— Я тебя, падаль, еще не отпускал! Ну-ка ко мне!
— Слушай, говнюк, — прорвало меня, — ты езжай лучше в родной аул орать на на своих баранов и мусульманок.
— Ах, вот ты как запел, дружок!.. — Басеев встал из-за стола и, подойдя ко мне, цепко ухватил ворот моей гимнастерки.
Кулак его, упершийся мне в челюсть, отчетливо пах селедкой.
— Я тебе не дружок, — сказал я. — И овец вместе с тобой не пас.
Он врезал мне под дых, но к такому удару я был готов, да и ударчик-то его дилетантский означал для моего пресса подобие некоего неприятного массажа, и прежде чем лейтенант успел удивиться отсутствию какой-либо реакции с моей стороны, я, переборов естественное раздражение, зовущее к рукоприкладству, произнес:
— Нехорошо поступаешь, Басеев. Не как мужчина. Звездами пользуешься. А на честную драку ведь не потянешь, кишка тонка…
Басеев медленно убрал руку от моего ворота.
Он напряженно раздумывал. И я понимал, о чем именно. Весил я около ста килограммов, Басеев же едва дотягивал до восьмидесяти; мускулатура моя тоже внушала ему известные опасения, но горячий кавказец полагался на свой борцовский опыт, не подозревая, что весь опыт его в моих глазах не более, чем комплекс оздоровительной гимнастики, предназначенный категории спортсменов подросткового возраста.
— Не я тебе это предлагал… — сказал он звенящим от злобы шепотом. — Пошли в спортзал.
Однако прежде чем мы отправились в спортзал, Басеев построил в казарме взвод, сообщив, что желает продемонстрировать подчиненным некоторые азы рукопашной схватки, полагая, видимо, что мое избиение должно носить характер официальный и, главное, публичный.
Для разминки Басеев пошвырял из одного края ковра в другой десяток новобранцев, а затем, глядя на меня орлиным непреклонным взором, вопросил: кто, дескать, из имеющих борцовские навыки, вызовется на схватку с ним, мастером?
Подыгрывая спектаклю, я скромно испросил разрешения.
— Одевай курточку, — гостеприимно улыбнулся мне Басеев.
Я надел самбистскую хламиду, подпоясался поясом, одновременно заявив:
— Только уж как умею, чтоб без обид…
Взвод заинтересованно хохотнул. Хохотнул и Басеев.
— Не стесняйся, дорогой, — успокоил он меня. — Отведи душу на командире, разрешаю.
— Значит, стиль — без правил? — уточнил я.
— Я же сказал: не стесняйся! — молвил Басеев тоном раздраженного приказа. Сблизившись со мной и продолжая улыбаться, произнес мне на ухо: — После госпиталя обещаю устроить тебя в такой медвежий угол — всю жизнь помнить будешь, дорогой!
— Вы собираетесь в госпиталь? — спросил я.
Побледнев от гнева, он толкнул меня ладонью в плечо. Скомандовал, вставая в стойку:
— Начали!
Я без сопротивления позволил ему ухватить меня за ворот куртки, а затем сделал то, что по правилам спортивного самбо не полагалось и чем Басеев не владел: «болевой» в стойке.
Кисть лейтенанта, прежде чем он попытался провести какой-нибудь свой бросочек через бедро или передний подхватик, я безжалостно вывернул, тут же ушел за спину обомлевшего от боли противника, резко произвел удушение и, подсадив его под зад коленом, брякнул что было сил на ковер. Мельком я обернулся на сослуживцев, усмотрев в их глазах растерянность и — окрылившее меня восхищение.
Басеев медленно поднялся. В ошарашенном взгляде его отчетливо читалась стылая ненависть.
— Продолжаем… — хрипло выдохнул он, уже куда как более осторожно приближаясь ко мне.
Я раздумывал… Горец, похоже, еще не осознал, что все мной совершенное — тоже подыгрыш, жестко ограниченный рамками чисто борцовской схватки, пусть с элементами неведомого для Басеева айкидо и джиу-джитсу, однако весь этот спорт с его пустыми подсечками и подножками мог длиться, во-первых, до бесконечности, а во-вторых, моя победа наверняка означала такое дальнейшее угнетение по службе, перед которым меркли все предыдущие неприятности и унижения.
Басеев оскалил зубы и пригнулся, готовясь броситься мне под ноги.
Настал момент, называемый у летчиков временем принятия решения.
И я принял решение. Будь что будет!
Ударом ноги в лоб я лейтенанта не просто разогнул, но даже и расправил в плечах.
На какой-то миг он вытянуто завис в воздухе, горделиво и как— то изумленно озирая пространство спортзала, и в ту же секунду я, не меняя положения ноги, замершей в классической горизонтальной растяжке, в три коротких касания простучал его печень, промежность и желудочно-кишечный тракт.
Я бил на результат, понимая, что либерализм полумер может иметь для меня в дальнейшем не менее тяжкие последствия, чем даже летальный — для Басеева, естественно! — исход поединка. До распределения по сержантским школам и ротам оставались считанные дни, и я желал провести их вне общества мстительного горца.
Басеев неподвижно распластался на ковре. Из угла его тонкого рта тянулась перевито черная ниточка крови.
— Чего смотришь? — спросил я одеревеневшего помкомвзвода, опасливо склонившегося над своим непосредственным начальником. — Видишь, переборщили слегка… Увлеклись. Зови доктора.
Далее началась кутерьма белых халатов, офицерских погон, пострадавшего самбиста увезли в реанимацию окружного госпиталя, а я, написав объяснительную, что, мол, как просили, так и боролся, улегся спать, заслуженно избежав тягостного ночного наряда по чистке гнилого картофеля.
Утро следующего дня было посвящено дополнительным допросам, поскольку из госпиталя сообщили, что состояние лейтенанта крайне тяжелое: черепно-мозговая травма, повреждение шейных позвонков, печени, селезенки, сильнейший ушиб гениталий…
Я стоял навытяжку перед командиром полка, топавшему на меня ногами и изрыгавшему десятки страшных проклятий.
— Кого к нам присылают! Каких-то убийц! — бушевал командир.
— Он сам хотел, — реагировал я.
— Чтобы ты его сделал калекой?
— Весь взвод подтвердит…
— Подтвердит! Это же, блядь, надо с такой силой!..
— Выполнял приказ.
— Тебя в спецназ бы запрячь, а не к нам!
— Я готов…
— Вон отсюда! Тебе это будет чревато боком! В дисбате сгною!
Выйдя из кабинета, я услышал через закрытую дверь телефонный звонок и голос командира, произнесший:
— Спортивная травма, товарищ генерал… Да, мастер по самбо… Но видите, какой лось попался… Так точно, сам напросился… — И уже себе под нос, положив трубку: — Мудак! С кавказских гор.
Накануне распределения новобранцев в боевые подразделения и школы сержантов я заступил в наряд по роте, и, убираясь в канцелярии, увидел на столе командира аккуратные стопки серых казенных папок с личными делами, специально, видимо, приготовленных для ознакомления начальству.
Поверх каждой стопки лежал лист бумаги с начертанным на нем наименованием того или иного подразделения.
Подметая канцелярский пол, я одновременно пробегал глазами по маркировке на стопках:
«Первая рота».
Конвоирование в поездах. Что ж, живая служба, даже в чем-то забавная. Особенно, говорят, на женских этапах…
Вторая, третья, четвертая…
Это все здесь, в Ростове…
«Автотранспортная».
Туда меня с моим индийским водительским удостоверением возьмут едва ли.
«Калач-на-Дону»…
Школа строевых сержантов.
Место, по слухам, жуткое. Тот же дисбат. Муштра и измывательства круглые сутки. Лучше — опять-таки по слухам — в зону, чем в такую учебку…
«Батальон милиции».
Вариант сладкий. Город, относительная свобода перемещений, много свободного времени… Ну, хулиганы, понятное дело. Но хулиганы лично меня не пугали.
Далее пошли роты периферийные: Батайск, Новошахтинск… Судьба тех, кто попадал туда, определялась в двух словах: вышка и автомат.
Наконец, самое неблагоприятное место — под Элистой.
Безжизнененное пространство с промозглыми зимними ветрами, знойным летним адом, вселенским осенне-весенним болотом… Тухлая привозная вода, зверствующий гепатит…
Я быстро просмотрел стопку.
Точно! Именно в солончаки под Элисту и направлялся Анатолий Подкопаев для несения постовой службы по охране одной из зон строгого режима.
Привет от лейтенанта Басеева — вопросов нет!
Маркировка же последней стопки меня поразила:
«Москва. Инструкторы.»
Я слышал, что некоторым счастливчикам после учебки удается попасть в столицу, где готовят инструкторов ИТСО — то есть инженерно-технических средств охраны объектов, специалистов по средствам связи, сигнализации и разного рода заграждениям, препятствующим побегу хитроумных зеков, но после пережитых злоключений мечта о Москве казалась столь эфемерной, столь ирреальной…
Памятуя призывной пункт, я отработанным жестом переместил свою папку в ту стопку, в которой, по моему разумению, ей и полагалось находиться, после чего, подхватив веник и совок с мусором, канцелярию покинул, полностью положившись на волю Божью.
Вечером того же дня я был вызван в знакомую канцелярию для собеседования с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию неизвестный мне доселе лысый подполковник с пористым красным носом и пропитым оперным басом.
— Так, — сказал подполковник, — Подкопаев… У вас, Подкопаев, что, техническое образование?..
— Работал в области авиации и космоса, — поведал я, памятуя индийскую эпопею.
— Как?.. — вопросил командир моей роты, сидевший рядом и, вероятно, именно своей волей распределивший меня в ряды постовых.
Тем более пострадавший Басеев находился с ним в отношениях глубоко дружеских.
— Но, — произнес подполковник, в раздумье листая мое дело, — у вас же гражданская специальность — переводчик…
— Инженер-переводчик, — соврал я честным и твердым голосом.
И далее привел ряд зазубренных мной технических терминов, почерпнутых из рабочих бесед военных спецов.
— Это ошибка! — потрясенно произнес комроты. — Он направлялся в другой полк, в Элисту!
— Правильно! Ошибка! — согласился подполковник, глубокомысленно поджав губы. — И ее мы исправим! Это надо же!.. Специалист… буквально международного класса… едва не угодил на вышку! Вы правы, капитан, с Элистой у нас недоразумение… А вы, Подкопаев, собирайтесь: отбываете в Москву уже через два часа, так что в темпе, голубчик, в темпе… И давайте следующего, капитан…
— Есть, — сказал капитан, пронзительно на меня взглянув.
Даже, я бы сказал, подчеркнуто пронзительно. С пониманием, то есть, откуда ветер дунул.
Но поезд, что называется, уже ушел.
В Москву.
От учебки, заснеженного строевого плаца, замерзших луж, увечного горца Басеева и вообще всех ростовских военнослужащих.
Стоя в холодном тамбуре и вглядываясь в редкие придорожные огни, я, радостно-возбужденный, наивно мечтал то ли о какой-то радужной будущей реальности, то ли просто о близкой, но казавшейся невероятной встрече с родным городом, то ли о возвращении неведомым образом в прежний индийский рай…
Меня опьяняла свобода. Свобода просто стоять в заплеванном тамбуре и глупо смотреть в темноту. Сколько хочешь. Хотя бы и всю ночь.
Сопровождающий меня офицер усердно охмурял проводницу и нюансами моего времяпрепровождения не интересовался.
5.
Месяц ростовской учебки явился для меня целой вечностью, пролегшей между нынешним солдатским существованием и той прошлой жизнью, в которой выкрики: «ко мне!», «смирно!», «лежать!», «вперед!» — казались предназначенными исключительно для служебных собак, но никак не для представителей рода человеческого, однако к чему только не привыкаешь, и вскоре я смирился и с оскорбительными для слуха командами, и с тем, что к безмятежному прошлому отныне возврата не предвидится.
В справедливости же той истины, что все познается в сравнении, московская школа сержантов-инструкторов убедила меня самым наглядным образом. Ростовскую учебную роту через две недели своего пребывания в качестве курсанта я вспоминал, как санаторий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60