До сих пор помню, как она мне всыпала в десять лет, когда я попалась на воровстве. Я не перестаю ею восхищаться, хотя мне это вовсе не доставило удовольствия и после этого я ничуть не изменилась к лучшему, лишь стала действовать так, чтобы она не узнала.
– Французский шелк, Марни? – вдруг спросила мама, глядя на мое платье. – Должно быть, бешеных денег стоит?
– Двенадцать гиней, – ответила я, хотя заплатила тридцать. – Купила на распродаже. Нравится?
Мама не ответила, но, беспокойно заворочалась на стуле, сверля глазами мою спину.
– Как мистер Пембертон? Все хорошо?
– Да, очень.
– Вот на каких людей нужно работать! Я часто говорю приятельницам: Марни служит секретарем миллионера, так он относится к ней, как к родной, верно?
Я заварила чай.
– У него никогда не было детей. Но он, конечно, добр ко мне.
– Но ведь он женат? Наверно, она видит его гораздо реже, чем ты.
– Об этом мы уже достаточно поговорили, мама, – отрезала я. – У нас с ним ничего нет. Я секретарь, и только. Одни мы никуда не ездим. Не волнуйся, мне ничего не угрожает.
– Я часто представляю, как ты разъезжаешь по всему свету, и ужасно волнуюсь. Мужчины всегда стараются застать нас, женщин, врасплох. Нужно быть очень осмотрительной.
И тут вошла Люси Пай, при виде меня пискнувшая, как мышка. Мы расцеловались, и я принялась раздавать подарки. А когда с этим было покончено, оказалось, что чай остыл, и Люси засуетилась, заваривая новый.
Мама стояла перед зеркалом, примеривая горжетку.
– Как лучше – под самое горло или спустить на плечи? Так смотрится богаче… Марни, ты слишком соришь деньгами.
– Но для того они и существуют.
– Для того, чтобы тратить их разумно. Об этом тебе следует подумать. В Писании сказано: любовь к злату – корень всех зол. Я тебе это уже говорила.
– Да, мама. Но там же сказано, что у любой вещи есть цена.
Мама сурово насупилась.
– Не кощунствуй, Марни. Не потерплю, чтобы моя дочь глумилась над священным Писанием.
– Да что ты, мама, ни в коем случае. – Я сдвинула мех ей на спину. – Вот так носят в Бирмингеме. И тебе так лучше.
Потом мы все сели пить чай.
– На прошлой неделе я получила письмо от твоего дяди Стивена из Гонконга. Он там в порту прилично зарабатывает. Я ни за что не смогла бы жить среди желтокожих, но ему всегда хотелось чего-нибудь особенного. Потом найду его письмо. Он передал тебе привет.
Мамин брат дядя Стивен был единственным мужчиной, не безразличным мне на этом свете, хотя я его почти не видела.
– Куда мне такие меха и все прочее? – вздохнула мама. – Твой отец никогда не делал мне таких подарков.
Она священнодействовала с кусочком булочки: осторожно подцепив его большим и указательным пальцами, словно он был хрустальным, положила в рот и осторожно начала жевать. Тут я заметила, как распухли суставы на её руках, и стало стыдно за свою иронию.
– Как твой ревматизм?
– По-прежнему. По эту сторону улицы слишком сыро. После полудня солнца вообще не бывает; покупая дом, мы об этом не подумали. Иногда кажется, что стоило бы переехать.
– Трудно найти что-то приличное за те же деньги.
– Да, но все зависит от того, в каком доме ты хочешь видеть свою маму. На Катберт-авеню, недалеко отсюда, есть прелестный домик. Стоит пустым с тех пор, как хозяин умер от лейкоза. Говорят, перед смертью побелел, как бумага, и селезенка раздулась. Там две гостиных, три спальни, кухня, и мансарда. Нам бы в самый раз, верно, Люси?
Тот глаз Люси, что был побольше, стрельнул в меня из-за чашки, но она промолчала.
– И на каких условиях его сдают? – спросила я.
– Можно узнать. Конечно, будет несколько дороже, но там всегда солнце, и недалеко отсюда.
– Мне нынче снился сон, – сказала вдруг Люси. – Что с Марни случилась беда.
Казалось, долгое отсутствие, другая жизнь, особенно моя, должны были вытравить все прежние привычки, сделать человека взрослым. И все же от тона Люси мое сердце мучительно сжалось, словно мне опять двенадцать, я сплю вместе с ней, и по утрам Люси будит меня словами: «Мне нынче снился сон». Тогда казалось, со дня на день что-то обязательно случится.
– Какая беда, о чем? – вспылила мама, не донося до рта очередной кусочек булочки.
– Не знаю, до этого не дошло. Я просто видела, как она входит в эту дверь, в слезах и платье все в клочьях.
– Играла да упала, может быть, – предположила я.
– Да ну их, твои глупые сны, – отмахнулась мама. – В твоем возрасте пора бы поумнеть. Седьмой десяток, а все как малое дитя. «Мне нынче снился сон!» Кого интересуют твои старческие глупости!
У Люси задрожали губы, она всегда очень болезненно воспринимала разговоры о возрасте, и сейчас обиделась.
– Я только сказала, что видела сон. Разве я виновата, что мне снится? И сны сбываются. Помнишь, перед тем, как вернулся твой Фрэнк…
– Попридержи язык, – оборвала её мама. – Тут христианский дом…
Пришлось вмешаться мне.
– Послушайте, я приехала домой не для того, чтобы вы ссорились. Можно мне взять ещё одну булочку?
Часы пробили пять. Такого странного громкого, но бесцветного боя я ни у одних часов не слышала, а последний удар всегда звучал так тихо, словно издали.
– Раз мы вспомнили былое, почему бы не выбросить эту рухлядь?
– Какую рухлядь?
– Наши кошмарные часы. Меня от их хрипа в дрожь бросает.
– Но почему, Марни? Это подарок твоей бабушке на свадьбу. Там есть и дата – 1918. Она ими гордилась.
– А я гордиться не собираюсь. Снимите, я вам другие куплю. Тогда и Люси дурные сны перестанут сниться.
Со мной в билетной кассе кинотеатра «Рокси» работала Энн Вильсон. Ей было под тридцать. Высокая и тощая, она писала пьесу, надеясь стать вторым Шекспиром. Мы работали по такому графику, чтобы в час пик в кассе сидели двое. Кроме воскресных дней. Но продавала билеты только одна, другая помогала в зале.
Стеклянная будка кассы стояла в центре мраморного фойе. Сразу за входом слева помещался кабинет директора. Кассу оттуда видно не было, но наш директор, мистер Кинг, вечно слонялся взад-вперед, глаз не спуская с подчиненных. Во время сеанса он по крайней мере дважды поднимался в аппаратную, а потом торчал в дверях, раскланиваясь с постоянными зрителями. Трижды в день – в четыре, в восемь и в девять тридцать – он подходил к нашей будке проверить, есть ли у нас мелочь на сдачу, и забрать выручку.
Каждое утро он приходил в кинотеатр в десять, отпирал сейф фирмы «Чабб» и в потрепанном кейсе уносил вчерашнюю выручку в «Мидлэнд-Бэнк» через два дома от нас.
Иногда, несмотря на его хлопоты, у нас в самый неподходящий момент кончалась мелочь, тогда одна из нас отправлялась к нему в кабинет. Так случилось и в октябре, вскоре после моего возвращения, потому что прокатное агентство изменило цены на билеты, и нам понадобилось гораздо больше мелочи. Как-то раз мистер Кинг отправился на деловую встречу, а у нас почти не осталось разменной монеты.
– Ты работай, – сказала Энн Вильсон, – а я пойду возьму ещё мелочи.
– Но мистер Кинг сидит в кафе с другими директорами.
– Обойдусь, – махнула рукой Энн. – Запасной ключ он прячет в верхнем ящике картотеки.
Приближалось Рождество. Домой я написала, что не приеду, поскольку нужна мистеру Пембертону на все каникулы. Со второй недели декабря у нас шел фильм «Санта Клара», побивший все рекорды сборов, и мы его крутили три недели подряд. На второе воскресенье выпал мой рабочий день.
В пятницу я предупредила хозяйку квартиры, что поеду навестить маму в Саутпорт. В субботу, вернувшись с работы, привычно стала собираться, и вдруг… Я взяла старую газету, чтобы что-то завернуть, и наткнулась на сообщение о девушке, про которую успела позабыть.
В номере «Дэйли экспресс» за двадцать первое февраля сообщалось:
«Полиция Бирмингема разыскивает таинственную Мэрион Холланд, которая бесследно исчезла с работы и из своей квартиры в прошлый понедельник. Одновременно из сейфа компании „Кромби и Строт“ на Корпорейшн-стрит, где служила Мэрион, пропали тысяча сто фунтов наличными. „Мы мало о ней знали, – признался сорокадвухлетний директор филиала Джордж Прингл, – но на эту скромную, застенчивую девушку всегда можно было положиться. Она пришла к нам с хорошей рекомендацией“. „Очень тихая, – мнение квартирной хозяйки. – Никогда никто у неё не бывал. Жила одна, была всегда вежливая, любезная. Говорила, что у неё это только вторая работа. Думаю, с ней что-то случилось“. „Просто кошмар, – признался двадцативосьмилетний Ронни Оливер из Управления почтовой и телеграфной службы, который встречался с Мэрион. – Не могу избавиться от мысли, что здесь какая-то ошибка“.
Полиция не уверена, что это ошибка. По описанию и манере действия она похожа на Пегги Никольсон, секретаря предпринимателя из Ньюкасла, которая исчезла в прошлом году, прихватив семьсот фунтов стерлингов наличными. Полиции хотелось бы допросить обеих, хотя никто не удивится, если это окажется одна и та же девушка. Приметы: возраст от двадцати до двадцати шести, рост пять футов пять дюймов, объем груди, талии, бедер соответствует средним значениям, внешне привлекательна, умеет расположить к себе. Отличается особой манерой изъятия средств. Просим обратить внимание всех работников кадровых служб».
Я была потрясена, потому что никогда не знала о себе таких подробностей. Вся жизнь моя состояла как бы из отдельных изолированных отрезков, так что понятно, как некстати было увидеть чертову статью именно в тот момент. У Мэрион Холланд из Бирмингема не было ничего общего с Молли Джеффри из Манчестера, и тем более с Маргарет Элмер, державшей породистого скакуна на ферме близ Сайенчестера. Но какое совпадение! Чертовски неприятное совпадение. Перечитав газету, я долго сидела на кровати, прикидывая, получится ли завтра, или это знак, что на сей раз я влипну.
В конце концов всю эту чепуху я выбросила из головы. Ей-Богу, как только начинаешь думать, ты пропал. Но действовать решила по-другому. Прежний способ показался слишком рискованным.
В воскресенье я вышла из дому в полдень с чемоданом. На вокзале, как обычно, сдала его в камеру хранения. Потом пообедала в кафе и к четырем уже была в «Рокси».
Первый сеанс начинался без десяти пять. Я отправилась с мистером Кингом в его кабинет и получила мелочь – двадцать фунтов серебром и пять медью. Он был в прекрасном настроении: такой выручки, как в эту неделю, у нас давным-давно не бывало.
– Давайте помогу вам донести, – предложил он, когда я забирала мешочки с мелочью.
– Нет, спасибо, я сама. – Я улыбнулась ему и поправила очки. – Благодарю вас, мистер Кинг.
Он пошел следом. У входа в кинотеатр уже собралась кучка людей. Я замялась.
– Я ещё успею выпить стакан воды? Хочу принять аспирин.
– Да, конечно. Придержи их на минутку, Мартин, – велел мистер Кинг швейцару. – Надеюсь, ничего серьезного?
– Нет, ничего, большое вам спасибо, – улыбнулась я. – Не волнуйтесь, мне уже лучше.
К семи часам дешевые места распродали, очередь за дверью ожидала билетов по два восемьдесят. Кто не хотел ждать, брали билеты по четыре шестьдесят. Сейчас закончится дополнительный фильм, потом перерыв, чтобы съесть мороженое и дать возможность оставшимся на улице попасть в зал, прежде чем «Санта Клара» пойдет на экране в последний раз.
Кода Мартин направился к дверям, чтобы впустить первую партию людей из очереди за билетами, я окликнула мистера Кинга.
Тот даже испугался, увидев выражение моего лица.
– Ради Бога, простите, но мне так плохо! Кажется, я заболела.
– Бедняжка! Как же вы… Чем я могу помочь?..
– Я… Мне нужно ещё обслужить очередь.
– Нет, вижу, вы не сможете.
– Боюсь, что не смогу. Вы не могли бы их задержать на несколько минут?
– Давайте, я сяду сам. И позову билетершу.
Я забрала свою сумочку и, шатаясь, выбралась из стеклянной будки.
– Я полежу немного… Вы справитесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Французский шелк, Марни? – вдруг спросила мама, глядя на мое платье. – Должно быть, бешеных денег стоит?
– Двенадцать гиней, – ответила я, хотя заплатила тридцать. – Купила на распродаже. Нравится?
Мама не ответила, но, беспокойно заворочалась на стуле, сверля глазами мою спину.
– Как мистер Пембертон? Все хорошо?
– Да, очень.
– Вот на каких людей нужно работать! Я часто говорю приятельницам: Марни служит секретарем миллионера, так он относится к ней, как к родной, верно?
Я заварила чай.
– У него никогда не было детей. Но он, конечно, добр ко мне.
– Но ведь он женат? Наверно, она видит его гораздо реже, чем ты.
– Об этом мы уже достаточно поговорили, мама, – отрезала я. – У нас с ним ничего нет. Я секретарь, и только. Одни мы никуда не ездим. Не волнуйся, мне ничего не угрожает.
– Я часто представляю, как ты разъезжаешь по всему свету, и ужасно волнуюсь. Мужчины всегда стараются застать нас, женщин, врасплох. Нужно быть очень осмотрительной.
И тут вошла Люси Пай, при виде меня пискнувшая, как мышка. Мы расцеловались, и я принялась раздавать подарки. А когда с этим было покончено, оказалось, что чай остыл, и Люси засуетилась, заваривая новый.
Мама стояла перед зеркалом, примеривая горжетку.
– Как лучше – под самое горло или спустить на плечи? Так смотрится богаче… Марни, ты слишком соришь деньгами.
– Но для того они и существуют.
– Для того, чтобы тратить их разумно. Об этом тебе следует подумать. В Писании сказано: любовь к злату – корень всех зол. Я тебе это уже говорила.
– Да, мама. Но там же сказано, что у любой вещи есть цена.
Мама сурово насупилась.
– Не кощунствуй, Марни. Не потерплю, чтобы моя дочь глумилась над священным Писанием.
– Да что ты, мама, ни в коем случае. – Я сдвинула мех ей на спину. – Вот так носят в Бирмингеме. И тебе так лучше.
Потом мы все сели пить чай.
– На прошлой неделе я получила письмо от твоего дяди Стивена из Гонконга. Он там в порту прилично зарабатывает. Я ни за что не смогла бы жить среди желтокожих, но ему всегда хотелось чего-нибудь особенного. Потом найду его письмо. Он передал тебе привет.
Мамин брат дядя Стивен был единственным мужчиной, не безразличным мне на этом свете, хотя я его почти не видела.
– Куда мне такие меха и все прочее? – вздохнула мама. – Твой отец никогда не делал мне таких подарков.
Она священнодействовала с кусочком булочки: осторожно подцепив его большим и указательным пальцами, словно он был хрустальным, положила в рот и осторожно начала жевать. Тут я заметила, как распухли суставы на её руках, и стало стыдно за свою иронию.
– Как твой ревматизм?
– По-прежнему. По эту сторону улицы слишком сыро. После полудня солнца вообще не бывает; покупая дом, мы об этом не подумали. Иногда кажется, что стоило бы переехать.
– Трудно найти что-то приличное за те же деньги.
– Да, но все зависит от того, в каком доме ты хочешь видеть свою маму. На Катберт-авеню, недалеко отсюда, есть прелестный домик. Стоит пустым с тех пор, как хозяин умер от лейкоза. Говорят, перед смертью побелел, как бумага, и селезенка раздулась. Там две гостиных, три спальни, кухня, и мансарда. Нам бы в самый раз, верно, Люси?
Тот глаз Люси, что был побольше, стрельнул в меня из-за чашки, но она промолчала.
– И на каких условиях его сдают? – спросила я.
– Можно узнать. Конечно, будет несколько дороже, но там всегда солнце, и недалеко отсюда.
– Мне нынче снился сон, – сказала вдруг Люси. – Что с Марни случилась беда.
Казалось, долгое отсутствие, другая жизнь, особенно моя, должны были вытравить все прежние привычки, сделать человека взрослым. И все же от тона Люси мое сердце мучительно сжалось, словно мне опять двенадцать, я сплю вместе с ней, и по утрам Люси будит меня словами: «Мне нынче снился сон». Тогда казалось, со дня на день что-то обязательно случится.
– Какая беда, о чем? – вспылила мама, не донося до рта очередной кусочек булочки.
– Не знаю, до этого не дошло. Я просто видела, как она входит в эту дверь, в слезах и платье все в клочьях.
– Играла да упала, может быть, – предположила я.
– Да ну их, твои глупые сны, – отмахнулась мама. – В твоем возрасте пора бы поумнеть. Седьмой десяток, а все как малое дитя. «Мне нынче снился сон!» Кого интересуют твои старческие глупости!
У Люси задрожали губы, она всегда очень болезненно воспринимала разговоры о возрасте, и сейчас обиделась.
– Я только сказала, что видела сон. Разве я виновата, что мне снится? И сны сбываются. Помнишь, перед тем, как вернулся твой Фрэнк…
– Попридержи язык, – оборвала её мама. – Тут христианский дом…
Пришлось вмешаться мне.
– Послушайте, я приехала домой не для того, чтобы вы ссорились. Можно мне взять ещё одну булочку?
Часы пробили пять. Такого странного громкого, но бесцветного боя я ни у одних часов не слышала, а последний удар всегда звучал так тихо, словно издали.
– Раз мы вспомнили былое, почему бы не выбросить эту рухлядь?
– Какую рухлядь?
– Наши кошмарные часы. Меня от их хрипа в дрожь бросает.
– Но почему, Марни? Это подарок твоей бабушке на свадьбу. Там есть и дата – 1918. Она ими гордилась.
– А я гордиться не собираюсь. Снимите, я вам другие куплю. Тогда и Люси дурные сны перестанут сниться.
Со мной в билетной кассе кинотеатра «Рокси» работала Энн Вильсон. Ей было под тридцать. Высокая и тощая, она писала пьесу, надеясь стать вторым Шекспиром. Мы работали по такому графику, чтобы в час пик в кассе сидели двое. Кроме воскресных дней. Но продавала билеты только одна, другая помогала в зале.
Стеклянная будка кассы стояла в центре мраморного фойе. Сразу за входом слева помещался кабинет директора. Кассу оттуда видно не было, но наш директор, мистер Кинг, вечно слонялся взад-вперед, глаз не спуская с подчиненных. Во время сеанса он по крайней мере дважды поднимался в аппаратную, а потом торчал в дверях, раскланиваясь с постоянными зрителями. Трижды в день – в четыре, в восемь и в девять тридцать – он подходил к нашей будке проверить, есть ли у нас мелочь на сдачу, и забрать выручку.
Каждое утро он приходил в кинотеатр в десять, отпирал сейф фирмы «Чабб» и в потрепанном кейсе уносил вчерашнюю выручку в «Мидлэнд-Бэнк» через два дома от нас.
Иногда, несмотря на его хлопоты, у нас в самый неподходящий момент кончалась мелочь, тогда одна из нас отправлялась к нему в кабинет. Так случилось и в октябре, вскоре после моего возвращения, потому что прокатное агентство изменило цены на билеты, и нам понадобилось гораздо больше мелочи. Как-то раз мистер Кинг отправился на деловую встречу, а у нас почти не осталось разменной монеты.
– Ты работай, – сказала Энн Вильсон, – а я пойду возьму ещё мелочи.
– Но мистер Кинг сидит в кафе с другими директорами.
– Обойдусь, – махнула рукой Энн. – Запасной ключ он прячет в верхнем ящике картотеки.
Приближалось Рождество. Домой я написала, что не приеду, поскольку нужна мистеру Пембертону на все каникулы. Со второй недели декабря у нас шел фильм «Санта Клара», побивший все рекорды сборов, и мы его крутили три недели подряд. На второе воскресенье выпал мой рабочий день.
В пятницу я предупредила хозяйку квартиры, что поеду навестить маму в Саутпорт. В субботу, вернувшись с работы, привычно стала собираться, и вдруг… Я взяла старую газету, чтобы что-то завернуть, и наткнулась на сообщение о девушке, про которую успела позабыть.
В номере «Дэйли экспресс» за двадцать первое февраля сообщалось:
«Полиция Бирмингема разыскивает таинственную Мэрион Холланд, которая бесследно исчезла с работы и из своей квартиры в прошлый понедельник. Одновременно из сейфа компании „Кромби и Строт“ на Корпорейшн-стрит, где служила Мэрион, пропали тысяча сто фунтов наличными. „Мы мало о ней знали, – признался сорокадвухлетний директор филиала Джордж Прингл, – но на эту скромную, застенчивую девушку всегда можно было положиться. Она пришла к нам с хорошей рекомендацией“. „Очень тихая, – мнение квартирной хозяйки. – Никогда никто у неё не бывал. Жила одна, была всегда вежливая, любезная. Говорила, что у неё это только вторая работа. Думаю, с ней что-то случилось“. „Просто кошмар, – признался двадцативосьмилетний Ронни Оливер из Управления почтовой и телеграфной службы, который встречался с Мэрион. – Не могу избавиться от мысли, что здесь какая-то ошибка“.
Полиция не уверена, что это ошибка. По описанию и манере действия она похожа на Пегги Никольсон, секретаря предпринимателя из Ньюкасла, которая исчезла в прошлом году, прихватив семьсот фунтов стерлингов наличными. Полиции хотелось бы допросить обеих, хотя никто не удивится, если это окажется одна и та же девушка. Приметы: возраст от двадцати до двадцати шести, рост пять футов пять дюймов, объем груди, талии, бедер соответствует средним значениям, внешне привлекательна, умеет расположить к себе. Отличается особой манерой изъятия средств. Просим обратить внимание всех работников кадровых служб».
Я была потрясена, потому что никогда не знала о себе таких подробностей. Вся жизнь моя состояла как бы из отдельных изолированных отрезков, так что понятно, как некстати было увидеть чертову статью именно в тот момент. У Мэрион Холланд из Бирмингема не было ничего общего с Молли Джеффри из Манчестера, и тем более с Маргарет Элмер, державшей породистого скакуна на ферме близ Сайенчестера. Но какое совпадение! Чертовски неприятное совпадение. Перечитав газету, я долго сидела на кровати, прикидывая, получится ли завтра, или это знак, что на сей раз я влипну.
В конце концов всю эту чепуху я выбросила из головы. Ей-Богу, как только начинаешь думать, ты пропал. Но действовать решила по-другому. Прежний способ показался слишком рискованным.
В воскресенье я вышла из дому в полдень с чемоданом. На вокзале, как обычно, сдала его в камеру хранения. Потом пообедала в кафе и к четырем уже была в «Рокси».
Первый сеанс начинался без десяти пять. Я отправилась с мистером Кингом в его кабинет и получила мелочь – двадцать фунтов серебром и пять медью. Он был в прекрасном настроении: такой выручки, как в эту неделю, у нас давным-давно не бывало.
– Давайте помогу вам донести, – предложил он, когда я забирала мешочки с мелочью.
– Нет, спасибо, я сама. – Я улыбнулась ему и поправила очки. – Благодарю вас, мистер Кинг.
Он пошел следом. У входа в кинотеатр уже собралась кучка людей. Я замялась.
– Я ещё успею выпить стакан воды? Хочу принять аспирин.
– Да, конечно. Придержи их на минутку, Мартин, – велел мистер Кинг швейцару. – Надеюсь, ничего серьезного?
– Нет, ничего, большое вам спасибо, – улыбнулась я. – Не волнуйтесь, мне уже лучше.
К семи часам дешевые места распродали, очередь за дверью ожидала билетов по два восемьдесят. Кто не хотел ждать, брали билеты по четыре шестьдесят. Сейчас закончится дополнительный фильм, потом перерыв, чтобы съесть мороженое и дать возможность оставшимся на улице попасть в зал, прежде чем «Санта Клара» пойдет на экране в последний раз.
Кода Мартин направился к дверям, чтобы впустить первую партию людей из очереди за билетами, я окликнула мистера Кинга.
Тот даже испугался, увидев выражение моего лица.
– Ради Бога, простите, но мне так плохо! Кажется, я заболела.
– Бедняжка! Как же вы… Чем я могу помочь?..
– Я… Мне нужно ещё обслужить очередь.
– Нет, вижу, вы не сможете.
– Боюсь, что не смогу. Вы не могли бы их задержать на несколько минут?
– Давайте, я сяду сам. И позову билетершу.
Я забрала свою сумочку и, шатаясь, выбралась из стеклянной будки.
– Я полежу немного… Вы справитесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39