Такелажники разгружали мешки с сахаром. Из бесконечного трайлера с номерами города Херсона — с надлежащей аббревиатурой.
На вопрос, где Ушаков — заместитель генерального, нас послали на второй этаж. Откомандировали всех, а пошел я один. Никитин и Резо остались выторговывать мешок цукора. Или два.
В коридорах неотчетливо присутствовал запах беды. Люди бродили в стенах, отравленные этим запахом, как ипритом.
У кабинета Местком-Партком-Дирекция бушевали страстишки. Гермес — бог скотоводства и торговли, проник и сюда. Продавали женское белье, и коллектив гремучих мегер принимал самое активное участие в этом мероприятии. Бюстгальтеры и кружевные рейтузы летали по воздуху, точно управляемые снаряды «Краснополь».
Заместитель генконструктора Ушаков Иван Иванович встретил меня с радостью. Будто для абсолютного счастья ему не хватало именно меня. И моих проблем.
Энергичный пузан. Из ротных старшин, читающих по вечерам газету «Красная звезда» и «Playboy» (тайком от жены и детей).
В кабинете присутствовала несообразная смесь социалистического планирования и капиталистических рыночных отношений. В одном углу пылились бархатные знамена. За передовой труд. В другом — горбились мешки с мукой и сахаром, а также тюки с мануфактурой. На столе в рамке стоял портрет академика Николаева, где он был заснят на первомайской демонстрации отмахивал нам, ещё живым, искусственно-пористой гвоздикой.
— Все-все, у меня люди, — предупредил заместитель желающих получить свой законный мешок, закрыв дверь на ключ. — И вот так каждый Божий день.
— Бартер?
— Точно так, Александр Владимирович, — жизнеутверждающе улыбался. Шабашим кастрюльки и меняем, — указал на мешки, — на пропитание. Жить-то надо? С весны деньга катит… По мне лучше так, чем вот так, — посмотрел на портрет академика. — Кеша, царство ему небесное, все ерошился. Златые горы-златые горы. Где те горы, где Кеша?
Я вздернул очи вверх и поинтересовался, чем был занят академик. В последние месяцы. И не помогал ли ему в делах мой собеседник?
— Упаси Боже, — снова всплеснул по-бабьи руками. — Я по хозяйственной части. Лет десять как отошел от производства. Как чувствовал.
— Что чувствовали? — не понял я.
— Смуту, молодой человек. Великую смуту.
— И что?
— Не хочу лежать рядом с Кешой, вот что, — взволнованно проговорил завхоз-метеоровец. — Это раньше оружейнику слава и почет, — отмахнул на знамена. — А нынче, мил человек, лучше посуду на сахер, в смысле, сахар… — и, приблизившись к мешкам, шлепнул его, как сдобную хохлушку по её тулову на базаре града Киева, матери городов русских.
Я согласно кивнул, мол, понимаю ваши житейско-жопные интересы, гражданин, и спросил: не будет ли каких-нибудь заказов?
— На сахер?
— Нет, — клацнул челюстью. — На зенитно-ракетные комплексы «Квадрат», «Волга», «Печора» и другие.
— Ой, всякое говаривали, — ответил ответственный по кастрюлям и чайникам. — А я не верю. Кеша, тот все веровал в чудо!.. А какие могут быть чудеса в решете. Новая война? — И вытаращился на меня с недоумением от такого логического пассажа.
— Войны нам не нужна, но она близка, — и спросил о бумагах академика.
Они находились в сейфе, который был опечатан, как посылка сургучами. Пригласили начальника по безопасности НПО некто Агеева. Болван, воспитанный в казарме СА (Советская Армия). У него имелся один ответ: не положено. Пришлось пристрелить дурака — словом.
Наконец папка была вручена мне — под расписку. Я засобирался уходить, да вспомнил о гражданине Маслове. Найти бы его, родного?
Мои собеседники потеряли дар речи. Неужто этого вахлака ещё не пристрелили?
— Подлец, — плюнул Агеев; кажется он не любил бывшего сослуживца?
— А почему? — заинтересовался я; все же мы, люди — братья?
И получил объяснение: Маслов — первостатейная сволочь. Был. Пристроился личным телохранителем при старике Николаеве. Встревал во все производственные дела. Тырил военную, а после мирную продукцию — вагонами. Натравливал старого Кешу на всех, кто пытался поведать о безобразиях, творящихся перед самым носом генерального. Если и есть Творец наш, то должен убрать с лика земли это масловское безобразие.
Мнение было слишком субъективным, вот в чем дело. Наверное, Маслов воровал сам, а другим не давал. Обидно. Когда мимо тебя проплывают вагоны с ракетно-кастрюльными изделиями. В неизвестном направлении.
Я поинтересовался: с кем приятельствовал отставник ГРУ? Мои собеседники вспомнили некто Матушкина. Вроде дружили. На почве бутылки и охоты.
— Охоты?
— Ага, на лося, стервец, хаживал, — ответил Агеев, переживая за животный мир. — Нам все лосину таскал, тьфу!..
— А что ж вы, голубушка, её брали да нахваливали, — вдруг вспомнил Иван Иванович.
— Я?
— Да-с!
— Да, я кусочек.
— Голова сохача — это кусочек?
— Я внукам. Чтобы природу родного края.
Я понял — пора уходить. От любителей родной окраины. Что и сделал, узнав местоположение гражданина Матушкина. На всякий случай.
В коридоре обнаружил, что женский коллектив полностью удовлетворил себя ходовым товаром и теперь гоняет чаи. В кабинетах. С желтым сахаром, сработанным из херсонского буряка.
Народец у нас удивительный. Вот-вот горло перегрызет за шелковые трусы, а через час мирное чаевничание и тары-бары за жизнь.
На улице заканчивалась разгрузка трайлера: бесконечность имела-таки свой конец. В смысле, финал.
Мои друзья тоже заканчивали, но загрузку. Трех мешков. Я удивился: на хрена столько сладкой смерти? На что получил ответ — у меня отсутствует чувство хозяина и я совсем не думаю о будущем.
Я не понял — о каком будущем речь? Светлом, как самогон, ответили друзья, для всех ливадийских обитателей: от дедка-соседа Евсеича до астронавта, плавающего в космическом пространстве материнской утробы.
Я отмахнулся от шуточек и открыл папку, добытую в перебранке с любителем родного края. Перегруженный джип начал движение — солнечные зайцы-задрыги прыгали на докладных, планах мероприятий, финансовых документах. Ничего интересного. На первый взгляд. Фамилию возможного убийцы я не обнаружил. Хотя надеялся.
Странная история, завязавшаяся анекдотом. Это я про мыльную бомбу в обувном коробе. История, имеющая кровавое продолжение. Трупы на радость публики поступают с удивительным постоянством. Один день — один покойник. Или два. Если не три.
Вот такая вот веселенькая арифметика смерти. Алгебра. Высшая математика.
Но кажется, сегодня Бог миловал… И только я так неосторожно подумал, как прозвучал зуммер телефона. Капитан Коваль. Привет, дружище. Привет-привет. Не желаете ли, друзья мои, прогуляться по аллеям ЦПКиО им. Горького. А что такое, капитан? А точнее у Голицинского пруда, развлекался ментяга, с увеселительными лодками.
— Кто, капитан?
— Угадайте мелодию с двух нот, — он был чрезвычайно доволен.
Радовался, что так удачно помогает? Мне. Трупами, плавающими в пруду, как меловые лилии.
— Маслов.
— Угадал мелодию, молодец, — похвалил. — Жду или как?
— Спасибо, сейчас будем, — сказал я.
Могли и не ехать: трупы мало говорят. Да зачем огорчать старательного муровца. Обидится и в следующий раз не даст знать весточки.
… В парке нас встретила атмосфера провинциального праздника. Вращались колеса обозрения, по металлическим крутым желобам американских горок летали тележки, визжали дети на аттракционах, для которых кувыркнуться на голову любимой бабули есть самая сокровенная мечта, плавал запах шашлыка из местных дворняжек, в деревьях горланил репродуктор модной песенкой об узелках: мол, узелок завяжется — он же и развяжется.
Гимн нашему производству: только один узелок развяжем, тот — час же другой завязывается — морским узлом.
Зеваки на пруду устроились лучше всех, примостившись на пологом бережку, как в амфитеатре. Такое было впечатление, что многие надеялись: утопленник оживет и сбацает дробную чечетку.
— Хороший денек, — встретил нас капитан Коваль, для которого день — не день. Без новоиспеченного, скажем так, мертвеца.
— Сколько купался? — присел я перед накрытыми простыней носилками.
— Мочевой пузырь на третьи сутки лопается, — объяснил капитан. — И гражданин всплывает, как подводная лодка.
— На радость публики, — заметил я и приподнял край простыни.
Зеваки оживились. Кто-то свистнул. Это был, кажется, господин Маслов. Не тот, кто заливался трелью, а тот, кто лежал немо и недвижно. Был необыкновенно мордат. При жизни. А теперь после свободного плавания под лилиями ряшка превратилась в распухший каучуковый вилок. Неприятное зрелище. В приоткрытом рту плавала рыбка. Золотая рыбка удачи. Впрочем, это были всего навсего фиксы из металла 595 пробы.
— А Маслов ли это? — задал я вопрос.
— Ксиву мы нашли, — ответил капитан. — Вроде Маслов.
— Резо, дай фотку, — потребовал я.
Через несколько минут мы установили, что труп оказался ложным, если можно так выразиться. Маслов — да не тот. Такая гримаса судьбы порой случается в нашей работе. Капитан Коваль искренне расстроился — он хотел как лучше. Я его успокоил: ещё не вечер…
Что же делать? Все ниточки обрываются или являются неверными. Бродить по лабиринту вслепую? Это могут себе позволить лишь нетребовательные герои бульварного чтива. Где ты, единственная и верная ниточка? Чувствую, рядом. Кажется, протянешь руку и цапнешь. Ан нет! Не даруется, как непорочная проститутка с Тверской. Без предоплаты её скромных секс-услуг.
… Наш джип кружил по городу. Казалось, мы снова находимся в параллельном мире, где смешиваются мерзости и нечистоты планеты всей, а совсем близко живет иной Мiръ — тихий и покойный, как виноградный, прогретый солнцем палисадник у дома. Пыльные, брюхатые от природной энергии гроздья спадают в руки. Но ты давно объелся чернильной изабеллы и без затей прячешься от жаркого дня в прохладном малахитовом пространстве.
Где бы сейчас найти такой палисадничек, чтобы схорониться от свинцового дождика и ураганных смерчей? А?
И только размечтался об этом — новый телефонный сигнал. Если это капитан Коваль с очередным удавленником, сам удавлюсь. На ремнях портупеи.
К моему счастью, это оказалась Ника. Услышав мелодию её голоса, Никитин побелел, точно иерей, застуканный с пригожей прихожанкой. Под алтарем. Где они молились в позе № 127. Если по Камасутре.
Промямлив в трубку, иерей, тьфу ты, мой друг, передал её мне. Зачем?
— Саша, я хочу встретиться. С вами, — заявила девушка со всей официальностью.
— А что такое, детка? — удивился я. Кажется, мы оставили отпечатки пальцев на испанском гранде?
— Поговорить. Конфиденциально.
— А по телефончику?
— Нет, при личной встречи.
— Когда?
— Чем раньше, тем лучше.
Боже! Еще одна проблема. Зря освободили нашего заморского гостя из багажника. Не созрел он под нашим азиатским солнцем, как виноград изабелла. Сердобольные мы, вот в чем причина.
Делать нечего — надо исправлять ошибки, свои и чужие.
Договорившись о встрече с ветреной топ-моделью, я попросил водителя притормозить у перекрестка. Тот занервничал: что такое, мне помочь?
— А что? — заинтересовался Резо. — Нас приглашают на высокую моду?
— Вас приглашают в Ливадию, — огрызнулся я. — Мешки. Вот и летите туда с песней.
— Какой?
— Про узелки, — выпрыгнул из авто. — Катитесь-катитесь, обещаю без вас не наступать на врага по всему фронту.
— Ой, гляди, Санчо, — и помчались из бетонных джунглей, пригрозив, правда, что возвращение их будет скорым.
Я прогулялся по улицам и переулочкам, загазованным, как печи крематория, и оказался в скверике. Близ Старого нового цирка, откуда доносился хриплый напев, призывающий посетить шапито.
А зачем идти в цирк? Смертельные номера у нас на каждом шагу. Вон прохожие прыгают под колеса транспорта. Такое бесстрашие встречается лишь на наших дорогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
На вопрос, где Ушаков — заместитель генерального, нас послали на второй этаж. Откомандировали всех, а пошел я один. Никитин и Резо остались выторговывать мешок цукора. Или два.
В коридорах неотчетливо присутствовал запах беды. Люди бродили в стенах, отравленные этим запахом, как ипритом.
У кабинета Местком-Партком-Дирекция бушевали страстишки. Гермес — бог скотоводства и торговли, проник и сюда. Продавали женское белье, и коллектив гремучих мегер принимал самое активное участие в этом мероприятии. Бюстгальтеры и кружевные рейтузы летали по воздуху, точно управляемые снаряды «Краснополь».
Заместитель генконструктора Ушаков Иван Иванович встретил меня с радостью. Будто для абсолютного счастья ему не хватало именно меня. И моих проблем.
Энергичный пузан. Из ротных старшин, читающих по вечерам газету «Красная звезда» и «Playboy» (тайком от жены и детей).
В кабинете присутствовала несообразная смесь социалистического планирования и капиталистических рыночных отношений. В одном углу пылились бархатные знамена. За передовой труд. В другом — горбились мешки с мукой и сахаром, а также тюки с мануфактурой. На столе в рамке стоял портрет академика Николаева, где он был заснят на первомайской демонстрации отмахивал нам, ещё живым, искусственно-пористой гвоздикой.
— Все-все, у меня люди, — предупредил заместитель желающих получить свой законный мешок, закрыв дверь на ключ. — И вот так каждый Божий день.
— Бартер?
— Точно так, Александр Владимирович, — жизнеутверждающе улыбался. Шабашим кастрюльки и меняем, — указал на мешки, — на пропитание. Жить-то надо? С весны деньга катит… По мне лучше так, чем вот так, — посмотрел на портрет академика. — Кеша, царство ему небесное, все ерошился. Златые горы-златые горы. Где те горы, где Кеша?
Я вздернул очи вверх и поинтересовался, чем был занят академик. В последние месяцы. И не помогал ли ему в делах мой собеседник?
— Упаси Боже, — снова всплеснул по-бабьи руками. — Я по хозяйственной части. Лет десять как отошел от производства. Как чувствовал.
— Что чувствовали? — не понял я.
— Смуту, молодой человек. Великую смуту.
— И что?
— Не хочу лежать рядом с Кешой, вот что, — взволнованно проговорил завхоз-метеоровец. — Это раньше оружейнику слава и почет, — отмахнул на знамена. — А нынче, мил человек, лучше посуду на сахер, в смысле, сахар… — и, приблизившись к мешкам, шлепнул его, как сдобную хохлушку по её тулову на базаре града Киева, матери городов русских.
Я согласно кивнул, мол, понимаю ваши житейско-жопные интересы, гражданин, и спросил: не будет ли каких-нибудь заказов?
— На сахер?
— Нет, — клацнул челюстью. — На зенитно-ракетные комплексы «Квадрат», «Волга», «Печора» и другие.
— Ой, всякое говаривали, — ответил ответственный по кастрюлям и чайникам. — А я не верю. Кеша, тот все веровал в чудо!.. А какие могут быть чудеса в решете. Новая война? — И вытаращился на меня с недоумением от такого логического пассажа.
— Войны нам не нужна, но она близка, — и спросил о бумагах академика.
Они находились в сейфе, который был опечатан, как посылка сургучами. Пригласили начальника по безопасности НПО некто Агеева. Болван, воспитанный в казарме СА (Советская Армия). У него имелся один ответ: не положено. Пришлось пристрелить дурака — словом.
Наконец папка была вручена мне — под расписку. Я засобирался уходить, да вспомнил о гражданине Маслове. Найти бы его, родного?
Мои собеседники потеряли дар речи. Неужто этого вахлака ещё не пристрелили?
— Подлец, — плюнул Агеев; кажется он не любил бывшего сослуживца?
— А почему? — заинтересовался я; все же мы, люди — братья?
И получил объяснение: Маслов — первостатейная сволочь. Был. Пристроился личным телохранителем при старике Николаеве. Встревал во все производственные дела. Тырил военную, а после мирную продукцию — вагонами. Натравливал старого Кешу на всех, кто пытался поведать о безобразиях, творящихся перед самым носом генерального. Если и есть Творец наш, то должен убрать с лика земли это масловское безобразие.
Мнение было слишком субъективным, вот в чем дело. Наверное, Маслов воровал сам, а другим не давал. Обидно. Когда мимо тебя проплывают вагоны с ракетно-кастрюльными изделиями. В неизвестном направлении.
Я поинтересовался: с кем приятельствовал отставник ГРУ? Мои собеседники вспомнили некто Матушкина. Вроде дружили. На почве бутылки и охоты.
— Охоты?
— Ага, на лося, стервец, хаживал, — ответил Агеев, переживая за животный мир. — Нам все лосину таскал, тьфу!..
— А что ж вы, голубушка, её брали да нахваливали, — вдруг вспомнил Иван Иванович.
— Я?
— Да-с!
— Да, я кусочек.
— Голова сохача — это кусочек?
— Я внукам. Чтобы природу родного края.
Я понял — пора уходить. От любителей родной окраины. Что и сделал, узнав местоположение гражданина Матушкина. На всякий случай.
В коридоре обнаружил, что женский коллектив полностью удовлетворил себя ходовым товаром и теперь гоняет чаи. В кабинетах. С желтым сахаром, сработанным из херсонского буряка.
Народец у нас удивительный. Вот-вот горло перегрызет за шелковые трусы, а через час мирное чаевничание и тары-бары за жизнь.
На улице заканчивалась разгрузка трайлера: бесконечность имела-таки свой конец. В смысле, финал.
Мои друзья тоже заканчивали, но загрузку. Трех мешков. Я удивился: на хрена столько сладкой смерти? На что получил ответ — у меня отсутствует чувство хозяина и я совсем не думаю о будущем.
Я не понял — о каком будущем речь? Светлом, как самогон, ответили друзья, для всех ливадийских обитателей: от дедка-соседа Евсеича до астронавта, плавающего в космическом пространстве материнской утробы.
Я отмахнулся от шуточек и открыл папку, добытую в перебранке с любителем родного края. Перегруженный джип начал движение — солнечные зайцы-задрыги прыгали на докладных, планах мероприятий, финансовых документах. Ничего интересного. На первый взгляд. Фамилию возможного убийцы я не обнаружил. Хотя надеялся.
Странная история, завязавшаяся анекдотом. Это я про мыльную бомбу в обувном коробе. История, имеющая кровавое продолжение. Трупы на радость публики поступают с удивительным постоянством. Один день — один покойник. Или два. Если не три.
Вот такая вот веселенькая арифметика смерти. Алгебра. Высшая математика.
Но кажется, сегодня Бог миловал… И только я так неосторожно подумал, как прозвучал зуммер телефона. Капитан Коваль. Привет, дружище. Привет-привет. Не желаете ли, друзья мои, прогуляться по аллеям ЦПКиО им. Горького. А что такое, капитан? А точнее у Голицинского пруда, развлекался ментяга, с увеселительными лодками.
— Кто, капитан?
— Угадайте мелодию с двух нот, — он был чрезвычайно доволен.
Радовался, что так удачно помогает? Мне. Трупами, плавающими в пруду, как меловые лилии.
— Маслов.
— Угадал мелодию, молодец, — похвалил. — Жду или как?
— Спасибо, сейчас будем, — сказал я.
Могли и не ехать: трупы мало говорят. Да зачем огорчать старательного муровца. Обидится и в следующий раз не даст знать весточки.
… В парке нас встретила атмосфера провинциального праздника. Вращались колеса обозрения, по металлическим крутым желобам американских горок летали тележки, визжали дети на аттракционах, для которых кувыркнуться на голову любимой бабули есть самая сокровенная мечта, плавал запах шашлыка из местных дворняжек, в деревьях горланил репродуктор модной песенкой об узелках: мол, узелок завяжется — он же и развяжется.
Гимн нашему производству: только один узелок развяжем, тот — час же другой завязывается — морским узлом.
Зеваки на пруду устроились лучше всех, примостившись на пологом бережку, как в амфитеатре. Такое было впечатление, что многие надеялись: утопленник оживет и сбацает дробную чечетку.
— Хороший денек, — встретил нас капитан Коваль, для которого день — не день. Без новоиспеченного, скажем так, мертвеца.
— Сколько купался? — присел я перед накрытыми простыней носилками.
— Мочевой пузырь на третьи сутки лопается, — объяснил капитан. — И гражданин всплывает, как подводная лодка.
— На радость публики, — заметил я и приподнял край простыни.
Зеваки оживились. Кто-то свистнул. Это был, кажется, господин Маслов. Не тот, кто заливался трелью, а тот, кто лежал немо и недвижно. Был необыкновенно мордат. При жизни. А теперь после свободного плавания под лилиями ряшка превратилась в распухший каучуковый вилок. Неприятное зрелище. В приоткрытом рту плавала рыбка. Золотая рыбка удачи. Впрочем, это были всего навсего фиксы из металла 595 пробы.
— А Маслов ли это? — задал я вопрос.
— Ксиву мы нашли, — ответил капитан. — Вроде Маслов.
— Резо, дай фотку, — потребовал я.
Через несколько минут мы установили, что труп оказался ложным, если можно так выразиться. Маслов — да не тот. Такая гримаса судьбы порой случается в нашей работе. Капитан Коваль искренне расстроился — он хотел как лучше. Я его успокоил: ещё не вечер…
Что же делать? Все ниточки обрываются или являются неверными. Бродить по лабиринту вслепую? Это могут себе позволить лишь нетребовательные герои бульварного чтива. Где ты, единственная и верная ниточка? Чувствую, рядом. Кажется, протянешь руку и цапнешь. Ан нет! Не даруется, как непорочная проститутка с Тверской. Без предоплаты её скромных секс-услуг.
… Наш джип кружил по городу. Казалось, мы снова находимся в параллельном мире, где смешиваются мерзости и нечистоты планеты всей, а совсем близко живет иной Мiръ — тихий и покойный, как виноградный, прогретый солнцем палисадник у дома. Пыльные, брюхатые от природной энергии гроздья спадают в руки. Но ты давно объелся чернильной изабеллы и без затей прячешься от жаркого дня в прохладном малахитовом пространстве.
Где бы сейчас найти такой палисадничек, чтобы схорониться от свинцового дождика и ураганных смерчей? А?
И только размечтался об этом — новый телефонный сигнал. Если это капитан Коваль с очередным удавленником, сам удавлюсь. На ремнях портупеи.
К моему счастью, это оказалась Ника. Услышав мелодию её голоса, Никитин побелел, точно иерей, застуканный с пригожей прихожанкой. Под алтарем. Где они молились в позе № 127. Если по Камасутре.
Промямлив в трубку, иерей, тьфу ты, мой друг, передал её мне. Зачем?
— Саша, я хочу встретиться. С вами, — заявила девушка со всей официальностью.
— А что такое, детка? — удивился я. Кажется, мы оставили отпечатки пальцев на испанском гранде?
— Поговорить. Конфиденциально.
— А по телефончику?
— Нет, при личной встречи.
— Когда?
— Чем раньше, тем лучше.
Боже! Еще одна проблема. Зря освободили нашего заморского гостя из багажника. Не созрел он под нашим азиатским солнцем, как виноград изабелла. Сердобольные мы, вот в чем причина.
Делать нечего — надо исправлять ошибки, свои и чужие.
Договорившись о встрече с ветреной топ-моделью, я попросил водителя притормозить у перекрестка. Тот занервничал: что такое, мне помочь?
— А что? — заинтересовался Резо. — Нас приглашают на высокую моду?
— Вас приглашают в Ливадию, — огрызнулся я. — Мешки. Вот и летите туда с песней.
— Какой?
— Про узелки, — выпрыгнул из авто. — Катитесь-катитесь, обещаю без вас не наступать на врага по всему фронту.
— Ой, гляди, Санчо, — и помчались из бетонных джунглей, пригрозив, правда, что возвращение их будет скорым.
Я прогулялся по улицам и переулочкам, загазованным, как печи крематория, и оказался в скверике. Близ Старого нового цирка, откуда доносился хриплый напев, призывающий посетить шапито.
А зачем идти в цирк? Смертельные номера у нас на каждом шагу. Вон прохожие прыгают под колеса транспорта. Такое бесстрашие встречается лишь на наших дорогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59