Если все остальное, считать достоинством.
От сложных умозаключений я был оторван воплем исполнительного служаки:
— Это подойдеть, товарищ генерал?!
Молодые сержанты с веранды трепали праздничную скатерть с крупными маковыми разводами.
— Давай её, — отмахнул генерал. И мне: — Во, фараоново племя!
— Какой фараон, — заметил я, — такое и племя.
— Что этим хочешь сказать? — обиделся, посчитав себя, верно, Хеопсом.
— Командуйте-командуйте, товарищ Хеопс.
— Сам такой, в Бога-душу-мать! — заорал в сердцах, удаляясь для руководящих указаний.
Я понял, что мне тоже лучше ретироваться. До лучших времен. Генералишко метит на медаль. И помогать ему в этом опасно. Как говорится, каждый воздвигает свою пирамиду вечности.
… Подходя к джипу, услышал лошадиное ржание. Нет, это так смеялись люди. Затейник Резо, собрав группу товарищей из отставников, сказывал байки. О новых русских. Что само по себе было смешно. При этом все хрумтели яблоками, конфискованными из соседнего сада.
Мое появление сбило выходной настрой. По всей вероятности, я тоже выглядел Хеопсом, недовольным строительством пирамиды имени себя.
— Мужики, кто что видел?
Все застеснялись, то ли моих некорректных вопросов, то ли своего пустого существования на планете. Увы, никто ничего не заметил. Подозрительного. Машины катают туда-сюда, трасса-то рядышком. Заезжают водички попить, молочка взять, яблочек там, чтобы закусить самоделку-самогонку… Нет, трах-бах слыхали, да толку-то — каждый на своем саду-огороде, как в крепости. Самойлович, вроде добрый хозяин, да уж больно был дичковый. Встречал с ружьецом. Всех соседушек отвадил. Да, не уберегся. Двустволка слаба против судьбы.
Что сказать на такие верные слова? Ничего. И поэтому надо удаляться. Я плюхнулся в джип — возвращаемся в город. На исходные позиции. Враг провел разведку боем и ушел в глубокие и разветвленные окопы и штабные блиндажы. Сражаться по всей линии фронта тяжеловато. Даже для нас. Узнать бы квадрат, где затаилась гадина. И никаких проблем — огонь! Пли! Из эффектно-эффективной «Шилки».
Авто выкатилось на скоростную магистраль. Залп солнечной «Шилки» ударил в лобовое стекло. Щурясь, я смотрел перед собой. Антрацитовая шоссейная полоса накручивалась на рифленые колеса нашего вездехода. Вперед-вперед!
Кружились в миражной дымке летние сельхоз, простите, угодия. Я пытался подвести итог, да гармоническая картинка из калейдоскопических событий последних дней не складывалась. Точно не хватало одного мелкого сланца без которого никуда.
— Эй, братцы, а мне худо, — вдруг выступил с заявлением Резо-Хулио. Революция в пузе, да?
— И у меня, — прислушался к себе Никитин.
— Что такое? — насторожился я.
— Ну революция же.
— Путч, — хекнул я. — Вот что значит жрать немытые яблоки. И падут бойцы от поноса, как сказано в Библии.
Ёрничанье мое было оставлено без внимания. Хулио нервно взвизгнул: Никитин, тормози, а то я за себя не отвечаю. Водитель с готовностью выполнил просьбу товарища. И два любителя дармовой фрукты сгинули в кювете с чахлой и пыльной растительностью.
Хороши, что говорить. Халява всегда выходит через одно место, которым большинство из нас думает. И результат налицо: два бойца в кювете, как в окопе, небоеспособны. Их голые зады можно использовать в качестве удобных мишеней. М-да. Славно, что я на посту и защищаю друзей с тыла.
— Эй, Алекс, — из пыльной расщелины раздался прочувственный голос Хулио. — Будь добр… это самое…
— Чего вам?
— Ну это самое… газетку бы.
— Почитать?
— Прекрати издеваться, еть! — залп из кюветного окопа.
— Поищите крапиву. Или репейник, — посоветовал я. — Жаль, что мы не в Мексике, где много кактусов, — и проговаривая, я скорее машинально похлопал себя по кармашкам рубахи. И почувствовал… бумагу?.. Что за черт?.. Ах, это фото Маслова, уже благополучно почившего. Фото, где он целится из ружьишко в невидимую для меня цель. Про фотку я совсем забыл. Ох, голова дырявый мешок. С этой мыслью я открыл бардачок — там оказалась молодежно-газетная сплетница, удобная для подобных аварийных случаев. Скомкав её, заслал бумажный мяч страждущим. Они поймали его и принялись читать криминальные новости. Вслух. А я сел на теплую подножку джипа и заново выудил фото из кармашка.
Когда человек жив, то в изображение его на глянце нет загадки. А вот в случае его смерти…
Дальнейшее трудно объяснить словами. Наверное, Боженька решил мне помочь. За мои муки и страдания.
Солнечный зайчик прыгнул на глянец — и словно пелена ниспала с моих глаз.
Я увидел как держит Ижовку охотник. На фотографии.
И я «увидел» как он лежит в кустах шиповника с развороченным брюхом.
И все понял! И заорал благим матом. На весь прожаренный солнцем тракт Москва-Тверь. С его запыленными кюветами.
— Сланец! — драл я глотку. — Сланец, блядь! Вот он сланец! — И принялся скакать по обочине в радостном исступлении, зажимая фото над головой. — Сланец! Вот он, родной!
Не знаю, что подумали мои друзья, однако из кювета вылетели, будто из катапульты. С голыми жопами. Но с кусками газеты в зубах.
Поступили опрометчиво — мимо проходил мощный автобус «Мерседес» с мелкими туристами из страны Восходящего солнца, которые тут же защелкали кинофотоаппаратурой. На долгую память. О евроазатских варварах.
Поучаствовав в эксклюзивной рекламе их джипа и русского поля, наша троица принялись выяснять отношения. Друг с другом. Кто виноват? И что делать? И кто будет платить нам за участие в рекламном ролике? Матерились так, что движение на магистрали частично прекратилось. В конце концов решили: нас будет трудно узнать на кинофотопленке. По понятным причинам. Особенно меня, искаженного от ора.
— Чего это с тобой, Алекс? — поинтересовались товарищи, когда мы продолжили путь. — Не захворал ли ты часом? От общего переутомления.
— А ну, пинкертоны, — сказал я. — Что на фотке не так?
Никитин покосился на глянцевый квадрат, а Хулио заявил, что гражданин Маслов огорчает дичь или лося.
— А если серьезно? — я готов был торжествовать.
— Так, — глубокомысленно проговорил Резо. — А чего он так целится? С корявинкой?
— Левша, — ответил Никитин. — У нас прапорщик был Уменко, козел. Ох, стрелок, мама ваша. Бац-бац — и мимо! Левшак, такой же.
— Санчо, ты чего такой бледный сделался? — заволновался Резо-Хулио. Брюхо, да?
— Нет, — скрипнул я. — Чуть выше. Где вы раньше были, вашу мать!
— Ты про что? — удивились. — В кювете были, а что?
— Тьфу! — плюнул в сердцах.
— А чего ты орал-то? — не понимали. — Когда мы в кювете были?
— Хватит про кювет, — рявкнул я.
Мои товарищи переглянулись и сделали вид, что любуются встречным пейзажем. Я помолчал, приходя в себя, а потом-таки объяснил причину своего радостного шабаша. На обочине жизни.
Кто-то предпринимает попытку убедить нас, что спецназовец Маслов есть главный организатор всех разборок. И все бы ничего, можно было и поверить, да вот промашка вышла с руками ухайдоканного. Левша-правша — это настолько на поверхности, что обратить внимание, находясь в экстремальных условиях, невозможно. Режиссер постановки торопился и не придал значению такой мелочи.
Я все время чувствовал: нам приготовили малинку. И мы бы её заглотили. Как наш друг Орехов, видимо, уже докладывающий о разгроме особо опасной банды и уничтожению её главаря. Не будет его огорчать, и ныне все оперативные действия проводим самостоятельно. Генерал, наш человек, да лакейско-штабная работа накладывает свой отпечаток. Пусть живет и процветает в своем параллельном мирке, мы же будем сражаться в своем. Реальном, как понос.
Друзья поклялись — больше никогда в жизни не укусят фруктов. Без гигеническо-санитарной обработки дегтярным мылом. Я же дал слово больше не орать благим матом. Без повода. И все свои чувства прятать в файл, выражусь так, души своей. Чтобы больше не мешать спокойно справлять нужду. Всему человечеству.
Приняв столь положительные решения, мы с праздничными сердцами помчались к прифронтовому городу, где шла необъявленная война.
И снова казалось: антрацитовая шоссейная полоса накручивается на рифленые колеса нашего вездехода. И солнечный ветер — в лицо. Вперед-вперед!
Вперед-вперед! Только в битвах молодеет дух! Не бойся яростной схватки и помни: Малым можно победить великое…
4. АКЦИЯ «ФИЛИН»
Не люблю затишье на фронте. Когда надсаживается Бог войны артиллерия, можно сладко прикорнуть под бруствером. И спать и видеть сны о тишине. А тишина, плавающая туманными сгустками неопределенности над нейтральной полосой, гнетет опытного бойца и раздражает.
Столь изысканно бранюсь по причине нервов. Шалят, черт побери! И все потому, что ничего не происходит. Повторяю для новых русских, у которых каждый день свежий покойник, павший за светлое будущее. То есть жизнь у них продолжается во всем своем многообразии.
А у нас? Мир и покой. Нет, заблуждаюсь, действие было, грустное и печальное: похороны Форы.
Помню, мелочил теплый дождик. Как в таких случаях пишут: сама природа оплакивала невинную жертву. Капли на румяном, кукольном лице искрились алмазной крошкой.
Заштатное деревенское кладбище с деревянной церквушкой было окружено автомобильным стадом. Прибыли все, кто знал живую Фору. И чувствовал свою вину за её гибель.
Девочки из «Авроры» помогали маме, сельской учительницы русской словесности. Глядя на маму, нельзя было и предположить, что у неё такая дочь — была.
Мама не задавал никаких вопросов. Хотя у неё и была такая профессия спрашивать. А какие могут быть вопросы? На кладбище.
Хотя и не понимала, почему её девочке, повязанной батистовым платочком, оказывают такие почести. Камерный оркестрик, ореховый гроб, похожий на футляр виолончели, цветы, молодые лица, прощальный дождь, отпевание…
Мои мальчики вынесли гроб из церкви — закрапал дождик, но никто не попросил закрыть гроб. Все понимали, где-то в плотных сетях деревьев плутает прекрасная молодая душа, прощающаяся с телесной оболочкой, тоже прекрасной и невинной.
Господин Свечкин вымолвил нечто невнятное о молодости, вечной музыки и несправедливой судьбе. Затем скорые и умелые могильщики опустили гроб на канатах в могилу. Из неё бил крепкий дух холодного чернозема. И через несколько минут все было закончено.
Хекая и каторжно дыша, могильщики заполнили яму. Поднялся земляной холм, его надежно охватили венками и цветами. Получился жизнелюбивый по цвету шалашик. Если бы только не знать, что под ним находится…
Горько. Больно. Удар был нанесен расчетливый. Ничего так не угнетает, как нелепая смерть беззащитного человека. Не уберегли, потому что мысли не допускали. В самые омерзительные времена убивать женщин, детей и зверей было западло.
Тот, кто объявил нам войну, уверен: в этой кровавой бане он выйдет победителем. На это отвечаю — я тоже объявляю войну.
Нам отступать некуда — за нашей спиной смиренное сельское кладбище и шалашик из цветов. И портрет под стеклом — юной, бесстрашной и счастливой школьницы с кокетливым бантом, похожим на обесцвеченный нимб.
Некуда отступать, промолчали мы, поминая рабу Божiю Фору. Пусть земля ей будет пухом. Amen!
Мы вернулись в город. Я собрал группу и предупредил, что отныне выполняется лишь мой приказ. Беспрекословно. Каким бы он ни был. И никому не доверять. Какие будут вопросы? Мальчики помялись — нет вопросов. Ну и хорошо, сказал я, начинаем оперативные действия. При этом выполняются прямые обязанности по охране Тела.
Мой оперативный план предусматривал планомерную осаду банковских крепостей г.г. В.Утинского, Дубовых и Гольдмана.
Главная цель — прояснить ситуацию с «прокруткой» динаров и, по возможности, проверить службы безопасности банков. Не грешны ли они перед обществом? И нами?
Работы много. Но мы спецбойцы или кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
От сложных умозаключений я был оторван воплем исполнительного служаки:
— Это подойдеть, товарищ генерал?!
Молодые сержанты с веранды трепали праздничную скатерть с крупными маковыми разводами.
— Давай её, — отмахнул генерал. И мне: — Во, фараоново племя!
— Какой фараон, — заметил я, — такое и племя.
— Что этим хочешь сказать? — обиделся, посчитав себя, верно, Хеопсом.
— Командуйте-командуйте, товарищ Хеопс.
— Сам такой, в Бога-душу-мать! — заорал в сердцах, удаляясь для руководящих указаний.
Я понял, что мне тоже лучше ретироваться. До лучших времен. Генералишко метит на медаль. И помогать ему в этом опасно. Как говорится, каждый воздвигает свою пирамиду вечности.
… Подходя к джипу, услышал лошадиное ржание. Нет, это так смеялись люди. Затейник Резо, собрав группу товарищей из отставников, сказывал байки. О новых русских. Что само по себе было смешно. При этом все хрумтели яблоками, конфискованными из соседнего сада.
Мое появление сбило выходной настрой. По всей вероятности, я тоже выглядел Хеопсом, недовольным строительством пирамиды имени себя.
— Мужики, кто что видел?
Все застеснялись, то ли моих некорректных вопросов, то ли своего пустого существования на планете. Увы, никто ничего не заметил. Подозрительного. Машины катают туда-сюда, трасса-то рядышком. Заезжают водички попить, молочка взять, яблочек там, чтобы закусить самоделку-самогонку… Нет, трах-бах слыхали, да толку-то — каждый на своем саду-огороде, как в крепости. Самойлович, вроде добрый хозяин, да уж больно был дичковый. Встречал с ружьецом. Всех соседушек отвадил. Да, не уберегся. Двустволка слаба против судьбы.
Что сказать на такие верные слова? Ничего. И поэтому надо удаляться. Я плюхнулся в джип — возвращаемся в город. На исходные позиции. Враг провел разведку боем и ушел в глубокие и разветвленные окопы и штабные блиндажы. Сражаться по всей линии фронта тяжеловато. Даже для нас. Узнать бы квадрат, где затаилась гадина. И никаких проблем — огонь! Пли! Из эффектно-эффективной «Шилки».
Авто выкатилось на скоростную магистраль. Залп солнечной «Шилки» ударил в лобовое стекло. Щурясь, я смотрел перед собой. Антрацитовая шоссейная полоса накручивалась на рифленые колеса нашего вездехода. Вперед-вперед!
Кружились в миражной дымке летние сельхоз, простите, угодия. Я пытался подвести итог, да гармоническая картинка из калейдоскопических событий последних дней не складывалась. Точно не хватало одного мелкого сланца без которого никуда.
— Эй, братцы, а мне худо, — вдруг выступил с заявлением Резо-Хулио. Революция в пузе, да?
— И у меня, — прислушался к себе Никитин.
— Что такое? — насторожился я.
— Ну революция же.
— Путч, — хекнул я. — Вот что значит жрать немытые яблоки. И падут бойцы от поноса, как сказано в Библии.
Ёрничанье мое было оставлено без внимания. Хулио нервно взвизгнул: Никитин, тормози, а то я за себя не отвечаю. Водитель с готовностью выполнил просьбу товарища. И два любителя дармовой фрукты сгинули в кювете с чахлой и пыльной растительностью.
Хороши, что говорить. Халява всегда выходит через одно место, которым большинство из нас думает. И результат налицо: два бойца в кювете, как в окопе, небоеспособны. Их голые зады можно использовать в качестве удобных мишеней. М-да. Славно, что я на посту и защищаю друзей с тыла.
— Эй, Алекс, — из пыльной расщелины раздался прочувственный голос Хулио. — Будь добр… это самое…
— Чего вам?
— Ну это самое… газетку бы.
— Почитать?
— Прекрати издеваться, еть! — залп из кюветного окопа.
— Поищите крапиву. Или репейник, — посоветовал я. — Жаль, что мы не в Мексике, где много кактусов, — и проговаривая, я скорее машинально похлопал себя по кармашкам рубахи. И почувствовал… бумагу?.. Что за черт?.. Ах, это фото Маслова, уже благополучно почившего. Фото, где он целится из ружьишко в невидимую для меня цель. Про фотку я совсем забыл. Ох, голова дырявый мешок. С этой мыслью я открыл бардачок — там оказалась молодежно-газетная сплетница, удобная для подобных аварийных случаев. Скомкав её, заслал бумажный мяч страждущим. Они поймали его и принялись читать криминальные новости. Вслух. А я сел на теплую подножку джипа и заново выудил фото из кармашка.
Когда человек жив, то в изображение его на глянце нет загадки. А вот в случае его смерти…
Дальнейшее трудно объяснить словами. Наверное, Боженька решил мне помочь. За мои муки и страдания.
Солнечный зайчик прыгнул на глянец — и словно пелена ниспала с моих глаз.
Я увидел как держит Ижовку охотник. На фотографии.
И я «увидел» как он лежит в кустах шиповника с развороченным брюхом.
И все понял! И заорал благим матом. На весь прожаренный солнцем тракт Москва-Тверь. С его запыленными кюветами.
— Сланец! — драл я глотку. — Сланец, блядь! Вот он сланец! — И принялся скакать по обочине в радостном исступлении, зажимая фото над головой. — Сланец! Вот он, родной!
Не знаю, что подумали мои друзья, однако из кювета вылетели, будто из катапульты. С голыми жопами. Но с кусками газеты в зубах.
Поступили опрометчиво — мимо проходил мощный автобус «Мерседес» с мелкими туристами из страны Восходящего солнца, которые тут же защелкали кинофотоаппаратурой. На долгую память. О евроазатских варварах.
Поучаствовав в эксклюзивной рекламе их джипа и русского поля, наша троица принялись выяснять отношения. Друг с другом. Кто виноват? И что делать? И кто будет платить нам за участие в рекламном ролике? Матерились так, что движение на магистрали частично прекратилось. В конце концов решили: нас будет трудно узнать на кинофотопленке. По понятным причинам. Особенно меня, искаженного от ора.
— Чего это с тобой, Алекс? — поинтересовались товарищи, когда мы продолжили путь. — Не захворал ли ты часом? От общего переутомления.
— А ну, пинкертоны, — сказал я. — Что на фотке не так?
Никитин покосился на глянцевый квадрат, а Хулио заявил, что гражданин Маслов огорчает дичь или лося.
— А если серьезно? — я готов был торжествовать.
— Так, — глубокомысленно проговорил Резо. — А чего он так целится? С корявинкой?
— Левша, — ответил Никитин. — У нас прапорщик был Уменко, козел. Ох, стрелок, мама ваша. Бац-бац — и мимо! Левшак, такой же.
— Санчо, ты чего такой бледный сделался? — заволновался Резо-Хулио. Брюхо, да?
— Нет, — скрипнул я. — Чуть выше. Где вы раньше были, вашу мать!
— Ты про что? — удивились. — В кювете были, а что?
— Тьфу! — плюнул в сердцах.
— А чего ты орал-то? — не понимали. — Когда мы в кювете были?
— Хватит про кювет, — рявкнул я.
Мои товарищи переглянулись и сделали вид, что любуются встречным пейзажем. Я помолчал, приходя в себя, а потом-таки объяснил причину своего радостного шабаша. На обочине жизни.
Кто-то предпринимает попытку убедить нас, что спецназовец Маслов есть главный организатор всех разборок. И все бы ничего, можно было и поверить, да вот промашка вышла с руками ухайдоканного. Левша-правша — это настолько на поверхности, что обратить внимание, находясь в экстремальных условиях, невозможно. Режиссер постановки торопился и не придал значению такой мелочи.
Я все время чувствовал: нам приготовили малинку. И мы бы её заглотили. Как наш друг Орехов, видимо, уже докладывающий о разгроме особо опасной банды и уничтожению её главаря. Не будет его огорчать, и ныне все оперативные действия проводим самостоятельно. Генерал, наш человек, да лакейско-штабная работа накладывает свой отпечаток. Пусть живет и процветает в своем параллельном мирке, мы же будем сражаться в своем. Реальном, как понос.
Друзья поклялись — больше никогда в жизни не укусят фруктов. Без гигеническо-санитарной обработки дегтярным мылом. Я же дал слово больше не орать благим матом. Без повода. И все свои чувства прятать в файл, выражусь так, души своей. Чтобы больше не мешать спокойно справлять нужду. Всему человечеству.
Приняв столь положительные решения, мы с праздничными сердцами помчались к прифронтовому городу, где шла необъявленная война.
И снова казалось: антрацитовая шоссейная полоса накручивается на рифленые колеса нашего вездехода. И солнечный ветер — в лицо. Вперед-вперед!
Вперед-вперед! Только в битвах молодеет дух! Не бойся яростной схватки и помни: Малым можно победить великое…
4. АКЦИЯ «ФИЛИН»
Не люблю затишье на фронте. Когда надсаживается Бог войны артиллерия, можно сладко прикорнуть под бруствером. И спать и видеть сны о тишине. А тишина, плавающая туманными сгустками неопределенности над нейтральной полосой, гнетет опытного бойца и раздражает.
Столь изысканно бранюсь по причине нервов. Шалят, черт побери! И все потому, что ничего не происходит. Повторяю для новых русских, у которых каждый день свежий покойник, павший за светлое будущее. То есть жизнь у них продолжается во всем своем многообразии.
А у нас? Мир и покой. Нет, заблуждаюсь, действие было, грустное и печальное: похороны Форы.
Помню, мелочил теплый дождик. Как в таких случаях пишут: сама природа оплакивала невинную жертву. Капли на румяном, кукольном лице искрились алмазной крошкой.
Заштатное деревенское кладбище с деревянной церквушкой было окружено автомобильным стадом. Прибыли все, кто знал живую Фору. И чувствовал свою вину за её гибель.
Девочки из «Авроры» помогали маме, сельской учительницы русской словесности. Глядя на маму, нельзя было и предположить, что у неё такая дочь — была.
Мама не задавал никаких вопросов. Хотя у неё и была такая профессия спрашивать. А какие могут быть вопросы? На кладбище.
Хотя и не понимала, почему её девочке, повязанной батистовым платочком, оказывают такие почести. Камерный оркестрик, ореховый гроб, похожий на футляр виолончели, цветы, молодые лица, прощальный дождь, отпевание…
Мои мальчики вынесли гроб из церкви — закрапал дождик, но никто не попросил закрыть гроб. Все понимали, где-то в плотных сетях деревьев плутает прекрасная молодая душа, прощающаяся с телесной оболочкой, тоже прекрасной и невинной.
Господин Свечкин вымолвил нечто невнятное о молодости, вечной музыки и несправедливой судьбе. Затем скорые и умелые могильщики опустили гроб на канатах в могилу. Из неё бил крепкий дух холодного чернозема. И через несколько минут все было закончено.
Хекая и каторжно дыша, могильщики заполнили яму. Поднялся земляной холм, его надежно охватили венками и цветами. Получился жизнелюбивый по цвету шалашик. Если бы только не знать, что под ним находится…
Горько. Больно. Удар был нанесен расчетливый. Ничего так не угнетает, как нелепая смерть беззащитного человека. Не уберегли, потому что мысли не допускали. В самые омерзительные времена убивать женщин, детей и зверей было западло.
Тот, кто объявил нам войну, уверен: в этой кровавой бане он выйдет победителем. На это отвечаю — я тоже объявляю войну.
Нам отступать некуда — за нашей спиной смиренное сельское кладбище и шалашик из цветов. И портрет под стеклом — юной, бесстрашной и счастливой школьницы с кокетливым бантом, похожим на обесцвеченный нимб.
Некуда отступать, промолчали мы, поминая рабу Божiю Фору. Пусть земля ей будет пухом. Amen!
Мы вернулись в город. Я собрал группу и предупредил, что отныне выполняется лишь мой приказ. Беспрекословно. Каким бы он ни был. И никому не доверять. Какие будут вопросы? Мальчики помялись — нет вопросов. Ну и хорошо, сказал я, начинаем оперативные действия. При этом выполняются прямые обязанности по охране Тела.
Мой оперативный план предусматривал планомерную осаду банковских крепостей г.г. В.Утинского, Дубовых и Гольдмана.
Главная цель — прояснить ситуацию с «прокруткой» динаров и, по возможности, проверить службы безопасности банков. Не грешны ли они перед обществом? И нами?
Работы много. Но мы спецбойцы или кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59