснил я, пятясь спиной к двери, – не хватает, так сказать, усидчивости пройти всю вашу программу. Бьют по морде, хоронят, моют, причесывают, учат, куда руку надо класть… Долго, очень долго! А хочется узнать, чем весь этот дурацкий спектакль кончится. Свой телефончик разве что оставьте на всякий случай.
Визажист усмехнулась и ответила уже другим тоном:
– Телефонов не будет.
– Тогда считайте, что вы меня потеряли навеки.
– Придурок! – услышал я прощальное слово уже за своей спиной.
«Бычок» словно вырос из-под земли.
– Прошу на выход!
Он распахнул передо мной дверь, у колонн обогнал, подскочил к стоящему у клумбы белому «Мерседесу» и открыл заднюю дверь. Я сел на мягкий кожаный диван и словно утонул в нем. Машина бесшумно тронулась с места и сразу набрала большую скорость. Кроме меня и водителя, в салоне больше никого не было.
– Далеко едем? – спросил я водителя.
Тот оказался на редкость немногословным и никак не отреагировал на мой вопрос.
Мы доехали до Кольцевой дороги, вырулили на нее и понеслись по третьей полосе, обгоняя все машины подряд. Водитель явно лихачил, рисковал, хотя я не видел причин для этого. Он вез относительно здорового человека, который не умирал, никуда не опаздывал и вовсю радовался жизни, и я, недавно вытащенный из могилы, не надеющийся даже на быструю и легкую смерть, теперь мысленно обкладывал водителя матом за его неосторожность на трассе. Что было и что будет – меркнет перед тем, что есть сейчас. Хорошо сказал поэт: жизнь – это миг между прошлым и будущим.
Через четверть часа мы свернули с кольцевой, проехали с километр, затем еще один поворот под «кирпич» – и машина остановилась перед воротами, за которыми, среди пышных сосновых крон, проглядывала остроугольная черепичная крыша белого особняка с массивной вывеской из рубленых золоченых букв: «Банк «Эспаньо».
Охранник проверил ксиву водителя, мельком взглянул на меня и открыл ворота. «Мерседес» припарковался между сверкающих иномарок. Я не успел взяться за дверную ручку, как к машине подскочил юноша в костюме, открыл дверь и спросил:
– Кирилл Андреевич?.. Прошу за мной. Вас ждут.
Наберись терпения, сказал я сам себе, едва подавляя в себе желание схватить клерка за ворот, прижать к стене и выпытать у него, кто и для какой цели меня ждет. С невозмутимым видом, насколько невозмутимым смог казаться, я зашел в здание, прошел через фойе к лифту. Двери бесшумно открылись. Мы зашли в зеркальную кабину. Несколько Вацур в белых костюмах и черных рубашках со смуглыми, местами припудренными лицами, окружили меня. Нас много, сотворил я в уме заклинание, мы сильны и выносливы, мы отважны и умны, мы готовы к бою…
Ожидание чего-то загадочного, неизвестного становилось почти невыносимым. Я чувствовал, как меня начинает колотить дрожь. Куда меня ведут? К чему весь этот маскарад? Если это очередной розыгрыш – то какой в нем смысл?
Мы вышли из кабины, клерк довел меня до двери, обитой коричневой кожей, взялся за золоченую ручку.
– Прошу!
Дверь открылась. Я вошел в комнату, показавшуюся мне в первое мгновение складом мягкой мебели. Тяжелые бархатные шторы на окнах, широкий диван с замшевой обивкой в складках, множество кресел с высокими спинками, полированными деревянными завитушками, ковры на полу и стенах. Дверь за мной тихо закрылась.
Напротив меня за детским столиком сидела маленькая смуглая девочка в белом пышном платье, напоминающем подвенечное, украшенным матерчатыми розами, алыми лентами, кружевами на рукавах и вороте, пронзительно пищала и, ударяя зажатым в кулачке карандашом о поверхность стола, пыталась сломать грифель.
Я не мог узнать ее, но я догадался. Это была Клементина, моя дочь.
Глава 33
Хорошо, что сзади меня оказалось кресло. Я медленно опустился в него, словно в голодном обмороке, не сводя глаз с дочери. Девочка все-таки доломала грифель, швырнула карандаш на пол, и тот подкатился ко мне. Я поднял, протянул ей. Клементина посмотрела на меня, голубые глазки ее хитро сузились, она открыла ротик, блеснув крохотными передними зубками, рассмеялась и тотчас заехала мне ладошкой по носу.
– Вот это правильно, – прошептал я. – Это папочка твой заслужил… А где же мама?
Я почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Валери смотрела на меня из полуоткрытой двери, ведущей во вторую комнату. Белый брючный костюм с золоченым пояском, черные как смоль волосы, спадающие тонкими стружками на плечи, изящные губы, покрытые перламутровой помадой, тонкие ниточки бровей, черные виноградины глаз, полные слез…
Не помню, как мы кинулись друг к другу и Валери оказалась в моих объятиях. Я неистово целовал ее лицо, волосы, шею, прижимая ее к себе, и чувствовал, как она дрожит, как ногти вонзаются мне в спину.
– Проклятый! – сдавленно шептала она. – Ты убиваешь меня… Ты медленно разрываешь мое сердце… Зачем тебе все это?.. Что ты с собой делаешь?..
– К черту, Валери, к черту все проблемы! – прорычал я, не отпуская ее. – Не хочу говорить об этом. Пусть все горит синим пламенем. Есть ты, есть я, есть наша дочь…
Она кивала, соглашаясь со мной, потом отстранилась, взглянула на меня, провела ладонью по лицу.
– Бровь разбита… И здесь, и здесь… Ты попался в руки к людоедам. Я сердцем чувствовала, что с тобой беда. Кирилл, это чудо, что ты остался жив. Если бы… если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы сошла с ума. Я бы не пережила…
Я коснулся пальцами ее губ. Валери замолчала.
– Не надо. Расскажи лучше о дочери. Сколько ей?
– Год и два.
– Совсем большая. Говорить умеет?
– Говорить? – Валери улыбнулась. – Еще рано… Ну подожди, дай посмотреть на тебя.
Она усадила меня в кресло, а сама села напротив, спиной к окну. Яркий свет мешал мне отчетливо видеть ее глаза.
– Ты совсем не изменилась, – сказал я. – Стройная, красивая, женственная. Как была.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, я изменилась. Я постарела, поправилась. Я совсем не слежу за собой… Все больше за тобой.
– Валери, ну как же вы живете? Клементина не болеет?
– Она болела зимой. Схватилась ручкой за ядовитого ежа. Была высокая температура, пришлось отвозить ее в Ла-Пас… Ты помнишь Ла-Пас, Кирилл? А испанский еще не забыл? Ты можешь устроиться на хорошую работу, у тебя есть все данные для этого. Но зачем ты полез на завод, где делают героин? Чего ты добиваешься?
– Валери, а ты научишь ее разговаривать по-русски? Интересно, в Южной Америке дают отчества? Она у нас Клементина Кирилловна?
Каждый из нас гнул свою тему. А девочка тем временем принялась пробовать карандаши на вкус, и ее губки выкрасились во все цвета радуги. Потом в комнату зашла пожилая женщина, улыбнувшись, поздоровалась со мной, и я мысленно отметил, что она немного похожа на увядающую Софи Лорен. Женщина повернулась к Валери, сказала по-испански, что девочку пора кормить, и взяла Клементину на руки. Валери кивком головы показала на меня и сказала также по-испански:
– Кстати, познакомьтесь. Это Кирилл, отец Клементины.
Мы остались вдвоем. Валери подошла к входной двери и заперла ее на ключ. Сняла с меня пиджак, кинула его на кресло. Расстегнула несколько пуговиц на рубашке. Потом медленно легла на ковер.
– Иди ко мне, – прошептала она.
* * *
Мы лежали на мягком ковре с длинным пружинистым ворсом, накрывшись пледом. Валери дремала, положив голову на мою руку. Я рассматривал ее лицо. Солнечные блики пробивались через щель между шторами и скользили по комнате.
Жена моя, думал я, глядя, как подрагивают ее ресницы. Такая чужая и такая родная. Вечная загадка, бездна тайн. Удивительное сочетание лукавства и естественности, отваги и женственности, пороков и святости. Кто же ты на самом деле? Ангел или сатана? Падший ангел?
– Мне горячо от твоего взгляда, – пробормотала Валери, не открывая глаз. – О чем ты думаешь?
– О том, что это все уже когда-то было.
– Два года назад? На даче в Таджикистане?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75