когда Папы содержат своих собственных магов, а короли – предсказателей с хрустальными шарами? Что это за времена, когда матери продают жидкость из пуповины своих младенцев, которая, как полагают, должна обеспечить вечную молодость; когда отрубленный хвост горностая помогает от зубной боли, а жидкое серебро – от французской болезни? Ученые монахи, ранее предававшиеся созерцанию и благочестивым молитвам, предсказывают предстоящее рождение ребенка по моче. Алхимики составляют жуткие эликсиры, после которых начинаются видения и появляется недолгое ощущение счастья; но едва алхимиков начинают преследовать, как они бросают зависимых от них людей на произвол судьбы.
Соль и мед, которые со дня сотворения мира на всей земле считались приправами, отжили свое и больше не удовлетворяют наш вкус. Некоторые готовы совершить путешествие в Аравию или Индию за парой мешков перца, корицы, имбиря и гвоздики, а те, чье небо ничто больше не щекочет, одаряют их золотом. И это при том, что всем известно: пряности просто одурачивают истекающий слюной язык, внушая ему то, чего на самом деле нет – подобно сказочнику или калеке со святой вечери, которого теперь везде показывают. От шарлатанов нет никакой пользы, но и вреда по меньшей мере тоже никакого – в отличие от восточных пряностей. Они разлагают кишки, и то, что на краткое время радует язык, несет смерть внутренностям.
Но кому, хочу я вас спросить, мог помешать я, я, зеркальщик Михель Мельцер, когда – как же давно это было – провозгласил, что в моих зеркалах каждый может увидеть свое счастье, если будет смотреть в них достаточно долго и верить в чудо? То, что до сих пор мне приходилось немного помогать счастью? Пусть простят мне те, кого оно коснулось – я не обманывал их. Даже тридцать шесть монахов из ордена святого Бенедикта, которым я обещал той ночью миг блаженства и заставил увидеть сладострастие in personam . Они были в экстазе и несколько дней спустя, подобно святому Антонию, словно действительно одним глазком заглянули в запретный рай. Именно тогда я и понял, что зеркала обладают способностью изменять людей, и начал этим как следует пользоваться.
Человек исполнен желаний от детской колыбели и до смертного ложа. Но понимание того, что большая часть желаний так и остается неисполненной, доступно немногим. Мы отчаянно цепляемся за все, что способно дать нам надежду. В таком случае зеркало не причиняет ни малейшего вреда.
Но расскажу-ка я по порядку, как все это было. Я ничего не пропущу и ничего не стану скрывать, я только надеюсь, что у вас, верный мой сосед, достаточно бумаги и чернил. Записывать каждое мое слово не нужно, и можете сами решать, что вам кажется важным, а что – нет. Но я должен взять с вас обещание, что вы не станете ничего искажать и перевирать. Поклянитесь всем святым и той монахиней, что родила от вас, не скрывать даже непристойного и правдиво записать мою историю.
Пятая неделя поста, что для меня, собственно, ничего не значит, поскольку такой старик, как я, и так живет исключительно воспоминаниями.
Михель Мепьцер
Глава I. Зеркала Майнца
До семи лет Михель Мельцер рос как трава под солнцем – наивный, простодушный, но зато смышленый и любопытный. При этом, однако, ему не хватало разума, чтобы понять Библию. Интерес для него представляли исключительно чудеса, которых в Библии немало, и Освальду – так звали его отца – приходилось, насколько позволяло время и тусклый свет в мастерской, читать сыну о том, как Моисей заколдовал змею, или о том, как он заставил источник бить из скалы. И мальчику хотелось одного: стать пророком, таким же, как Моисей.
Поначалу отец Михеля не обращал никакого внимания на вопрос о выборе столь возвышенной профессии, равно как и на большинство вопросов, которые задавал ему сын. Но позже, когда Освальд Мельцер понял, что Михель настаивает на том, чтобы учиться на пророка, он вынужден был запретить сыну дальнейшие расспросы. Вместо ответа Михель получил от отца зеркало собственного изготовления и в придачу наставление: мол, пусть, коли хочет, занимается им – рано или поздно зеркало станет его кормить. Но прежде всего следует научиться осторожно с ним обращаться, потому как разбитое по своей вине зеркало сулит владельцу вечное несчастье. Эти слова произвели на мальчика сильное впечатление.
И хотя, а может быть, потому, что он ничего не понял из этой речи, мальчик целыми днями возился с зеркалом. Мать его, богобоязненная женщина, часто обнаруживала, что Михель сидит у окна, или перед дверью, или на ближайшем дереве, словно каменный, и, не отрываясь, смотрит в зеркало. Когда она спрашивала его, чем он занят, ответа не было. Нередко бывало и так, что вечерами ей приходилось относить Михеля в постель – безмолвного и невменяемого, и родители со страхом ждали, что их сын вот-вот станет совсем слабоумным.
Чтобы отвлечь паренька от самосозерцания, родители решили послать его в школу. А поскольку Освальд Мельцер не доверял церковным школам, где только и делали, что морочили детям головы и превращали их в попов, он отдал своего сына под опеку воспитателя, ученого и вольнодумца, звавшегося Беллафинтус. Беллафинтус обучал на Большой горе малочисленную группу учеников основам латыни и греческого, чтобы иметь возможность предаваться собственным тайным исследованиям человеческой натуры. Там Михель показал себя смышленым пареньком, способным к изучению чужеземных языков. Но охотнее он слушал рассказы уборщицы-гречанки или невероятные истории садовника-итальянца о чудесах Венеции, чем занимался переводами сухих классиков древности или трудов отцов Церкви. Зеркальце, данное отцом, по-прежнему было у него с собой, и иногда мальчика обнаруживали в углу комнаты – Михель сидел, погруженный в созерцание того, что он видел в зеркале помимо своего собственного лица.
Когда прошли годы учебы, молчания и созерцания и Михель пошел в обучение к своему отцу, парень заговорил. Фантазии, которые приходили Михелю в голову, казались более ценными, чем здравый смысл. Михель бросал взгляд в зеркало, и у него появлялись светлые идеи; да, казалось, он может видеть то, что сокрыто в будущем и известно только хранителям тайного знания некромантии.
Началось все с того, что ученик Мельцер взял свинец, олово, сурьму, добавил немного висмута, расплавил все это, превратив в сверкающий сплав, и вылил в слегка изогнутую форму, похожую на перевернутую миску. После продолжительной обработки точильным камнем изогнутое зеркало стало блестеть, подобно ясному месяцу. Отражение того, кто смотрел в него, оказывалось не таким, каким создала человека природа, а таким, словно между попаданием в зеркало света и его отражением проходили годы. Худые, изможденные, недоедающие лентяи, нищие и мыловары, у которых от тяжкого труда так ввалились щеки, как будто смерть стучалась к ним в дом каждый день, в этом зеркале казались толстыми и здоровыми.
Ученику зеркальных дел мастера потребовалось только немного воображения и силы убеждения, чтобы провозгласить: грядут лучшие дни. Ему повезло: случилось так, что выпало пять урожайных лет подряд и пять зим, которые не заслуживали этого названия. Еды было так много, что даже свиньям и курам давали то, что обычно оставляли для власть имущих.
И вскоре по Майнцу разлетелась весть, что этот достаток предсказал зеркальных дел мастер Михель Мельцер.
Пять сытых лет еще не прошли, а Михель Мельцер был уже подмастерьем. Он отлил новое зеркало, совершенно иного вида. Он сделал его вогнутым, и зеркало представляло сытые, тучные тела откормленных жителей Майнца похудевшими и истощенными. И каждый, кто бы ни посмотрел в это зеркало, впадал в отчаяние и, опасаясь нужды, начинал копить продукты, которые выбрасывал раньше животным на корм.
И случилось чудо. Вскоре после этого, в сентябре, ударили морозы. Они закончились в мае и уничтожили весь урожай. Ни одно из посеянных зерен не стало колосом, ни один клубень не взошел, на деревьях не было цветов, а на Рейне, Майне, Мозеле и Наэ погибли все виноградники. В других городах начался голод, гибли люди, а горожане Майнца благодаря зеркальному предвидению Михеля Мельцера отложили столько запасов, что лишь несколько человек умерли от голода. А старого вина и вовсе было вдоволь.
Молодого зеркальщика носили на руках, поскольку оказалось, что он обладает способностью предсказывать с помощью зеркал, а многие даже считали его кудесником. Михель Мельцер думал-думал, но при всем своем желании не нашел никакого объяснения своим якобы чудесам, кроме того, что все мы кудесники, поскольку сами творим свой мир. Разве не так?
Молодой зеркальщик готов был поклясться всеми святыми и законами природы, что ни от чего не был так далек, как от шарлатанства или фиглярства. Но сколько бы он это ни повторял, верить ему не хотели и приписывали его зеркалам пророческие способности. Дело Михеля процветало, и он едва успевал выполнять заказы.
В переулке Игроков, за собором, там, где живут жестянщики, ювелиры и медники, Михель Мельцер построил себе новую мастерскую. Он стал мастером и взял себе двух подмастерьев за небольшую плату в два шиллинга. Один из них звался Готхардом Хупперцем, родом он был из Базеля, где его отец, булавочник, спился до смерти, а мать, сохрани ее Господь, чтобы не умереть с голоду, вышла замуж за богатого крестьянина. О втором, некоем Иоганне Генсфлейше, речь пойдет еще не раз и не только по хорошему поводу.
Если первый, наученный судьбой и годами лишений, был богобоязненным и честным подмастерьем, то второй довольно быстро начал ссориться со своим мастером. В первую очередь Генсфлейш подвергал сомнению провидческое свойство зеркал Мельцера, называл все это шарлатанством и сравнивал с магией и астрологией, которые при помощи разнообразных веществ, таких как, например, человеческие экскременты, или по бегу созвездий предсказывают будущее, да еще за деньги!
Возразить на критику подмастерья Мельцеру было нечего, кроме как указать на то, что не он предсказывал сытые и голодные годы, а люди сами увидели в зеркалах свою судьбу. Ничего так не желал мастер, как того, чтобы всей этой кутерьмы вокруг зеркал и не было вовсе. Но зеркала уже приносили ему немалый доход, а кто же станет завязывать мешок, когда другие люди его наполняют?
К тому же Мельцер свел неожиданное знакомство с Урсой Шлебуш, прекрасной юной девушкой, которая осталась сиротой. Урса сбежала из Кельнского приюта для кающихся, где ее воспитывали в духе христианства и готовили к пострижению в монахини. Но в строгом приюте Урса выказывала больше склонности к радостям жизни, пению и смеху, а стоя во время продолжительных молитв на коленях, не могла сосредоточиться в нужной степени. Поэтому при первой же возможности девушка присоединилась к пилигримам из Майнца, совершавшим паломничество к гробнице Трех Святых Царей и возвращавшимся домой. Чтобы уберечь Урсу от легкомысленной жизни или позора быть избитой розгами и изгнанной из города средь бела дня, Мельцер взял девушку к себе.
Это был смелый поступок. Он сказался в равной степени негативно на репутации Михеля и Урсы, как только подмастерье Генсфлейш начал трезвонить об этом событии на каждом углу. Был только один способ заткнуть надоедливые рты рыночным торговкам, сплетникам и хвастунам: Михель Мельцер должен был жениться на красивой девушке из приюта для кающихся, о происхождении которой никто, кроме него, не знал. То, что Урсе было всего четырнадцать лет, вызывало меньше удивления, чем скорость, с которой Мельцер привел свой план в действие.
И хотя в переулке Игроков снова воцарилась справедливость и порядок, разногласия между мастером и подмастерьем перешли в открытое противостояние. Генсфлейш строил Урсе глазки, а Мельцер, снедаемый ревностью, делал все, чтобы молодая жена как можно скорее забеременела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Соль и мед, которые со дня сотворения мира на всей земле считались приправами, отжили свое и больше не удовлетворяют наш вкус. Некоторые готовы совершить путешествие в Аравию или Индию за парой мешков перца, корицы, имбиря и гвоздики, а те, чье небо ничто больше не щекочет, одаряют их золотом. И это при том, что всем известно: пряности просто одурачивают истекающий слюной язык, внушая ему то, чего на самом деле нет – подобно сказочнику или калеке со святой вечери, которого теперь везде показывают. От шарлатанов нет никакой пользы, но и вреда по меньшей мере тоже никакого – в отличие от восточных пряностей. Они разлагают кишки, и то, что на краткое время радует язык, несет смерть внутренностям.
Но кому, хочу я вас спросить, мог помешать я, я, зеркальщик Михель Мельцер, когда – как же давно это было – провозгласил, что в моих зеркалах каждый может увидеть свое счастье, если будет смотреть в них достаточно долго и верить в чудо? То, что до сих пор мне приходилось немного помогать счастью? Пусть простят мне те, кого оно коснулось – я не обманывал их. Даже тридцать шесть монахов из ордена святого Бенедикта, которым я обещал той ночью миг блаженства и заставил увидеть сладострастие in personam . Они были в экстазе и несколько дней спустя, подобно святому Антонию, словно действительно одним глазком заглянули в запретный рай. Именно тогда я и понял, что зеркала обладают способностью изменять людей, и начал этим как следует пользоваться.
Человек исполнен желаний от детской колыбели и до смертного ложа. Но понимание того, что большая часть желаний так и остается неисполненной, доступно немногим. Мы отчаянно цепляемся за все, что способно дать нам надежду. В таком случае зеркало не причиняет ни малейшего вреда.
Но расскажу-ка я по порядку, как все это было. Я ничего не пропущу и ничего не стану скрывать, я только надеюсь, что у вас, верный мой сосед, достаточно бумаги и чернил. Записывать каждое мое слово не нужно, и можете сами решать, что вам кажется важным, а что – нет. Но я должен взять с вас обещание, что вы не станете ничего искажать и перевирать. Поклянитесь всем святым и той монахиней, что родила от вас, не скрывать даже непристойного и правдиво записать мою историю.
Пятая неделя поста, что для меня, собственно, ничего не значит, поскольку такой старик, как я, и так живет исключительно воспоминаниями.
Михель Мепьцер
Глава I. Зеркала Майнца
До семи лет Михель Мельцер рос как трава под солнцем – наивный, простодушный, но зато смышленый и любопытный. При этом, однако, ему не хватало разума, чтобы понять Библию. Интерес для него представляли исключительно чудеса, которых в Библии немало, и Освальду – так звали его отца – приходилось, насколько позволяло время и тусклый свет в мастерской, читать сыну о том, как Моисей заколдовал змею, или о том, как он заставил источник бить из скалы. И мальчику хотелось одного: стать пророком, таким же, как Моисей.
Поначалу отец Михеля не обращал никакого внимания на вопрос о выборе столь возвышенной профессии, равно как и на большинство вопросов, которые задавал ему сын. Но позже, когда Освальд Мельцер понял, что Михель настаивает на том, чтобы учиться на пророка, он вынужден был запретить сыну дальнейшие расспросы. Вместо ответа Михель получил от отца зеркало собственного изготовления и в придачу наставление: мол, пусть, коли хочет, занимается им – рано или поздно зеркало станет его кормить. Но прежде всего следует научиться осторожно с ним обращаться, потому как разбитое по своей вине зеркало сулит владельцу вечное несчастье. Эти слова произвели на мальчика сильное впечатление.
И хотя, а может быть, потому, что он ничего не понял из этой речи, мальчик целыми днями возился с зеркалом. Мать его, богобоязненная женщина, часто обнаруживала, что Михель сидит у окна, или перед дверью, или на ближайшем дереве, словно каменный, и, не отрываясь, смотрит в зеркало. Когда она спрашивала его, чем он занят, ответа не было. Нередко бывало и так, что вечерами ей приходилось относить Михеля в постель – безмолвного и невменяемого, и родители со страхом ждали, что их сын вот-вот станет совсем слабоумным.
Чтобы отвлечь паренька от самосозерцания, родители решили послать его в школу. А поскольку Освальд Мельцер не доверял церковным школам, где только и делали, что морочили детям головы и превращали их в попов, он отдал своего сына под опеку воспитателя, ученого и вольнодумца, звавшегося Беллафинтус. Беллафинтус обучал на Большой горе малочисленную группу учеников основам латыни и греческого, чтобы иметь возможность предаваться собственным тайным исследованиям человеческой натуры. Там Михель показал себя смышленым пареньком, способным к изучению чужеземных языков. Но охотнее он слушал рассказы уборщицы-гречанки или невероятные истории садовника-итальянца о чудесах Венеции, чем занимался переводами сухих классиков древности или трудов отцов Церкви. Зеркальце, данное отцом, по-прежнему было у него с собой, и иногда мальчика обнаруживали в углу комнаты – Михель сидел, погруженный в созерцание того, что он видел в зеркале помимо своего собственного лица.
Когда прошли годы учебы, молчания и созерцания и Михель пошел в обучение к своему отцу, парень заговорил. Фантазии, которые приходили Михелю в голову, казались более ценными, чем здравый смысл. Михель бросал взгляд в зеркало, и у него появлялись светлые идеи; да, казалось, он может видеть то, что сокрыто в будущем и известно только хранителям тайного знания некромантии.
Началось все с того, что ученик Мельцер взял свинец, олово, сурьму, добавил немного висмута, расплавил все это, превратив в сверкающий сплав, и вылил в слегка изогнутую форму, похожую на перевернутую миску. После продолжительной обработки точильным камнем изогнутое зеркало стало блестеть, подобно ясному месяцу. Отражение того, кто смотрел в него, оказывалось не таким, каким создала человека природа, а таким, словно между попаданием в зеркало света и его отражением проходили годы. Худые, изможденные, недоедающие лентяи, нищие и мыловары, у которых от тяжкого труда так ввалились щеки, как будто смерть стучалась к ним в дом каждый день, в этом зеркале казались толстыми и здоровыми.
Ученику зеркальных дел мастера потребовалось только немного воображения и силы убеждения, чтобы провозгласить: грядут лучшие дни. Ему повезло: случилось так, что выпало пять урожайных лет подряд и пять зим, которые не заслуживали этого названия. Еды было так много, что даже свиньям и курам давали то, что обычно оставляли для власть имущих.
И вскоре по Майнцу разлетелась весть, что этот достаток предсказал зеркальных дел мастер Михель Мельцер.
Пять сытых лет еще не прошли, а Михель Мельцер был уже подмастерьем. Он отлил новое зеркало, совершенно иного вида. Он сделал его вогнутым, и зеркало представляло сытые, тучные тела откормленных жителей Майнца похудевшими и истощенными. И каждый, кто бы ни посмотрел в это зеркало, впадал в отчаяние и, опасаясь нужды, начинал копить продукты, которые выбрасывал раньше животным на корм.
И случилось чудо. Вскоре после этого, в сентябре, ударили морозы. Они закончились в мае и уничтожили весь урожай. Ни одно из посеянных зерен не стало колосом, ни один клубень не взошел, на деревьях не было цветов, а на Рейне, Майне, Мозеле и Наэ погибли все виноградники. В других городах начался голод, гибли люди, а горожане Майнца благодаря зеркальному предвидению Михеля Мельцера отложили столько запасов, что лишь несколько человек умерли от голода. А старого вина и вовсе было вдоволь.
Молодого зеркальщика носили на руках, поскольку оказалось, что он обладает способностью предсказывать с помощью зеркал, а многие даже считали его кудесником. Михель Мельцер думал-думал, но при всем своем желании не нашел никакого объяснения своим якобы чудесам, кроме того, что все мы кудесники, поскольку сами творим свой мир. Разве не так?
Молодой зеркальщик готов был поклясться всеми святыми и законами природы, что ни от чего не был так далек, как от шарлатанства или фиглярства. Но сколько бы он это ни повторял, верить ему не хотели и приписывали его зеркалам пророческие способности. Дело Михеля процветало, и он едва успевал выполнять заказы.
В переулке Игроков, за собором, там, где живут жестянщики, ювелиры и медники, Михель Мельцер построил себе новую мастерскую. Он стал мастером и взял себе двух подмастерьев за небольшую плату в два шиллинга. Один из них звался Готхардом Хупперцем, родом он был из Базеля, где его отец, булавочник, спился до смерти, а мать, сохрани ее Господь, чтобы не умереть с голоду, вышла замуж за богатого крестьянина. О втором, некоем Иоганне Генсфлейше, речь пойдет еще не раз и не только по хорошему поводу.
Если первый, наученный судьбой и годами лишений, был богобоязненным и честным подмастерьем, то второй довольно быстро начал ссориться со своим мастером. В первую очередь Генсфлейш подвергал сомнению провидческое свойство зеркал Мельцера, называл все это шарлатанством и сравнивал с магией и астрологией, которые при помощи разнообразных веществ, таких как, например, человеческие экскременты, или по бегу созвездий предсказывают будущее, да еще за деньги!
Возразить на критику подмастерья Мельцеру было нечего, кроме как указать на то, что не он предсказывал сытые и голодные годы, а люди сами увидели в зеркалах свою судьбу. Ничего так не желал мастер, как того, чтобы всей этой кутерьмы вокруг зеркал и не было вовсе. Но зеркала уже приносили ему немалый доход, а кто же станет завязывать мешок, когда другие люди его наполняют?
К тому же Мельцер свел неожиданное знакомство с Урсой Шлебуш, прекрасной юной девушкой, которая осталась сиротой. Урса сбежала из Кельнского приюта для кающихся, где ее воспитывали в духе христианства и готовили к пострижению в монахини. Но в строгом приюте Урса выказывала больше склонности к радостям жизни, пению и смеху, а стоя во время продолжительных молитв на коленях, не могла сосредоточиться в нужной степени. Поэтому при первой же возможности девушка присоединилась к пилигримам из Майнца, совершавшим паломничество к гробнице Трех Святых Царей и возвращавшимся домой. Чтобы уберечь Урсу от легкомысленной жизни или позора быть избитой розгами и изгнанной из города средь бела дня, Мельцер взял девушку к себе.
Это был смелый поступок. Он сказался в равной степени негативно на репутации Михеля и Урсы, как только подмастерье Генсфлейш начал трезвонить об этом событии на каждом углу. Был только один способ заткнуть надоедливые рты рыночным торговкам, сплетникам и хвастунам: Михель Мельцер должен был жениться на красивой девушке из приюта для кающихся, о происхождении которой никто, кроме него, не знал. То, что Урсе было всего четырнадцать лет, вызывало меньше удивления, чем скорость, с которой Мельцер привел свой план в действие.
И хотя в переулке Игроков снова воцарилась справедливость и порядок, разногласия между мастером и подмастерьем перешли в открытое противостояние. Генсфлейш строил Урсе глазки, а Мельцер, снедаемый ревностью, делал все, чтобы молодая жена как можно скорее забеременела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65