Симонетта ответила, не сводя глаз с Мельцера:
– Я думаю, вы и есть чародей и уже околдовали меня. Ее губы приблизились к его губам.
Словно во сне зеркальщик ощутил поцелуй ее нежных мягких губ, почувствовал стройное тело, прильнувшее к нему с кошачьей гибкостью. Он был поражен до глубины души и сам себе казался неумелым и неловким. Мельцер охотно признался бы в любви прямо там, не сходя с места, но он заставил себя обуздать страсть из боязни сказать что-то не то. Зеркальщику хотелось стать на колени перед прекрасной венецианкой, но на то, чтобы сказать, что он любит ее, ему не хватало мужества. Ничто так не пугало Мельцера, как необходимость открыть свои чувства и вероятность быть осмеянным.
– Как вы прекрасны, Симонетта! – произнес он вместо этого и добавил: – Я восхищался вами с самого начала.
Каждый из этих комплиментов лютнистка уже наверняка слышала, и не раз, но Мельцер понял это только после того, как замолчал. И откуда ему знать, не принадлежит ли Симонетта к тому сорту женщин, которые, желанные и пользующиеся успехом, сегодня отдаются одному, а завтра – другому?
И тут, словно прочитав его мысли, лютнистка подняла брови и сказала:
– Отчего вы размышляете о будущем, когда вашего внимания требует настоящее?
С этими словами она еще плотнее приникла к нему. Зеркальщик почувствовал ее бедра, кончики ее грудей и глубоко вздохнул.
Но прежде чем он в своей беспомощности успел совсем потерять голову, к ним подошли двое слуг в ливреях и с корзинками в руках. Слуги раздавали маски и причудливые головные уборы.
Симонетта выбрала себе желто-зеленую маску в крапинку с маленьким острым клювом над носом, Мельцер получил причудливую шляпу с броскими черно-белыми полями. Октет в шитых золотом костюмах и красных чулках исполнял мавританский танец с криками, во время которого мужчины кружили вокруг женщин и после каждого круга делали движение, задуманное, вероятно, как радостный полет, но больше похожее на прыжок через лужу.
– Прелестная птичка, – заявил Мельцер, обращаясь к Симонетте, – я охотно повел бы вас танцевать, но танцевальное искусство столь же чуждо мне, как и страна, где растет перец. Думаю, это выглядело бы довольно жалко.
Симонетта взяла Мельцера под руку и повела его за собой в другой зал, откуда доносились звуки флейты, сопровождаемые гулкими ударами барабана. Зрители стояли в кругу, очень близко друг к другу, и хлопали в ритме барабанной дроби, а в центре круга пышнотелая женщина, египтянка или ливанка, исполняла зажигательный танец. На широкие бедра танцовщицы было наброшено тонкое покрывало, а вокруг ее тела несколько раз обернулась змея толщиной в руку. Когда женщина поднесла извивающуюся рептилию прямо к своему лицу, так близко, что можно было подумать, что змея вот-вот укусит хозяйку, Симонетта вскрикнула и потянула зеркальщика за собой к мраморной лестнице.
Лестница привела их в галерею с множеством дверей. За первой из них оказалась комната, где бесчинствовали французские фокусники. Пестро разодетые шутники пытались на потеху зрителям поймать белых и черных кроликов, что им, однако, не удавалось и каждый раз заканчивалось падением. За второй дверью кастильские фехтовальщики устраивали увлекательные дуэли, а зрители хлопали, когда один из противников попадал в другого и лилась кровь. Из третьей комнаты, где был сделан бассейн, доносились вопли и визг. Там резвились наяды и нереиды, одетые только в прозрачные покрывала, и сластолюбцы пытались полностью раздеть сказочных созданий при помощи удочек. Четвертая дверь вела в комнату, где проходили бои гномов. А за следующей, пятой дверью, развратные пары предавались влиянию экзотических порошков и напитков, привезенных из Индии и далеких азиатских стран. Эти средства притупляли чувства и разжигали огонь страсти.
Что происходило за шестой, последней дверью, осталось тайной для обоих, поскольку к ним подошел дворецкий Алексиос и объявил, что император хочет видеть зеркальщика.
– Где император? – удивленно спросил Михель Мельцер. – Его еще не видели.
Казалось, дворецкий был возмущен столь глупым вопросом.
– Трисмегист не привык развлекаться в обществе своих подданных.
– Ах, – непонимающим тоном отозвался Мельцер, – но ведь как раз веселое общество способно развеять его вселенскую скорбь.
Алексиос сделал знак следовать за ним.
Симонетта хотела отстать, по Мельцер схватил ее за руку так крепко, что у нее не оставалось иного выхода, кроме как следовать за ним.
– Вы что, собираетесь указывать императору, как ему развлекаться? – поинтересовался дворецкий на ходу.
– Ни в коем случае, – ответил Мельцер. – Мне просто показалось, что на Празднике Кувшинок веселятся все, кроме одного человека – императора.
– Ему нравится хранить молчание! – вежливо, но непреклонно заметил Алексиос.
Дворецкий быстрым шагом пересек оживленный зал, в конце которого была широкая лестница в форме полумесяца, ведущая на верхний этаж. Портал с колоннами с каждой стороны охраняли факельщики и слуги в ливреях. При появлении дворецкого тяжелые, украшенные золотым орнаментом двери открылись и пропустили посетителей.
По рассерженному взгляду Алексиоса было видно, что присутствие прекрасной лютнистки ему не по нутру, но Мельцер не дал себя запугать и только крепче сжал руку Симонетты. Так они и вошли в зал для аудиенций одинокого императора Иоанна Палеолога.
На другом конце пустого зала, на троне, в неярком свете свечей восседал император. У него в ногах сидели трое женоподобных юношей, одетых в женское платье. Двое младших, еще совсем дети, извлекали из своих лир жалобные звуки, а старший танцевал, извиваясь, словно тоненькое дерево на ветру.
Когда Мельцер и Симонетта вошли в зал, фигура на троне подняла руку, приветствуя вошедших. Инструменты смолкли.
– Зеркальщик! – воскликнул одинокий император, обращаясь к Мельцеру. – Ты вернул мне радость.
Затем он оглядел шляпу с пером на голове у Мельцера, птичью маску лютнистки и соизволил рассмеяться.
– А кто эта восхитительная птичка?
– Ее зовут Симонетта, – прямо ответил Мельцер, на этот раз решив обойтись без посредничества дворецкого. – Она из Венеции, умеет удивительно играть на лютне и поет словно настоящий соловей.
– Чудесно, – заметил император, благосклонно махнув рукой. – Она ваша любовница, зеркальщик?
Мельцер украдкой взглянул па Симонетту.
– Хотел бы я, чтобы это было так, великий император, но столь прекрасная женщина никогда не принадлежит одному.
Иоанн Палеолог нахмурился и, обратившись к Симонетте, сказал:
– Снимите вашу маску, прекрасная птичка, чтобы я мог увидеть ваше лицо.
Лютнистка повиновалась приказу императора, и Иоанн Палеолог удивился:
– Действительно, ангельское личико. Почему ты отвергаешь его, венецианка?
Симонетта держала свою птичью маску в руках. Женщина была смущена. Наконец, покраснев, она ответила:
– Мы еще не объяснились с ним, господин император.
– Господин император! – Иоанн Палеолог фальшиво засмеялся. – Не называйте меня так буднично! Я знаю, в Венеции не придают значения старинным титулам, но в моих жилах течет кровь Цезаря, Марка Аврелия и Константина. Так что обращайтесь ко мне так, как это подобает, зовите меня Трисмегистом. Это, кстати, означает «Трижды Великий» – ты понимаешь, прекрасная венецианка?
– Как вам будет угодно, Трисмегист.
Мельцеру показалось странным, что христианский император Византии велел именовать себя титулом, которым величали языческого бога Гермеса. Но времени на размышления не было, потому что Иоанн Палеолог подозвал Симонетту поближе и прошептал:
– Ты должна ответить ему согласием, пока это не сделала другая. Думаю, он еще заставит говорить о себе.
Мельцер притворился, будто не слышал, что сказал император, хотя на самом деле уловил каждое слово и болтовня императора заставила его почувствовать гордость.
– Почему я просил тебя прийти, – произнес наконец Иоанн, обращаясь к зеркальщику. – Я хочу, чтобы ты сделал мне зеркальный кабинет, ванную комнату с выпуклыми зеркалами на стенах, в которых я буду казаться полным, словно турецкий султан, чтобы меня радовала моя полнота и полнота моих женщин.
При этих словах взгляд императора мечтательно скользнул по трем юношам у его ног.
– Господин, – ответил Мельцер и глубоко вздохнул, – ваше поручение делает мне честь, но я боюсь, что оно превосходит мои возможности. С одной стороны, у меня нет такой большой мастерской и необходимых помощников. С другой стороны, Трисмегист, для исполнения вашего желания необходимо так много олова и свинца, что их хватило бы, чтобы обеспечить амуницией всю вашу армию.
Возражения зеркальщика привели Иоанна Палеолога в беспокойство. Император вскочил, позвал своего дворецкого и велел привести испанца.
Вскоре, низко поклонившись, появился человек, уже известный Мельцеру: Фелипе Лопез Мелендез из Арагонии.
– Дон Фелипе, – начал император, – сколько олова и свинца вы можете поставить?
– Столько, сколько вам нужно, – ответил Мелендез. Император поинтересовался:
– Сколько нужно тебе, зеркальщик? Мельцер скривился.
– Полтысячи ведер для каждого. Не меньше! Мелендез, обращаясь к императору, произнес:
– Это можно устроить, Трисмегист.
Зеркальщик был озадачен. Он думал, что император откажется от своего замысла. Но выяснилось, что император уже все предусмотрел.
– Но где же, господин, плавить зеркала?
Император предпринял слабую попытку улыбнуться – Мельцер впервые видел у него на лице подобное выражение – н ответил:
– Разве ты не плавил в старой церкви свинец для китайцев? Мельцер удивленно поглядел на пето.
– Мне известно все, что происходит и моем государстве, – продолжал император. – Я знаю всех магов, знахарей и шарлатанов Константинополя. Почему чернокнижники из далекого Китая должны были укрыться от моего взора?
– То есть вам известно об открытии китайцев?
– Да, конечно же. Только я придаю ему меньше значения, чем Папа Римский или король Арагонии Альфонс. – Говоря это, Иоанн бросил многозначительный взгляд на Мелендеза. – Я не верю в то, что искусственное письмо способно изменить мир. Если бы это было возможно, то монахи и писари остались бы без работы, а их перья пока что все равно быстрее, чем сделанные из свинца буквы.
– Может быть, это и так, – возразил Михель Мельцер, – но только до тех пор пока речь идет об одном труде. Если же понадобится сотня или тысяча, или даже десять тысяч экземпляров, то искусственное письмо будет в сотню, даже тысячу раз быстрее, чем все писари и монахи мира, вместе взятые.
– Ты с ума спятил, зеркальщик! Во всем мире не найдется десяти тысяч людей, способных прочесть подобное произведение! Зачем же это нужно?
Мельцер смущенно пожал плечами. О папских индульгенциях он предпочел умолчать.
Тут в разговор вмешался Мелендез.
– Мой сват, король Альфонс Великодушный, заявил о своей готовности поставить олово и свинец в количестве, необходимом для вашего кабинета, если за это вы поделитесь с ним тайной.
Иоанн Палеолог указал на зеркальщика.
– Черное искусство не в моих руках, арагонец. Вам придется договариваться с ним!
Мельцер поднял руки, защищаясь:
– Я буду договариваться только по поручению мастера Лин Тао, который привез эту тайну из Китая.
– Конечно, – перебил Мелендез, – но, насколько мне известно, вы – единственный, кто владеет тайной обращения с таинственными буквами.
– Кроме того, мастер Лин Тао – убийца, – добавил император. – Он сидит в самом глубоком подземелье замка и ждет казни.
Зеркальщик сделал два шага по направлению к императору и громко крикнул:
– Этого не должно случиться! Мастер Лин Тао – не убийца!
– Он убил папского легата Альбертуса ди Кремону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65