По понятным причинам к китайцам было не подступиться, но шпионы сообщили, что зеркальщик тоже владеет этим искусством. Сначала они хотели тебя похитить. Тогда Лазарини пришла в голову дьявольская мысль о том, что в Венецию тебя должна заманить женщина. Выбор пал на меня.
– Так я и знал! – возмущенно воскликнул Мельцер. – И о чем я только думал!
Пылая от ярости, он направился к Порто делла Карта.
– Хоть прибыльная работа-то была?
Симонетта заплакала и побежала за ним следом.
– Лазарини дал мне пятьдесят скудо, а еще пятьдесят он должен был заплатить после выполнения задания моему брату Джакопо.
– Ты их получила?
– Нет. Мне не нужны эти деньги.
– Откуда столь внезапное благородство?
Симонетта обогнала Мельцера, встала перед ним и со слезами на глазах сказала:
– Все произошло не так, как было запланировано. Джакопо убили по случайному стечению обстоятельств, а я влюбилась в тебя. Да, я действительно в тебя влюбилась!
– Где замешаны деньги, там нет места для любви.
– Клянусь прахом святого Маркуса, это правда!
– А почему же ты убежала с Лазарини?
– С тех пор как выбор пал на меня, Лазарини положил на меня глаз. Ему постоянно докладывали обо мне всякие шпионы. Мне кажется, он следил за каждым нашим шагом. В какой-то момент, видимо, соглядатаи сообщили в Венецию о том, что лютнистка и зеркальщик, по всей видимости, заодно. И Лазарини потерял голову. Он отправился в Константинополь и потребовал, чтобы я немедленно вернулась в Венецию, в противном случае он позаботится о том, чтобы тебя убили. Он заявил, что убийца в Константинополе стоит всего два скудо.
– Убить меня? Он, должно быть, сошел с ума. В этом случае он никогда не смог бы выполнить свое поручение.
Симонетта кивнула.
– Из-за любви мужчина способен потерять голову. Мельцер смущенно уставился в землю. Слова Симонетты поразили его. Неужели она говорила правду? В конце концов, однажды она уже обманула его.
И пока он молча прислушивался к себе, спрашивая, чему стоит доверять больше – своим чувствам или своему разуму, Симонетта сделала попытку обнять его. Тут зеркальщик вырвался, словно это нежное прикосновение было ему противно, и бросился прочь со словами:
– Нет, умоляю тебя! Дай мне время!
А Симонетта так и осталась стоять, не зная, что делать.
Перед Порта делла Карта прогуливались стражники в широких подвязанных под коленями штанах и рубашках в красно-синюю полоску. Но вместо обычной четверки ворота охраняли двенадцать стражников, и каждый, кто хотел войти в палаццо Дукале, должен был назвать свое имя и цель визита. Только тогда стражники поднимали скрещенные алебарды и пропускали гостя.
Вскоре показался Мейтенс. Он отвел Мельцера в сторону и, убедившись, что никто не подслушивает, прошептал:
– Дож стал жертвой покушения. Кто-то пытался отравить его. Кажется, здесь дикие нравы. Идемте!
И оба мужчины обошли вокруг собора Святого Марка, перешли мост через Рио-дель-Палаццо и приблизились к кампо Сан-Захария с тыльной стороны.
– Я пришел, – сообщил Мейтенс, – как раз вовремя, чтобы влить ему кружку морской воды. Дожа вырвало, и он выблевал все, что ел за последние два дня. Теперь он находится на попечении двух своих лейб-медиков, за которых я не стал бы ручаться. Говорят, у дожа много врагов. Вы меня вообще слушаете?
– Да-да, конечно, – задумчиво ответил Мельцер. Гнилостный запах, который поднимался от Рио-дель-Вин и неотвратимо расползался по всем близлежащим переулкам, смешивался с сырым осенним воздухом и был способен лишить чувств любого. С тех пор как зеркальщик ступил на берег Венеции, он отчаянно страдал из-за невыносимой вони этого города. Мельцер с отвращением уткнулся носом в сгиб локтя.
Мейтенс, от которого не укрылось движение зеркальщика, грубо рассмеялся и заметил:
– Через день-два ваш нос привыкнет к венецианскому аромату клоаки. С городами то же, что и с женщинами: самые красивые из них страшно воняют.
Зеркальщик заставил себя ухмыльнуться.
– Вам не дает покоя судьба дочери, – снова начал Мейтенс, когда они поеживаясь шли рядом по направлению к постоялому двору. – Мы найдем ее. Венеция – город на островах. Потеряться здесь не так просто.
На постоялом дворе «Санта-Кроче» среди постояльцев царило сильное волнение. Отряд уффициали, семеро вооруженных человек, проверяли всех иностранных посетителей, их бумаги, багаж, даже одежду. Говорили, что дожа пытались отравить, и предполагали, что это сделал иностранец. Мейтенс и Мельцер многозначительно переглянулись.
Больше всех перепугался хозяин постоялого двора, опасавшийся за репутацию своего эксклюзивного заведения. Он рассыпался перед зеркальщиком в тысяче извинений, поясняя, что такого у него еще никогда не было, что уффициали обыскали комнату Мельцера и конфисковали черную мазь. Ему, Михелю Мельцеру, надлежит предстать завтра перед Quarantia Criminal .
– Черная мазь? – Мейтенс, ставший свидетелем разговора, вопросительно взглянул на Мельцера. – Хотите составить мне конкуренцию, зеркальщик?
Михель Мельцер горько рассмеялся.
– Глупости. Это не мазь, это сажа для печати!
Комната зеркальщика представляла собой жалкое зрелище. Сундуки, ящики – все было перерыто, не исключая постели. Но кроме сажи ничего не пропало, ни единой монетки из кошеля. Мельцер вынул сотню гульденов и протянул медику:
– Я ведь вам все еще должен.
На следующее утро Мельцера вежливо, но настойчиво разбудили двое уффициали и отвели его в Quarantia в палаццо дожей. Лестницы, галереи, своды этого дворца были предназначены для того, чтобы у чужестранца возникло ощущение, будто отсюда управляют всем миром. Если при входе в палаццо зеркальщик еще был уверенным в себе и не чувствовал никакой вины, то его уверенность улетучивалась по мере того, как дорога, по которой шли уффициали, становилась все более длинной и запутанной. Наконец они пришли в зал, в котором Мельцер запомнил только фрески на высоком потолке и обтянутые красной камкой стены.
За массивным деревянным столом сидел низенький, одетый в красное человек, которого уффициали почтительно называли «капитане». Капитано Пигафетта – так его звали – поглядел на Мельцера подчеркнуто дружелюбно, поинтересовался его именем, родом занятий, происхождением и наконец дважды хлопнул в ладоши. Тут же, словно ее открыла невидимая рука, отворилась дверь в стене, и оттуда появились двое уффициали в униформе. Первый из них нес жестяную коробочку Мельцера, в которой лежала сажа для печати, у второго в руках была взъерошенная серая кошка, шипящее создание, каких полно на улицах и площадях Венеции.
Капитано Пигафетта принадлежал к тому нередкому типу людей, характер которых колеблется между безвредным ничтожеством и хитрой опасностью. При этом они изо всех сил стараются скрывать свою подлую сущность за постоянной улыбкой. Открыв жестяную коробочку, капитано ухмыльнулся, но когда он запустил в нее руку, лицо его на миг исказилось.
– Не вы ли говорили, что занимаетесь производством зеркал, чужестранец?
– Говорил, капитано.
Пигафетта самодовольно улыбнулся.
– А что, в производстве зеркал нужны такие вонючие мази?
– Нет, капитано. Это не мазь, это средство для черного искусства.
– То есть вы маг, шарлатан или же даже пособник дьявола?
– Ничего подобного, капитано. Сажа – не что иное, как чернила для искусственного письма.
– То есть вы волшебник. Один из тех, которые бродят по рынкам и выманивают деньги из карманов граждан. Как бы там ни было, колдовство никоим образом не является почетным занятием.
Мельцер едва сдержался.
Внезапно капитано сменил тему и спросил:
– Какого Папу вы, собственно говоря, почитаете, колдун? Того, который в Риме, или же Амадеуса Савойского, который называет себя Папой Феликсом Пятым?
И хитро улыбнулся.
Зеркальщик не ожидал такого вопроса и растерялся.
– Я… не знаю, к чему вы ведете, капитано, – пробормотал Мельцер. – Есть только один наместник Бога на земле. Или как?
Такой ответ озадачил капитано, и он снова обратился к саже и жестяной коробочке.
– Пахнет не так уж и плохо, – заявил он, засунув нос в сажу, – но этим отличаются почти все смертельные яды.
– Капитано! – возмущенно воскликнул Мельцер. – Моя сажа – это не яд. Это смесь из жира, копоти и других компонентов и сделана исключительно для проявления искусственного письма!
Пигафетта злорадно ухмыльнулся.
– Ну хорошо, чернокнижник, как насчет того, чтобы сказать, что ваша сажа никому не может навредить?
– Нет, конечно же не может, капитано!
– И ей тоже не может? – Пигафетта указал на кошку, которую держал в руках уффициали. Тот посадил кошку на стол перед капитано. Изголодавшаяся кошка услышала запах жира и бросилась к жестяной коробке. Кошка ела так жадно, что сажа разбрызгалась по столу капитано и оставила на нем грязные пятна.
Мельцеру противно было смотреть на облизывающуюся и глотающую сажу кошку. Животное с ног до головы было в саже и, казалось, никак не могло наесться.
– Капитано, эта сажа задумывалась не как еда для кошек, – напомнил зеркальщик, – и уж точно не для таких изголодавшихся, как эта!
Пигафетта, с дьявольским наслаждением наблюдавший за жрущей кошкой, сложил руки на груди и, переминаясь с ноги на ногу, ответил:
– Если это не яд, то скажите, что она выживет…
– А если нет?
Капитано поднял взгляд на Мельцера:
– Тогда не хотел бы я быть на вашем месте, зеркальщик. Он не успел договорить, как кошка внезапно перестала есть.
Пигафетта удивленно поднял брови.
Перемазанная сажей кошка выглядела жалко. Было видно, что ей плохо, потому что, вопреки кошачьей привычке вылизываться при каждом удобном случае, наевшееся животное уселось на стол и стало мотать головой, словно пытаясь выплюнуть жирную пищу. Жуткое зрелище продолжалось недолго, кошка упала на стол. Задние лапки ее конвульсивно дергались.
Мельцер с отвращением отвернулся.
– Унесите ее! – выкрикнул капитано. – А чернокнижника – в камеру!
На секунду Мельцеру показалось, что земля ушла у него из-под ног. Ему почудилось, что весь мир сговорился против него, но вскоре к нему вернулись силы и воля. Он бросил на Пигафетту яростный взгляд и воскликнул:
– Кто дал вам право так со мной обходиться?! Пришлите мне в камеру самого лучшего адвоката, какой только есть в этом городе!
Капитано скривился и развел руками:
– Я действую во имя республики. Вы подозреваетесь в соучастии в заговоре. А что касается адвоката, то у вас будет самый лучший из тех, кого вы в состоянии оплатить.
Мельцер не мог избавиться от ощущения, что это был скрытый намек на деньги, которые уффициали нашли в его комнате, но умышленно проглядели. Мгновение он колебался, не подкупить ли капитано, но почему-то не чувствовал особого испуга. Было ли это предчувствие, которое посещает людей, когда судьба относится к ним неожиданно жестоко? По крайней мере, собственное заточение огорчило Мельцера меньше, чем то, что он узнал вчера об Эдите и о Симонетте.
Зеркальщик позволил увести себя, нисколько не сопротивляясь. Те же самые уффициали, которые привели его утром в камеру, теперь вели Мельцера на четвертый этаж дворца, где обитали Tre Capi , трое председателей Совета Десяти. И тут произошла неожиданная встреча.
У одного из окон высотой почти от пола до потолка, через которые можно было поглядеть во внутренний двор палаццо дожей, стоял высокий, одетый в черное человек. Когда он обернулся, зеркальщик узнал в нем Доменико Лазарини.
– Не ожидал вас здесь увидеть! – вырвалось у Мельцера.
Сказать это его заставили ярость и ревность, и он с презрением добавил:
– Это не к добру!
С наигранной приветливостью Лазарини подошел к зеркальщику и спросил:
– Прошу вас, мастер Мельцер, скажите, почему вы настроены столь недоверчиво?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Так я и знал! – возмущенно воскликнул Мельцер. – И о чем я только думал!
Пылая от ярости, он направился к Порто делла Карта.
– Хоть прибыльная работа-то была?
Симонетта заплакала и побежала за ним следом.
– Лазарини дал мне пятьдесят скудо, а еще пятьдесят он должен был заплатить после выполнения задания моему брату Джакопо.
– Ты их получила?
– Нет. Мне не нужны эти деньги.
– Откуда столь внезапное благородство?
Симонетта обогнала Мельцера, встала перед ним и со слезами на глазах сказала:
– Все произошло не так, как было запланировано. Джакопо убили по случайному стечению обстоятельств, а я влюбилась в тебя. Да, я действительно в тебя влюбилась!
– Где замешаны деньги, там нет места для любви.
– Клянусь прахом святого Маркуса, это правда!
– А почему же ты убежала с Лазарини?
– С тех пор как выбор пал на меня, Лазарини положил на меня глаз. Ему постоянно докладывали обо мне всякие шпионы. Мне кажется, он следил за каждым нашим шагом. В какой-то момент, видимо, соглядатаи сообщили в Венецию о том, что лютнистка и зеркальщик, по всей видимости, заодно. И Лазарини потерял голову. Он отправился в Константинополь и потребовал, чтобы я немедленно вернулась в Венецию, в противном случае он позаботится о том, чтобы тебя убили. Он заявил, что убийца в Константинополе стоит всего два скудо.
– Убить меня? Он, должно быть, сошел с ума. В этом случае он никогда не смог бы выполнить свое поручение.
Симонетта кивнула.
– Из-за любви мужчина способен потерять голову. Мельцер смущенно уставился в землю. Слова Симонетты поразили его. Неужели она говорила правду? В конце концов, однажды она уже обманула его.
И пока он молча прислушивался к себе, спрашивая, чему стоит доверять больше – своим чувствам или своему разуму, Симонетта сделала попытку обнять его. Тут зеркальщик вырвался, словно это нежное прикосновение было ему противно, и бросился прочь со словами:
– Нет, умоляю тебя! Дай мне время!
А Симонетта так и осталась стоять, не зная, что делать.
Перед Порта делла Карта прогуливались стражники в широких подвязанных под коленями штанах и рубашках в красно-синюю полоску. Но вместо обычной четверки ворота охраняли двенадцать стражников, и каждый, кто хотел войти в палаццо Дукале, должен был назвать свое имя и цель визита. Только тогда стражники поднимали скрещенные алебарды и пропускали гостя.
Вскоре показался Мейтенс. Он отвел Мельцера в сторону и, убедившись, что никто не подслушивает, прошептал:
– Дож стал жертвой покушения. Кто-то пытался отравить его. Кажется, здесь дикие нравы. Идемте!
И оба мужчины обошли вокруг собора Святого Марка, перешли мост через Рио-дель-Палаццо и приблизились к кампо Сан-Захария с тыльной стороны.
– Я пришел, – сообщил Мейтенс, – как раз вовремя, чтобы влить ему кружку морской воды. Дожа вырвало, и он выблевал все, что ел за последние два дня. Теперь он находится на попечении двух своих лейб-медиков, за которых я не стал бы ручаться. Говорят, у дожа много врагов. Вы меня вообще слушаете?
– Да-да, конечно, – задумчиво ответил Мельцер. Гнилостный запах, который поднимался от Рио-дель-Вин и неотвратимо расползался по всем близлежащим переулкам, смешивался с сырым осенним воздухом и был способен лишить чувств любого. С тех пор как зеркальщик ступил на берег Венеции, он отчаянно страдал из-за невыносимой вони этого города. Мельцер с отвращением уткнулся носом в сгиб локтя.
Мейтенс, от которого не укрылось движение зеркальщика, грубо рассмеялся и заметил:
– Через день-два ваш нос привыкнет к венецианскому аромату клоаки. С городами то же, что и с женщинами: самые красивые из них страшно воняют.
Зеркальщик заставил себя ухмыльнуться.
– Вам не дает покоя судьба дочери, – снова начал Мейтенс, когда они поеживаясь шли рядом по направлению к постоялому двору. – Мы найдем ее. Венеция – город на островах. Потеряться здесь не так просто.
На постоялом дворе «Санта-Кроче» среди постояльцев царило сильное волнение. Отряд уффициали, семеро вооруженных человек, проверяли всех иностранных посетителей, их бумаги, багаж, даже одежду. Говорили, что дожа пытались отравить, и предполагали, что это сделал иностранец. Мейтенс и Мельцер многозначительно переглянулись.
Больше всех перепугался хозяин постоялого двора, опасавшийся за репутацию своего эксклюзивного заведения. Он рассыпался перед зеркальщиком в тысяче извинений, поясняя, что такого у него еще никогда не было, что уффициали обыскали комнату Мельцера и конфисковали черную мазь. Ему, Михелю Мельцеру, надлежит предстать завтра перед Quarantia Criminal .
– Черная мазь? – Мейтенс, ставший свидетелем разговора, вопросительно взглянул на Мельцера. – Хотите составить мне конкуренцию, зеркальщик?
Михель Мельцер горько рассмеялся.
– Глупости. Это не мазь, это сажа для печати!
Комната зеркальщика представляла собой жалкое зрелище. Сундуки, ящики – все было перерыто, не исключая постели. Но кроме сажи ничего не пропало, ни единой монетки из кошеля. Мельцер вынул сотню гульденов и протянул медику:
– Я ведь вам все еще должен.
На следующее утро Мельцера вежливо, но настойчиво разбудили двое уффициали и отвели его в Quarantia в палаццо дожей. Лестницы, галереи, своды этого дворца были предназначены для того, чтобы у чужестранца возникло ощущение, будто отсюда управляют всем миром. Если при входе в палаццо зеркальщик еще был уверенным в себе и не чувствовал никакой вины, то его уверенность улетучивалась по мере того, как дорога, по которой шли уффициали, становилась все более длинной и запутанной. Наконец они пришли в зал, в котором Мельцер запомнил только фрески на высоком потолке и обтянутые красной камкой стены.
За массивным деревянным столом сидел низенький, одетый в красное человек, которого уффициали почтительно называли «капитане». Капитано Пигафетта – так его звали – поглядел на Мельцера подчеркнуто дружелюбно, поинтересовался его именем, родом занятий, происхождением и наконец дважды хлопнул в ладоши. Тут же, словно ее открыла невидимая рука, отворилась дверь в стене, и оттуда появились двое уффициали в униформе. Первый из них нес жестяную коробочку Мельцера, в которой лежала сажа для печати, у второго в руках была взъерошенная серая кошка, шипящее создание, каких полно на улицах и площадях Венеции.
Капитано Пигафетта принадлежал к тому нередкому типу людей, характер которых колеблется между безвредным ничтожеством и хитрой опасностью. При этом они изо всех сил стараются скрывать свою подлую сущность за постоянной улыбкой. Открыв жестяную коробочку, капитано ухмыльнулся, но когда он запустил в нее руку, лицо его на миг исказилось.
– Не вы ли говорили, что занимаетесь производством зеркал, чужестранец?
– Говорил, капитано.
Пигафетта самодовольно улыбнулся.
– А что, в производстве зеркал нужны такие вонючие мази?
– Нет, капитано. Это не мазь, это средство для черного искусства.
– То есть вы маг, шарлатан или же даже пособник дьявола?
– Ничего подобного, капитано. Сажа – не что иное, как чернила для искусственного письма.
– То есть вы волшебник. Один из тех, которые бродят по рынкам и выманивают деньги из карманов граждан. Как бы там ни было, колдовство никоим образом не является почетным занятием.
Мельцер едва сдержался.
Внезапно капитано сменил тему и спросил:
– Какого Папу вы, собственно говоря, почитаете, колдун? Того, который в Риме, или же Амадеуса Савойского, который называет себя Папой Феликсом Пятым?
И хитро улыбнулся.
Зеркальщик не ожидал такого вопроса и растерялся.
– Я… не знаю, к чему вы ведете, капитано, – пробормотал Мельцер. – Есть только один наместник Бога на земле. Или как?
Такой ответ озадачил капитано, и он снова обратился к саже и жестяной коробочке.
– Пахнет не так уж и плохо, – заявил он, засунув нос в сажу, – но этим отличаются почти все смертельные яды.
– Капитано! – возмущенно воскликнул Мельцер. – Моя сажа – это не яд. Это смесь из жира, копоти и других компонентов и сделана исключительно для проявления искусственного письма!
Пигафетта злорадно ухмыльнулся.
– Ну хорошо, чернокнижник, как насчет того, чтобы сказать, что ваша сажа никому не может навредить?
– Нет, конечно же не может, капитано!
– И ей тоже не может? – Пигафетта указал на кошку, которую держал в руках уффициали. Тот посадил кошку на стол перед капитано. Изголодавшаяся кошка услышала запах жира и бросилась к жестяной коробке. Кошка ела так жадно, что сажа разбрызгалась по столу капитано и оставила на нем грязные пятна.
Мельцеру противно было смотреть на облизывающуюся и глотающую сажу кошку. Животное с ног до головы было в саже и, казалось, никак не могло наесться.
– Капитано, эта сажа задумывалась не как еда для кошек, – напомнил зеркальщик, – и уж точно не для таких изголодавшихся, как эта!
Пигафетта, с дьявольским наслаждением наблюдавший за жрущей кошкой, сложил руки на груди и, переминаясь с ноги на ногу, ответил:
– Если это не яд, то скажите, что она выживет…
– А если нет?
Капитано поднял взгляд на Мельцера:
– Тогда не хотел бы я быть на вашем месте, зеркальщик. Он не успел договорить, как кошка внезапно перестала есть.
Пигафетта удивленно поднял брови.
Перемазанная сажей кошка выглядела жалко. Было видно, что ей плохо, потому что, вопреки кошачьей привычке вылизываться при каждом удобном случае, наевшееся животное уселось на стол и стало мотать головой, словно пытаясь выплюнуть жирную пищу. Жуткое зрелище продолжалось недолго, кошка упала на стол. Задние лапки ее конвульсивно дергались.
Мельцер с отвращением отвернулся.
– Унесите ее! – выкрикнул капитано. – А чернокнижника – в камеру!
На секунду Мельцеру показалось, что земля ушла у него из-под ног. Ему почудилось, что весь мир сговорился против него, но вскоре к нему вернулись силы и воля. Он бросил на Пигафетту яростный взгляд и воскликнул:
– Кто дал вам право так со мной обходиться?! Пришлите мне в камеру самого лучшего адвоката, какой только есть в этом городе!
Капитано скривился и развел руками:
– Я действую во имя республики. Вы подозреваетесь в соучастии в заговоре. А что касается адвоката, то у вас будет самый лучший из тех, кого вы в состоянии оплатить.
Мельцер не мог избавиться от ощущения, что это был скрытый намек на деньги, которые уффициали нашли в его комнате, но умышленно проглядели. Мгновение он колебался, не подкупить ли капитано, но почему-то не чувствовал особого испуга. Было ли это предчувствие, которое посещает людей, когда судьба относится к ним неожиданно жестоко? По крайней мере, собственное заточение огорчило Мельцера меньше, чем то, что он узнал вчера об Эдите и о Симонетте.
Зеркальщик позволил увести себя, нисколько не сопротивляясь. Те же самые уффициали, которые привели его утром в камеру, теперь вели Мельцера на четвертый этаж дворца, где обитали Tre Capi , трое председателей Совета Десяти. И тут произошла неожиданная встреча.
У одного из окон высотой почти от пола до потолка, через которые можно было поглядеть во внутренний двор палаццо дожей, стоял высокий, одетый в черное человек. Когда он обернулся, зеркальщик узнал в нем Доменико Лазарини.
– Не ожидал вас здесь увидеть! – вырвалось у Мельцера.
Сказать это его заставили ярость и ревность, и он с презрением добавил:
– Это не к добру!
С наигранной приветливостью Лазарини подошел к зеркальщику и спросил:
– Прошу вас, мастер Мельцер, скажите, почему вы настроены столь недоверчиво?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65