И виной тому стал Евграф
Юрьевич. Не успел я войти в помещение нашей лаборатории, как меня пронзил
пристальный взгляд моего шефа. "И не стыдно?" - как бы спрашивал этот
взгляд. И я вдруг понял, что да, стыдно, но что ж теперь делать, раз всё
так получилось...
- Проходите, проходите, дорогой Николай Николаевич, - сказал он
вслух, не опуская глаз и не моргая. - Проходите и садитесь. - Я прошёл и
сел, но сел почему-то не на своё рабочее место, а на стул рядом со столом
шефа. - Наслышан, наслышан о ваших подвигах. Удивили вы меня, Николай
Николаевич, право же, не ожидал. Как же вам это удалось?
Я развёл руками и слегка пожал плечами.
- Да знаете ли... - я замялся, трепеща перед шефом всем своим нутром.
- Я и сам не ожидал.
- Вот как? - усмехнулся шеф. - Интересное дельце. А знаете что,
Николай Николаевич, я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не
желаете ли партейку сыграть? - вдруг спросил он и извлёк откуда-то из-под
стола шахматную доску с уже расставленными фигурами. - А?
Надо заметить, шеф всегда ставил меня в тупик своим поведением. Вот и
сейчас: я ожидал от него всего что угодно, вплоть до выговора с занесением
(хотя, вроде бы, и не за что), но такого... Нет, моей фантазии на такое не
хватило бы. И если уж говорить честно, то я опешил.
- Как! Прямо сейчас? Здесь? - спросил я, не веря своим ушам.
- А почему бы, собственно, и нет? - спросил он.
Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал и запрядал ушами от
восторга, а Петя-Петушок сотворил такое, от чего человек, знающий его,
наверняка бы пришёл в неописуемый ужас, - он выключил плейер и снял
наушники, а лицо его приняло осмысленное выражение. В этот самый момент в
помещение заглянуло ещё несколько человек (принесла ж их нелёгкая!), чтобы
выразить мне своё восхищение и если надо - предложить взаймы, - и тоже
замерли в изумлении, услышав предложение шефа. Все смотрели на меня и
ждали, что же я отвечу. А ответить я мог только одним - согласием, ибо
теперь я не просто старший инженер Нерусский, а шахматный гений, и ответь я
сейчас отказом, несмываемое пятно легло бы на мою репутацию как человека
смелого и бесстрашного. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича,
невзирая на то, что он начальник, а я подчинённый, невзирая на рабочее
время, невзирая на явно провокационный характер самого предложения -
невзирая ни на что. И я принял его.
- Согласен! - махнул я рукой. - Была не была!
- Три партии, идёт? - тут же подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая
один глаз.
- Идёт! - снова махнул я. - Э-эх, гулять так гулять!
Шеф тотчас же освободил свой стол от посторонних предметов, оставив
только шахматную доску, и деловито предложил:
- Играйте белыми, Николай Николаевич. Уступаю.
- Нет, ну зачем же, - проявил я великодушие. - Я могу и чёрными. С
Ивановым-Бельгийским я играл именно чёрными.
- О! - Евграф Юрьевич понимающе кивнул. - Я понимаю - чёрные приносят
счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть.
Особенно вам.
В его словах звучала какая-то двусмысленность, но я никак не мог
уловить её смысл. Тем более, что его мозг был закрыт для меня.
И тут я вдруг осознал всю глубину пропасти, в которую увлекал меня
Евграф Юрьевич. Ведь я не смогу прочесть ни одной его мысли, и, значит, я
обречён на верный проигрыш: играть в шахматы я практически не умел. Даже
если шеф не ахти какой игрок, то хуже меня он всё равно не сыграет - хуже,
как говорится, некуда. Более того, я оказался в положении даже худшем, чем
некий герой одной из песен Высоцкого, который мог себе позволить ненароком
бицепс обнажить, мне же не дано было даже этого удовольствия - как-никак
соперник был моим шефом. Одним словом, я понял, что дело стремительно и
бесповоротно мчится к катастрофе.
Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под
орех - причём так, что я даже глазом моргнуть не успел. Всё закончилось за
какие-нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматном
деле, понял, насколько сильно играл мой шеф. Его комбинации были блестящи,
стремительны и неожиданны. Шесть-семь ходов - и мне объявлялся мат. И какой
мат! Любо-дорого посмотреть. Но самое обидное, самое неприятное было в
другом. Весь мой позор проистекал в присутствии не только моих ближайших
коллег по работе, но и множества других, порой совершенно посторонних, лиц,
припёршихся с утра пораньше лицезреть гения в моём лице и насладиться
общением с ним. Более того, как только весть о необычном турнире разнеслась
по институту, толпы любопытных тут же хлынули в наше малогабаритное и
совершенно не предназначенное для подобных паломничеств помещение. Таким
образом, к концу третьей партии мне в затылок дышало не менее полусотни
жадных до зрелищ ртов. Третий мат исторг у толпы шахматных болельщиков
жуткий стон, в котором сквозило и разочарование, и сожаление, и страстное
желание залить горе вином, и порядком испугавшее меня намерение
определённой части сотрудников, преимущественно мужского пола, намылить мне
шею за халтуру, обман и надувательство. Я был окончательно уничтожен.
С победой закончив турнир, Евграф Юрьевич поднялся и удивлённым
взглядом окинул помещение. Толпа тут же притихла и затаилась в ожидании.
- Вы что, все ко мне? - спросил он тоном проголодавшегося людоеда.
Толпа всё поняла и безропотно стала рассасываться, попутно обливая
меня презрением, жалостью и возгласами типа "э-эх!", "халтурщик!" и "ну
что, съел?" Когда мы остались в своём первоначальном составе, то есть
впятером, шеф произнёс, небрежно смахивая шахматы в ящик стола:
- А теперь за работу, Николай Николаевич, за работу. Хватит
предаваться забавам - не место, да и не время.
Хороши забавы! Можно сказать, в душу плюнул, растоптал, выставил на
всеобщий позор, унизил на глазах у всего института - и это у него
называется забавой! Впрочем, и я хорош, нечего было хвост распускать,
словно павлин. Ведь если на то пошло, то у Иванова-Бельгийского я выиграл
обманом, применив недозволенный приём, что-то вроде допинга - вот за то и
страдаю. Если уж рассудить по справедливости, то я получил по заслугам.
Рано или поздно всё равно бы всё открылось - ведь эксперимент не вечен, - и
тогда мне пришлось бы краснеть не перед своими коллегами по работе, а,
скорее всего, перед лицом всего мира - на каком-нибудь международном
шахматном турнире - в Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе или, скажем, в
Нью-Васюках. Слава Богу, а также благодетелю моему, Евграфу Юрьевичу, что
всё закончилось, ещё толком и не успев начаться. Я наконец понял, что
лучшего выхода для себя из этого дурацкого положения я бы и желать не мог.
Как говорится, что Бог ни делает - всё к лучшему. Так что будем уповать на
Бога, случай и шефа моего, наимудрейшего Евграфа Юрьевича.
В тот же день я позвонил Иванову-Бельгийскому и отказался от участия
в предстоящем турнире, сославшись на внезапную командировку, срочную,
длительную и очень-очень далёкую. Мне кажется, гроссмейстер вздохнул с
облегчением - по крайней мере, выражая сожаление, он горячо, и даже слишком
горячо поблагодарил меня за этот звонок.
Шахматная эпопея закончилась также быстро, как и началась. И если уж
быть до конца справедливым, то одно благое дело (не считая, конечно, звонка
гроссмейстеру) я всё же сделал в тот злополучный день: Балбесов просто сиял
от восторга, смакуя моё падение с пьедестала. Что ж, если смысл жизни
заключён в благодеяниях, оказываемых нами нашим ближним, то в тот день,
судя по Балбесову, смысл жизни был постигнут мною весьма основательно.
К концу дня судьба преподнесла мне ещё одну неожиданность, вернее -
сюрприз. Не успел я войти в собственную квартиру, как нос к носу столкнулся
с женой моей Машей, которая заговорщически подмигнула, выпучила глаза и
громко зашептала мне в самое ухо:
- Там тебя гость дожидается. Говорит, на рыбалке познакомились.
Странный какой-то, всё молчит да улыбается.
Сердце моё забилось с бешеной силой. Нежели он?..
Я влетел в комнату, забыв снять один ботинок. Навстречу мне поднялся
улыбающийся человек в безупречной тройке и с массивными часами на цепочке в
жилетном кармане. "Павел Буре", - вспомнил я. Мы крепко обнялись.
"Здравствуй, Николай!" - родилось в моём мозгу его приветствие.
"Рад тебя видеть, Арнольд!" - ответил я.
"Вот я и прилетел - как обещал".
"А если бы не обещал - не прилетел?"
"Прилетел. Куда бы я делся?"
"Спасибо, что не забыл меня".
"Да я только о тебе и думал всё это время. У меня ведь настоящих
друзей нет. Ты первый".
"И у меня с друзьями не густо. Выпьешь?"
"Не откажусь".
Тут я заметил, что Маша стоит в дверях и с удивлением смотрит на нас.
Пожалуй, наш немой диалог был слишком необычен для неё, поэтому я решил
ввести в обиход обычную человеческую речь - в целях конспирации и удобства
общения с представительницей прекрасного пола, коей являлась моя супруга.
Арнольд мысленно поддержал моё начинание.
- Познакомься, Маша, это Арнольд Иванович, мой самый лучший друг.
- Весьма польщён, сударыня, встречей с вами, - галантно поклонился
Арнольд, а потом повернулся ко мне. - Только мы уже полтора часа как
знакомы. - Он улыбнулся. - Так-то.
- Правда, за эти полтора часа, - добавила Маша, - твой лучший друг и
трёх слов не проронил. Всё молчит и молчит, словно воды в рот набрал.
Только и сказал, что познакомился с тобой на рыбалке.
Я развёл руками.
- Верно, неразговорчивый он, но уж каков есть.
- Молчанье - золото, - улыбнулся Арнольд своей обворожительной
улыбкой.
- А вы знаете, Арнольд Иванович, Коля ведь о вас мне ничего не
говорил. Правда, он часто заводит знакомства во время своих рыбалок, но ни
о ком он не отзывался, как о своём лучшем друге. И ни один из его знакомых
не навещал нас. Вы первый.
- Вот как? Очень, очень рад, что на мою долю выпала такая честь -
быть первым. Что ж ты, Николай, своей очаровательной супруге о лучшем друге
не рассказал? Нехорошо как-то получилось. - Он хитро сощурился.
- Ну и не рассказал, - буркнул я. - Сам ведь говорил...
- Что-что? - переспросил Арнольд. - Не слышу, что ты там бормочешь?..
Вы знаете, любезная Мария Константиновна, он ведь не многим лучше меня -
тоже молчун ещё тот. Двое суток просидел с ним бок о бок, и если бы не
осётр, который вдруг клюнул на его удочку, я бы, наверное, так его голоса и
не услышал. Уставится в поплавок, замрёт - и часами может сидеть, не
шелохнувшись. Вот это, я понимаю, выдержка, не то что у меня. А вообще-то,
по секрету вам скажу, - он наклонился и зашептал ей на ухо, - он мужик
ничего, можете не сомневаться.
Маша весело рассмеялась.
- А я и не сомневаюсь.
- Ну, хорош шептаться, - проворчал я. - Тоже мне - трёх слов не
проронил. Зато сейчас наверстал за все предыдущие часы.
- Всё, всё, молчу, - зачастил Арнольд, дурачась. - Забылся. Каюсь.
- Поужинаете с нами? - предложила Маша гостю. - Я пельменей наварила.
Сибирских, с маслом.
- Не откажусь, дорогая хозяюшка. Давно я пельмешек не едал.
"Во, заливает!" - подумал я. После сегодняшнего краха моих шахматных
надежд настроение у меня было никудышнее, но беззаботная болтовня Арнольда
делала своё дело: тучи на моём горизонте постепенно рассеивались, а
честолюбивые планы, связанные с чемпионским титулом, казались теперь такой
пустой, никчемной, бессмысленной суетой, что я даже рассмеялся.
- Смейся, смейся, - сказал Арнольд, - только настоящих сибирских
пельменей, я уверен, тебе отведывать не приходилось, это лишь коренным
сибирякам дано.
Маша направилась было на кухню, но я остановил её жестом руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25