- Может, по случаю приезда дорогого гостя... а?.. у нас, кажется,
где-то было, с майских праздников оставалось...
Маша нарочито сердито покачала головой.
- Ну что с вами поделаешь! Ладно уж, раз такое дело - и я к вам
присоединюсь.
- Вот это по-нашему! - в один голос воскликнули мы с Арнольдом.
- Какое единство взглядов и вкусов! - рассмеялась Маша и вышла.
"А розы-то стоят!" - подумал Арнольд, кивая на букет космических
цветов. Я смущённо опустил глаза.
"Стоят... Только, знаешь, я чуть было их..."
"Знаю, всё знаю. Главное - что ты всё понял".
"Спасибо Маше, она их спасла".
"У тебя прекрасная жена. Береги её".
Через четверть часа мы уже сидели втроём за столом, с аппетитом
уминая горячие пельмени, запивая их мускатом и весело болтая о всякой
чепухе. А по телевизору тем временем, создавая удачный фон нашей
непринуждённой беседе, шла то ли двадцатая, то ли тридцать пятая серия
бразильского киносериала "Рабыня Изаура".
Арнольд сыпал перлами красноречия и был сама любезность. По-моему, он
не ударил бы в грязь лицом и на приёме у самого папы римского. По крайней
мере, от его молчаливости не осталось и следа. Словом, вечер пролетел
удачно и незаметно, и когда Арнольд вдруг стал прощаться, я с удивлением
обнаружил, что скоро полночь.
- Я провожу, - сказал я, одеваясь.
- Вы на машине, Арнольд Иванович? - опросила Маша. - А то, знаете,
милиция...
- Нет, что вы, Мария Константиновна, какая там машина! Да вы не
волнуйтесь, я совершенно трезв. - Он понизил голос до шёпота. - Я на
летающей тарелке.
Она улыбнулась и погрозила ему пальцем.
- Ах вы, хитрец! Только знаете, Арнольд Иванович, никому не говорите,
что вы на этой, на тарелочке прилетели.
Арнольд рассмеялся, а я, честно говоря, замер от неожиданности.
- Это почему же? - поинтересовался гость.
- Всё равно никто не поверит, - сказала Маша. - Слишком уж вы земной
- наш, словом. Скорее, Николай за инопланетянина сойдёт, чем вы.
Арнольд от души расхохотался.
- Позволите счесть это за комплимент? - спросил он, нахохотавшись
вволю.
- Разумеется! - ответила Маша. - Разумеется, это ваше достоинство. К
сожалению, не каждый человек может называться настоящим землянином... Я
надеюсь, ваша тарелочка ещё посетит наше скромное обиталище?
Арнольд сразу стал серьёзным.
- Я не хотел бы обнадёживать вас, Мария Константиновна, но если у
меня появится хоть малейшая возможность повидать вас с Николаем, я
обязательно воспользуюсь ею. Признаюсь, я бы очень хотел этого. Поверьте, -
если, конечно, вы сможете поверить человеку, которого впервые увидели лишь
несколько часов назад, - вы с Николаем - самые близкие для меня люди. Я
ведь один в мире, как перст - ни друзей, ни родных, ни семьи. Всё летаю по
свету, как... - Он махнул рукой.
- Приезжайте! Мы будем вас ждать. Правда, Коля?
- Правда, - кивнул я.
- Не обещаю, - ответил Арнольд, - но очень, очень буду стараться.
Прощайте, любезная хозяюшка!..
Когда мы вышли на улицу, я спросил его:
- Ты правда прилетишь ещё, Арнольд?
Он грустно покачал головой.
- Нет, Николай, больше мы не увидимся. Скоро закончится эксперимент,
и всякие контакты с тобой станут невозможными. Это закон. Но, поверь, я не
кривил душой, когда называл вас с Машей самыми близкими для меня людьми. У
меня действительно никого, кроме вас, нет. Так уж сложилась моя судьба.
- Жаль. Очень жаль... Постой, Арнольд, а где ж твоя тарелка-то?
- Да здесь недалеко, за углом.
- Как, ты её прямо так, на улице, и оставил? - удивился я.
- Зачем на улице? Здесь у вас стройка есть, так на ней, если не
ошибаюсь, не то что случайного прохожего - строителя увидеть невозможно.
Как это у вас называется - стройка века, что ли? По-моему, точнее не
назовешь, боюсь даже, что и за век не управятся. Так вот на этой стройке я
и оставил свою колымагу.
При призрачном свете луны мы добрались, наконец, до заброшенной
стройки, проникли сквозь дыру в заборе на её территорию и увидели звездолёт
- тот самый звездолёт, при взгляде на который у меня вдруг сжалось сердце.
Мы обнялись - в последний раз.
- Прощай, Арнольд!
- Прощай, Николай!
Через десять минут космический аппарат бесшумно поднялся с покинутого
строителями фундамента недостроенного дома и унёс в безбрежные просторы
Вселенной моего лучшего и единственного друга - теперь уже навсегда.
Звездолёт пришельцев растаял в ночной мгле, словно призрак.
Я медленно поплёлся домой, пиная пустую консервную банку по ночной
московской улице. Какой-то нервный тип высунулся из окна и выразил не очень
вежливое пожелание, чтобы я сходил куда-то очень и очень далеко и надолго,
но я не расслышал - куда именно. Мне было грустно.





Глава десятая


Никаких особенных причин не ездить в эти выходные на рыбалку у меня
не было. Я просто забыл о ней, а когда вспомнил, поезд, как говорится, уже
ушёл. Из головы не выходил визит Арнольда и его слова о том, что мы больше
никогда не увидимся. И зачем он их сказал? Ведь мог бы обнадёжить, как
обнадёживает врач обречённого больного. И был бы это уже не обман, а акт
гуманности. Впрочем, у них там на Большом Колесе истина, возможно, дороже
самой гуманной, самой человечной лжи - кто знает?
Маша не мешала мне предаваться грусти и печальным мыслям, безошибочно
постигая моё состояние не умом, а каким-то чисто женским, интуитивным
чутьём, которое её никогда не обманывало. Весь день сыпал мерзкий,
холодный, напоминающий осень дождь, ещё больше усугубляя моё гадкое
расположение духа.
Чтобы как-то развеяться, я решил навестить всё-таки того филателиста
с Авиамоторной (ну уж теперь мне не то что майор Пронин - сам комиссар
Мегрэ помешать не сможет!). Маша вздохнула и отпустила меня, сама же решила
повидать свою сестру, которая жила то ли в Химках-Ховрино, то ли в
Коровино-Фуниково. Василий третий день гулял на проводах и домой носа не
показывал.
На Авиамоторной филателиста я не нашёл. Словоохотливый сосед сообщил,
что он буквально три дня назад переехал в центр, и поспешил дать мне его
новый адрес. Я поблагодарил и отбыл на поиски неуловимого филателиста.
Нашёл я его не сразу, проплутав некоторое время по уже начавшим сгущаться
сумеркам; жил он, как выяснилось, в двух шагах от гостиницы "Россия".
Когда я вновь вышел на улицу, просидев у старого коллекционера битых
четыре часа, на Москву уже опустилась ночь. Свинцовые тучи обложили город,
сократив световой день на несколько часов и заметно приблизив наступление
темноты. Сырые, безлюдные тротуары гулко вторили моим одиноком шагам и
отражали холодный свет уличных фонарей своими гладкими, чистыми, чуть ли не
зеркальными от влаги, асфальтовыми лентами. Дождь прекратился, но воздух
был насыщен влагой до такой степени, что я не удивился, если бы из-за угла
вдруг выплыла какая-нибудь рыбина или, скажем, медуза, как в знаменитой
книге Габриэля Маркеса.
Марками я увлекался с детства. Впрочем, в те далёкие безмятежные
времена у нас каждый второй мальчишка бегал с дешёвым кляссером под мышкой,
в котором лежало что-нибудь эдакое, особенное, и все мы знали, что вон у
того есть "колония", которую он отдаст только за три "Америки" или, в
крайнем случае, за две "Африки" ("Гвинею" не предлагать!), а у этого есть
полная серия (все двадцать шесть!) бабочек княжества Фуджейра, которую он
готов махнуть исключительно на серию афганских цветов; "Польша", "Румыния"
и "Чехословакия" шли штука за две "наших". Изредка на нашем марочном рынке
всплывала какая-нибудь экзотика вроде "Ньясы", "Кохинхины", "Фернандо По",
"Занзибара" или "Оттоманской империи". Да, золотое было время!.. С тех пор
большинство бывших мальчишек забросили потрёпанные кляссеры на чердаки и
вспоминают об увлечении детства лишь по великим праздникам, и то не каждый
год. Я же сохранил в своей душе эту страсть по сей день и, признаюсь, не
жалею об этом.
Идя к ближайшему метро по тёмным сырым переулкам, я мысленно был всё
ещё там, у старого чудакафилателиста, вызывая в памяти десятки и десятки
марок, которые только что длинной чередой пронеслись перед моим восхищённым
взором. Я ясно видел их: потёртые, прошедшие через многочисленные руки,
порой теряющие ценность из-за повреждения перфорации, но тем не менее
представляющие немалый исторический интерес, - и целые, не тронутые ничьей
посторонней рукой и лишь пожелтевшие от времени и длительного хранения в
пыльных альбомах экземпляры - всё это целительным бальзамом изливалось на
мою страждущую душу и отвлекало от печальных дум. Я шёл и никак не мог
вспомнить, каким же годом датирована та итальянская марка с портретами
Гитлера и Муссолини, и сколько экземпляров из бесконечной серии с
изображением профиля Гинденбурга удалось собрать моему коллекционеру -
тридцать шесть или тридцать восемь?..
- Эй, отец, курево есть? - услышал я вдруг грубый, резкий голос.
Я остановился. На противоположной стороне улицы, чуть впереди, чётко
обозначились три фигуры молодых парней из клана "металлистов" - длинные,
мокрые сосульки волос, ржавые цепи, заклёпки, наручники, кожаные куртки и
плакат "Трэш - норма жизни!" Меня взяло сомнение, знают ли они вообще, что
такое "трэш" (я-то знал, и причём весьма основательно - благодаря Василию,
который с утра до ночи гонял свой "Панасоник"), и уж совершенно не был я
уверен, что какой-то стиль музыки, пусть даже и "трэш", может и должен быть
нормой жизни. Вся эта демонстрация - дань моде, - решил я, - не более. При
встрече с такими молодчиками я обычно старался обходить их стороной и не
задевать, дабы не быть задетым самому, но в данном случае вопрос был
обращён лично ко мне и не ответить на него я не мог.
- Не курю, - соврал я, хотя курева у меня, действительно, не было. Я
пошёл было дальше, но тут же услышал, как кто-то из них зло процедил сквозь
зубы:
- Жлоб! - и добавил нечто длинное и неподдающееся воспроизведению на
бумаге.
Мне бы пройти мимо и сделать вид, что я ничего не слышал, но какой-то
дурацкий авантюризм и совершенно никчемное сейчас чувство собственного
достоинства толкнули меня на этот опрометчивый шаг - я остановился, пересёк
узкую улочку, проник телепатическим щупом в мозг каждого из них и вдруг
брякнул со злорадством и решимостью утопленника:
- Это кто, я жлоб? А пачку "Винстона" кто зажал, тоже я, скажешь?
- Чево-о? - удивлённо промычал один из них, тот, что с наручниками на
поясе. - Какую ещё пачку? Ты что, спятил, предок?
- Ну, я тебе, положим, не предок, - распалялся я всё больше, - а
пачку ты у Кинга свистнул, из его сумки, десять минут назад, когда вы у
"Зарядья" тёрлись. Вру, скажешь?
- Послушай, Дэн, что он несёт? - спросил у приятеля Кинг, тот что
постарше и поздоровее.
- А я почём знаю? - Дэн с нескрываемой злобой смотрел на меня, кулаки
его сжались и захрустели от напряжения.
Кинг открыл свою утыканную медными заклёпками сумку и нахмурился.
- Пачки нет. Дэн, твоя работа?
- Да ты чего, Кинг, поверил этому плешивому? - закипятился Дэн,
скорчив мину оскорблённого до глубины души праведника. - Да чтоб я...
Но Кинг не слушал его. Он в упор и с неприязнью смотрел на меня и
также сжимал кулаки.
- Ладно, с Дэном я разберусь, и если он действительно спёр сигареты,
он своё получит. Мне другое интересно: ты-то откуда знаешь об этой пачке,
а?
"Ах ты, сопляк! - возмутился я в глубине души. - Ты мне ещё допрос
учинять будешь!.."
- Вы чего, мужики, пачку "Винстона" зажали? - встрял третий
"металлист" - тот, что с плакатом.
- Умри, - оборвал его Кинг и снова уставился на меня. - Ну так как
же, плешивый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25