Изначально они были предназначены для того, чтобы хранить Серениссиму от государственных врагов и шпионов, но вскоре стали игрушкой бессовестных вымогателей, обманщиков и растратчиков.
В одном из таких ящиков однажды нашли сложенный пергамент, содержащий не очень грамотно составленное требование допросить по делу убитого Джованелли фламандского медика Мейтенса и немецкого зеркальщика Мельцера. Свидетели видели их в заляпанных кровью одеждах после той ночи, когда было совершено убийство.
Венецианцев смущало не столько само убийство – ведь Джованелли не занимал никакой государственной должности и никто не ожидал, что он оставит большое наследство, – гораздо сильнее их удивляло место, где был обнаружен труп – ступеньки собора Святого Марка. Это заставило патриарха предположить, что кормчий, который никогда не посещал мессу и не жертвовал святой Матери-Церкви, мог принадлежать к египетской или же иудейской секте, которые не чураются человеческих жертв для отпущения тяжких грехов. Что же это, происки безбожников под сенью собора Святого Марка?
В первую очередь Мельцера занимал вопрос, кто мог на них донести. В голову приходило очень много людей: привратник палаццо Агнезе, которого они оттолкнули в сторону, гондольер, который привез их к палаццо, а также хозяин постоялого двора «Санта-Кроче» или собственные слуги Мельцера. Зеркальщик не удивился бы, если бы их выдала Эдита.
Зато Мейтенс понимал всю серьезность сложившейся ситуации и с тех самых пор, как ему стало известно о доносе, размышлял над тем, как им доказать, что убийца – Лазарини. Если принять во внимание исходные данные – особенно то, что Лазарини был одним из Совета Десяти, – это казалось практически невозможным, и поэтому Мейтенс поделился с Мельцером своими соображениями о том, чтобы бежать.
Мельцер был категорически против этого. Он просто-напросто не мог поверить, что анонимного письма достаточно для того, чтобы обвинить в убийстве невиновного человека. Поэтому на следующий день они предстали в Салла делла Буссола перед Consiglio dei Dieci , Советом Десяти, и заявили, что возвращались из трактира и стали свидетелями убийства Джованелли. При этом они оба узнали убийцу: это был человек, входящий в Совет Десяти, Доменико Лазарини.
Лазарини вел допрос самым суровым тоном и обозвал Мельцера пьяницей, словам которого нельзя верить. Услышав обвинение в свой адрес, Глава вскочил со стула. Стул опрокинулся, а Лазарини бросился на зеркальщика, чтобы задушить его. Мессиру Аллегри, который возглавлял заседание, с большим трудом удалось удержать Лазарини с помощью двух стражников. Такое обвинение звучало не впервые, но прошло уже добрых лет двадцать с тех пор, как члена Совета Десяти во время исполнения им служебных обязанностей обвиняли в совершении убийства.
Мейтенс и Мельцер продолжали утверждать:
– Лазарини был в сопровождении короля нищих Никколо.
Но Лазарини отказывался признаваться в том, что вообще знаком с этим человеком, и утверждал, что эти якобы свидетели убийства сами и есть настоящие убийцы.
Аллегри велел привести короля нищих, который теперь назывался кормчим, и стал его допрашивать:
– Был ли ты той ночью вместе с Доменико Лазарини, членом Совета Десяти?
Никколо ответил:
– Не знаю я никакого Лазарини! А Лазарини подтвердил:
– Пусть высокий суд поверит мне: я не поддерживаю связей с чернью и нищими, а с такими как этот – и подавно!
Но это оказалось для Капитано слишком, и он огрызнулся:
– Как вы назвали меня? Чернью? А в качестве помощника для исполнения ваших хитроумных замыслов я, значит, был хорош?
Мессир Аллегри ударил кулаком по столу:
– То есть Доменико Лазарини тебе все же знаком?
Никколо испугался. Он бросил на Аллегри неуверенный взгляд, потом поглядел на Лазарини, лицо которого было бесстрастно.
– Твой ответ? – настаивал Аллегри. – Ты знаешь Доменико Лазарини?
– Ну ладно. – Никколо провел рукой по своим длинным волосам. – Все так, как я уже сказал: Лазарини впутал меня в свои грязные делишки. Он пытался заполучить через меня флот Доербеков, который принадлежит теперь донне Эдите. За это он собирался ввести меня в долю.
Уже совсем было успокоившийся Лазарини теперь окончательно вышел из себя. Он хватал воздух ртом, рванул воротничок, стягивавший шею. Потом ткнул пальцем в Никколо и закричал, обращаясь к Аллегри, сидевшему рядом с ним за длинным столом:
– Вы ведь не поверите этому ничтожеству, нищему-выскочке, которому не впервой защищаться перед Советом Десяти? – Голос Лазарини захлебнулся. – Это был он! Он заколол Джованелли! Я могу это подтвердить!
– Дьявол! – вскричал Никколо. – Это просто дьявол во плоти. Клянусь распятием Христа, он лжет, лжет, лжет!
Члены Совета непонимающе глядели друг на друга. Никто из одетых в черное людей не отваживался сказать ни слова. Слишком уж неожиданным оказалось для них показание короля нищих.
Для Аллегри же такой поворот дела оказался очень кстати. Ни для кого не было тайной, что Лазарини и Аллегри принадлежали к различным партиям. Поэтому они ненавидели друг друга, словно кошка с собакой. Для Аллегри было бы очень выгодно представить Лазарини убийцей; но пока что не было доказательств и тень подозрения висела над Мельцером и Мейтенсом, которые признались, что отнесли труп на ступени собора Святого Марка.
Кто знает, какой приговор вынес бы Совет – «виновен» или «невиновен» (это решалось большинством голосов), если бы в зал не вошел один из уффициали в красном и не объявил, что у Салла делла Буссола ожидает женщина, лицо которой закрыто вуалью. В руках у женщины окровавленная одежда. Незнакомка просит, чтобы ее выслушали в связи с делом Джованелли.
Среди членов Совета возникло беспокойство, и Аллегри велел впустить неизвестную свидетельницу. Мельцер сразу же узнал ее.
Чтобы защититься от холода, женщина набросила на голову широкий платок. В руках у нее был окровавленный сверток. Она молча положила его на стол, за которым восседал Совет Десяти. Затем принялась снимать с головы платок.
Она еще не закончила, когда Лазарини вскочил и оттолкнул женщину в сторону с такой силой, что платок выскользнул у нее из рук и упал на пол. Лазарини бегом пересек зал и исчез.
Сначала никто из высоких судей не знал, чем объяснить его поведение.
– Вы лютнистка Симонетта? – спросил Аллегри, узнавший, кто стоит перед ним.
– Да, это я, – ответила женщина.
– И что вы можете нам сообщить? Что в этом свертке?
– Высокий Совет, – твердым голосом начала Симонетта, – убийцу кормчего Джованелли зовут Доменико Лазарини. Здесь плащ, который был на нем той ночью. Лазарини отдал его мне на следующее утро, чтобы я постирала. Но увидев кровь, которой пропитан плащ, я догадалась, что это может стать доказательством убийства.
Одетые в черное мужчины поднялись и поглядели туда, где лежал окровавленный пащ.
– И это вне всякого сомнения плащ Лазарини? – спросил один из советников.
– Да, совершенно точно, – ответила Симонетта. – Посмотрите на пуговицы с буквой «Л». Ни у кого из жителей Венеции больше нет одежды с такими пуговицами.
Мельцер и Мейтенс слушали показания Симонетты в сильном волнении. Теперь обвинение было снято с них. Доказательства против Лазарини были весьма впечатляющими, даже для Совета Десяти. От медика и зеркальщика не укрылась усмешка Аллегри, которому, таким образом, удалось убрать с дороги своего самого сильного соперника.
Но уже в следующее мгновение лицо Аллегри омрачилось, и он обратился к Симонетте:
– Давно ли вы знаете Главу Доменико Лазарини и в каких отношениях состоите с ним?
Симонетта стыдливо потупилась. Она вынула белый платок и прижала его к губам.
Аллегри доверительным тоном спросил:
– Вы не хотите говорить?
– Хочу, – тихо ответила Симонетта, по-прежнему прикрывая рот платком. – Мне тяжело говорить перед Советом Десяти. Если хотите знать, Лазарини – это позорное пятно на всей моей жизни. И если вы думаете, что я хочу отомстить ему, то вы не ошибаетесь. Это месть отчаявшейся женщины, но это правда! Лазарини давно истязал меня приставаниями и бесстыдными предложениями, он ревниво преследовал меня до самого Константинополя, не переставая шантажировать. Наконец, ему даже удалось разрушить любовь всей моей жизни. – Говоря это, она печально взглянула на Мельцера.
Зеркальщик не пожелал встречаться с Симонеттой взглядом. Он не верил ей и хотел наказать ее невниманием, чего никто в зале, кроме Мейтенса, не заметил. Медик стоял рядом с Мельцером и делал ему знаки, чтобы тот повернулся к Симонетте. Но Мельцер упрямо смотрел в окно.
– Она серьезно, – прошептал Мейтенс зеркальщику, но тот притворялся, что ничего не слышит, и не удостоил женщину ни единым взглядом.
Доменико Лазарини и след простыл, несмотря на то что капитан Пигафетта прочесывал кварталы Сан-Марко и Кастелло в сопровождении многих сотен солдат. Слухи рождали слухи. Одни говорили, что Лазарини, чтобы избежать позорной смертной казни, утопился; другие утверждали, что видели его, переодетого в оловянщика, в арсеналах; третьи утверждали, что дож прячет его в палаццо Дукале.
Это подозрение не было необоснованным. Будучи архитектором, Лазарини знал переплетения переходов в новом палаццо как никто другой. Кроме того, прикрыв рот ладонью, говорили, что дож Франческо Фоскари боялся народа и хотел обеспечить себе путь для бегства. Он велел построить тайные ходы, которые оканчивались под водой. Но никто не мог указать точное место. Говорили также, что мудрый дож велел соорудить секретные комнаты без окон, но с достаточными запасами еды – убежище, в котором можно было отсидеться несколько месяцев. Говорили, что вход в лабиринт расположен за одной из бесчисленных картин или даже прямо на ней, поскольку якобы нарисованная дверь или окно совсем не нарисованные, а настоящие. Доказательством этого утверждения служил несчастный случай, который произошел незадолго до окончания строительных работ. Тогда два неизвестных художника, принимавших участие в строительстве, и двое рабочих упали с лесов на пьяцетта и разбились. Ходили слухи, что эти люди делали тайные комнаты дожа.
Как бы то ни было, убийство кормчего Джованелли сильно пошатнуло позиции дожа, поскольку все в Венеции знали, что Лазарини был одним из ближайших доверенных лиц Фоскари. Благодаря этому возросло влияние другой венецианской семьи, Лоредани, которые жили через два дома от Понте ди Риальто и теперь имели в Совете Десяти больше влияния, чем дож Фоскари.
Кроме того, дож был уже стар, слаб здоровьем, его преследовал шум в ушах, и даже те, кто был верен Фоскари, считали, что дни его сочтены. Мейтенс, облеченный доверием дожа, вынужден был составлять для него все новые и новые эликсиры и иные чудодейственные средства, чтобы продлить ему жизнь – кстати, к вящему прискорбию венецианских лейб-медиков Фоскари, с недоверием наблюдавших за каждой новой терапией, которую проводил доктор из Фландрии. Они подозревали, что Мейтенса приставили противники дожа, чтобы отравить его.
В то время ни в одном городе не было такой напряженной атмосферы, как в Венеции, и даже карнавал, который превращал Серениссиму в сумасшедший дом, не мог устранить недоверие между отдельными враждующими партиями. В палаццо на Большом Канале проводились роскошные пиршества, во время которых приглашенные гости в масках и костюмах могли оставаться неузнанными до полуночи.
Маски и костюмы, которые придумывали себе люди для карнавала, давали возможность прекраснейшим образом скрывать внешность гостей, и некоторые утверждали, что переодевание и маскарад придумали исключительно для того, чтобы сохранить в тайне, кто у кого бывал.
На памяти венецианцев в палаццо Агнезе никогда не устраивали карнавалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
В одном из таких ящиков однажды нашли сложенный пергамент, содержащий не очень грамотно составленное требование допросить по делу убитого Джованелли фламандского медика Мейтенса и немецкого зеркальщика Мельцера. Свидетели видели их в заляпанных кровью одеждах после той ночи, когда было совершено убийство.
Венецианцев смущало не столько само убийство – ведь Джованелли не занимал никакой государственной должности и никто не ожидал, что он оставит большое наследство, – гораздо сильнее их удивляло место, где был обнаружен труп – ступеньки собора Святого Марка. Это заставило патриарха предположить, что кормчий, который никогда не посещал мессу и не жертвовал святой Матери-Церкви, мог принадлежать к египетской или же иудейской секте, которые не чураются человеческих жертв для отпущения тяжких грехов. Что же это, происки безбожников под сенью собора Святого Марка?
В первую очередь Мельцера занимал вопрос, кто мог на них донести. В голову приходило очень много людей: привратник палаццо Агнезе, которого они оттолкнули в сторону, гондольер, который привез их к палаццо, а также хозяин постоялого двора «Санта-Кроче» или собственные слуги Мельцера. Зеркальщик не удивился бы, если бы их выдала Эдита.
Зато Мейтенс понимал всю серьезность сложившейся ситуации и с тех самых пор, как ему стало известно о доносе, размышлял над тем, как им доказать, что убийца – Лазарини. Если принять во внимание исходные данные – особенно то, что Лазарини был одним из Совета Десяти, – это казалось практически невозможным, и поэтому Мейтенс поделился с Мельцером своими соображениями о том, чтобы бежать.
Мельцер был категорически против этого. Он просто-напросто не мог поверить, что анонимного письма достаточно для того, чтобы обвинить в убийстве невиновного человека. Поэтому на следующий день они предстали в Салла делла Буссола перед Consiglio dei Dieci , Советом Десяти, и заявили, что возвращались из трактира и стали свидетелями убийства Джованелли. При этом они оба узнали убийцу: это был человек, входящий в Совет Десяти, Доменико Лазарини.
Лазарини вел допрос самым суровым тоном и обозвал Мельцера пьяницей, словам которого нельзя верить. Услышав обвинение в свой адрес, Глава вскочил со стула. Стул опрокинулся, а Лазарини бросился на зеркальщика, чтобы задушить его. Мессиру Аллегри, который возглавлял заседание, с большим трудом удалось удержать Лазарини с помощью двух стражников. Такое обвинение звучало не впервые, но прошло уже добрых лет двадцать с тех пор, как члена Совета Десяти во время исполнения им служебных обязанностей обвиняли в совершении убийства.
Мейтенс и Мельцер продолжали утверждать:
– Лазарини был в сопровождении короля нищих Никколо.
Но Лазарини отказывался признаваться в том, что вообще знаком с этим человеком, и утверждал, что эти якобы свидетели убийства сами и есть настоящие убийцы.
Аллегри велел привести короля нищих, который теперь назывался кормчим, и стал его допрашивать:
– Был ли ты той ночью вместе с Доменико Лазарини, членом Совета Десяти?
Никколо ответил:
– Не знаю я никакого Лазарини! А Лазарини подтвердил:
– Пусть высокий суд поверит мне: я не поддерживаю связей с чернью и нищими, а с такими как этот – и подавно!
Но это оказалось для Капитано слишком, и он огрызнулся:
– Как вы назвали меня? Чернью? А в качестве помощника для исполнения ваших хитроумных замыслов я, значит, был хорош?
Мессир Аллегри ударил кулаком по столу:
– То есть Доменико Лазарини тебе все же знаком?
Никколо испугался. Он бросил на Аллегри неуверенный взгляд, потом поглядел на Лазарини, лицо которого было бесстрастно.
– Твой ответ? – настаивал Аллегри. – Ты знаешь Доменико Лазарини?
– Ну ладно. – Никколо провел рукой по своим длинным волосам. – Все так, как я уже сказал: Лазарини впутал меня в свои грязные делишки. Он пытался заполучить через меня флот Доербеков, который принадлежит теперь донне Эдите. За это он собирался ввести меня в долю.
Уже совсем было успокоившийся Лазарини теперь окончательно вышел из себя. Он хватал воздух ртом, рванул воротничок, стягивавший шею. Потом ткнул пальцем в Никколо и закричал, обращаясь к Аллегри, сидевшему рядом с ним за длинным столом:
– Вы ведь не поверите этому ничтожеству, нищему-выскочке, которому не впервой защищаться перед Советом Десяти? – Голос Лазарини захлебнулся. – Это был он! Он заколол Джованелли! Я могу это подтвердить!
– Дьявол! – вскричал Никколо. – Это просто дьявол во плоти. Клянусь распятием Христа, он лжет, лжет, лжет!
Члены Совета непонимающе глядели друг на друга. Никто из одетых в черное людей не отваживался сказать ни слова. Слишком уж неожиданным оказалось для них показание короля нищих.
Для Аллегри же такой поворот дела оказался очень кстати. Ни для кого не было тайной, что Лазарини и Аллегри принадлежали к различным партиям. Поэтому они ненавидели друг друга, словно кошка с собакой. Для Аллегри было бы очень выгодно представить Лазарини убийцей; но пока что не было доказательств и тень подозрения висела над Мельцером и Мейтенсом, которые признались, что отнесли труп на ступени собора Святого Марка.
Кто знает, какой приговор вынес бы Совет – «виновен» или «невиновен» (это решалось большинством голосов), если бы в зал не вошел один из уффициали в красном и не объявил, что у Салла делла Буссола ожидает женщина, лицо которой закрыто вуалью. В руках у женщины окровавленная одежда. Незнакомка просит, чтобы ее выслушали в связи с делом Джованелли.
Среди членов Совета возникло беспокойство, и Аллегри велел впустить неизвестную свидетельницу. Мельцер сразу же узнал ее.
Чтобы защититься от холода, женщина набросила на голову широкий платок. В руках у нее был окровавленный сверток. Она молча положила его на стол, за которым восседал Совет Десяти. Затем принялась снимать с головы платок.
Она еще не закончила, когда Лазарини вскочил и оттолкнул женщину в сторону с такой силой, что платок выскользнул у нее из рук и упал на пол. Лазарини бегом пересек зал и исчез.
Сначала никто из высоких судей не знал, чем объяснить его поведение.
– Вы лютнистка Симонетта? – спросил Аллегри, узнавший, кто стоит перед ним.
– Да, это я, – ответила женщина.
– И что вы можете нам сообщить? Что в этом свертке?
– Высокий Совет, – твердым голосом начала Симонетта, – убийцу кормчего Джованелли зовут Доменико Лазарини. Здесь плащ, который был на нем той ночью. Лазарини отдал его мне на следующее утро, чтобы я постирала. Но увидев кровь, которой пропитан плащ, я догадалась, что это может стать доказательством убийства.
Одетые в черное мужчины поднялись и поглядели туда, где лежал окровавленный пащ.
– И это вне всякого сомнения плащ Лазарини? – спросил один из советников.
– Да, совершенно точно, – ответила Симонетта. – Посмотрите на пуговицы с буквой «Л». Ни у кого из жителей Венеции больше нет одежды с такими пуговицами.
Мельцер и Мейтенс слушали показания Симонетты в сильном волнении. Теперь обвинение было снято с них. Доказательства против Лазарини были весьма впечатляющими, даже для Совета Десяти. От медика и зеркальщика не укрылась усмешка Аллегри, которому, таким образом, удалось убрать с дороги своего самого сильного соперника.
Но уже в следующее мгновение лицо Аллегри омрачилось, и он обратился к Симонетте:
– Давно ли вы знаете Главу Доменико Лазарини и в каких отношениях состоите с ним?
Симонетта стыдливо потупилась. Она вынула белый платок и прижала его к губам.
Аллегри доверительным тоном спросил:
– Вы не хотите говорить?
– Хочу, – тихо ответила Симонетта, по-прежнему прикрывая рот платком. – Мне тяжело говорить перед Советом Десяти. Если хотите знать, Лазарини – это позорное пятно на всей моей жизни. И если вы думаете, что я хочу отомстить ему, то вы не ошибаетесь. Это месть отчаявшейся женщины, но это правда! Лазарини давно истязал меня приставаниями и бесстыдными предложениями, он ревниво преследовал меня до самого Константинополя, не переставая шантажировать. Наконец, ему даже удалось разрушить любовь всей моей жизни. – Говоря это, она печально взглянула на Мельцера.
Зеркальщик не пожелал встречаться с Симонеттой взглядом. Он не верил ей и хотел наказать ее невниманием, чего никто в зале, кроме Мейтенса, не заметил. Медик стоял рядом с Мельцером и делал ему знаки, чтобы тот повернулся к Симонетте. Но Мельцер упрямо смотрел в окно.
– Она серьезно, – прошептал Мейтенс зеркальщику, но тот притворялся, что ничего не слышит, и не удостоил женщину ни единым взглядом.
Доменико Лазарини и след простыл, несмотря на то что капитан Пигафетта прочесывал кварталы Сан-Марко и Кастелло в сопровождении многих сотен солдат. Слухи рождали слухи. Одни говорили, что Лазарини, чтобы избежать позорной смертной казни, утопился; другие утверждали, что видели его, переодетого в оловянщика, в арсеналах; третьи утверждали, что дож прячет его в палаццо Дукале.
Это подозрение не было необоснованным. Будучи архитектором, Лазарини знал переплетения переходов в новом палаццо как никто другой. Кроме того, прикрыв рот ладонью, говорили, что дож Франческо Фоскари боялся народа и хотел обеспечить себе путь для бегства. Он велел построить тайные ходы, которые оканчивались под водой. Но никто не мог указать точное место. Говорили также, что мудрый дож велел соорудить секретные комнаты без окон, но с достаточными запасами еды – убежище, в котором можно было отсидеться несколько месяцев. Говорили, что вход в лабиринт расположен за одной из бесчисленных картин или даже прямо на ней, поскольку якобы нарисованная дверь или окно совсем не нарисованные, а настоящие. Доказательством этого утверждения служил несчастный случай, который произошел незадолго до окончания строительных работ. Тогда два неизвестных художника, принимавших участие в строительстве, и двое рабочих упали с лесов на пьяцетта и разбились. Ходили слухи, что эти люди делали тайные комнаты дожа.
Как бы то ни было, убийство кормчего Джованелли сильно пошатнуло позиции дожа, поскольку все в Венеции знали, что Лазарини был одним из ближайших доверенных лиц Фоскари. Благодаря этому возросло влияние другой венецианской семьи, Лоредани, которые жили через два дома от Понте ди Риальто и теперь имели в Совете Десяти больше влияния, чем дож Фоскари.
Кроме того, дож был уже стар, слаб здоровьем, его преследовал шум в ушах, и даже те, кто был верен Фоскари, считали, что дни его сочтены. Мейтенс, облеченный доверием дожа, вынужден был составлять для него все новые и новые эликсиры и иные чудодейственные средства, чтобы продлить ему жизнь – кстати, к вящему прискорбию венецианских лейб-медиков Фоскари, с недоверием наблюдавших за каждой новой терапией, которую проводил доктор из Фландрии. Они подозревали, что Мейтенса приставили противники дожа, чтобы отравить его.
В то время ни в одном городе не было такой напряженной атмосферы, как в Венеции, и даже карнавал, который превращал Серениссиму в сумасшедший дом, не мог устранить недоверие между отдельными враждующими партиями. В палаццо на Большом Канале проводились роскошные пиршества, во время которых приглашенные гости в масках и костюмах могли оставаться неузнанными до полуночи.
Маски и костюмы, которые придумывали себе люди для карнавала, давали возможность прекраснейшим образом скрывать внешность гостей, и некоторые утверждали, что переодевание и маскарад придумали исключительно для того, чтобы сохранить в тайне, кто у кого бывал.
На памяти венецианцев в палаццо Агнезе никогда не устраивали карнавалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65