— Ну чего орел? — начал Алик, посмеиваясь. — Признаешь вину?
— Отчасти, — сумрачно отозвался я.
— Ну и чего делать будем? Залет-то серьезный…
— Я расплачусь, — сказал я, еще вчера решив отдать Алику в качестве компенсации свой «БМВ».
— Он расплатится, эта рвань! — вступил в разговор Леха. — Что из тебя, кроме дерьма, вытрясешь-то, а?!
— Леша, что за мансы? — урезонил его Алик. — Мы все-таки друзья, свои ребята… не будем обострять…
— Я расплачусь, — повторил я. — У меня есть дорогая машина, берите…
— «Бээмвуха», имеешь в виду? — сощурился Алик.
— Да…
— На которой твоя телка сейчас ездит?
Я сжал зубы. Задело меня и подобное определение Ингред, и нехорошая осведомленность Монгола о частностях моей личной жизни.
— У меня у самого машин — море, — продолжил Алик. — И дело не в машинах и даже не в деньгах. Машины гниют, деньги тратятся… Дело в другом — в ответственности и профессионализме. Раздолбаи и дилетанты в бизнесе не нужны. И за ошибки в нашем профсоюзе платят кровью, Толик. «Бабки» решают многое, но не все. Ясно?
— Ты решил перерезать мне глотку?
— Хм… — Алик тонко усмехнулся. — Платят не обязательно своей кровью, — уточнил вкрадчиво. — Но и чужой.
— Я кого-то должен грохнуть?
— Обязан! — громогласно подтвердил Леха, взгромождая ноги в кроссовках на письменный стол. — Именно так и покроешь должок.
— И кого же? — бесстрастно спросил я.
— У тебя, считай, два заказа, — поведал Алик, ногтем ковыряясь в зубе. — Первый: есть одна баба… Живет здесь давно. Вышла фиктивно замуж за одного делового из Союза. Парень нуждался в документах. За брачок он ей чин-чинарем проплатил, все шло как надо, а потом клиент нажил денег… Больших. Ну, у девочки загорелись глазки, появился нездоровый аппетит… Заявила: я, мол, законная жена, так что в связи с разводом, гони монету…
— А мозг ей вправить нельзя?
— А зачем? — Алик почесал мизинцем бровь. — Мы не нейрохирурги. К тому же есть заказ… именно на конкретное устранение. И ты его выполнишь. Сначала этот, потом другой.
— Но мы же договаривались насчет мокрухи… — начал я, но Леха прервал меня утробным ревом:
— Ты чего менжуешься, падла?! Ты Сеньку чуть под кичу не подставил! Мы одним адвокатам десятку марчел отстегнули! Не договаривались, блин! Бери волыну — и вперед! И безо всяких разговорчиков в строю!
— Да, Толя, — грустно подтвердил Алик, — у нас тут не детский садик, пора бы уяснить… Так что завтра получишь все необходимые данные, хорошую пушку с глушаком и — приступай, с Богом…
— И еще! — потряс пальцем в воздухе Леха. — Если начнешь чего выкозюливать, бабу твою завалю лично. Обещаю. Сначала ее, после и до тебя доберемся. На дне океана найдем, если финтить вздумаешь. Без понтов заявляю.
— Давай, Толик, давай, милый… — ласково подтолкнул меня к выходу из кабинета Алик. — Гуляй, настраивайся психологически… Съезди к Стефану, отвлекись… Очень помогает, проверено.
Я молча покинул кабинет, обреченно сознавая, что меня «развели» и «загрузили» по полной, что называется, программе. Особенно удручало то, что бандиты проследили, где и с кем я живу, и теперь под удар подставлена Ингред.
Я отправился в американское посольство. Назначенный мне консулом срок ожидания ответа еще не истек, но вдруг уже есть какой-то отклик на мое заявление?
— Оу! — Появившийся за бронированным стеклом консул улыбнулся мне как старому, желанному приятелю. — Вы пришли очень кстати! У нас есть для вас новости!
Сердце мое радостно подпрыгнуло в истомившейся душевным страданием груди.
— Вы действительно родились в Вашингтоне, — учтиво говорил консул, — действительно выросли там… Это правда, мы проверили…
Я насторожился, хотя тоже улыбался ему в ответ и кивал, как заведенный болванчик. Интонация консула несла в себе перспективу произнесения им неблагополучного слова «но».
— Но! — произнес консул сокрушенно. — Ваши родители, к сожалению, занимались на территории США шпионской и подрывной деятельностью, а потому на ваше заявление о гражданстве наложена отрицательная резолюция… Впрочем, вы можете подать апелляцию.
— Какой шпионской деятельностью?! Вы сошли… это… — воскликнул я сорванным голосом.
— До свидания… — Консул, не переставая мило улыбаться, отодвинулся от окна.
— А кому подавать апелляцию?! — заорал я в проделанные в пуленепробиваемом стекле дырки.
— В сенат! — дружески помахал мне рукой дипломат, скрывшись в неведомых глубинах своей посольской кухни.
Едва я вышел из консульства, на голову мне что-то шмякнулось. Я снял кепку. Голубь. Хотя по тому, что я увидел на кепке, можно было предположить, будто в берлинском небе летают коровы.
Я бросил головной убор в урну, стоявшую на углу консульства, и, настороженно вглядываясь в вышину, пригорюнился, не зная, что предпринять.
И вдруг, подобно скользнувшей в мутной воде блесне, явилась мысль: а что, если позвонить по связному телефону Олегу?
Я подошел к телефонной будке, вставил в прорезь автомата карточку. Набрал номер.
Ответил приятный женский голос.
Тут я забыл, какое надо произнести имя. Помнил, что я — Сержант, а вот имя…
— Так, блядь… — сказал я.
— Что?
— Ой, извините… — смутился я. — Сейчас вспомню. Голубь тут еще…
— Кто говорит?
Я наконец вспомнил пароль.
— Говорит Сержант, — произнес я. — Нахожусь в Берлине. Мне срочно надо связаться с Карлом Леонидовичем.
— Вас не затруднит перезвонить через час, полтора?
— Хорошо. Но передайте: у меня большие проблемы. — И я повесил трубку.
Затем решил съездить в Калсхорст, навестить Труболета и узнать заодно, отремонтирован ли дверной замок. Мне было необходимо как— то отвлечься от тягостных раздумий, в которых главенствовал один простой и вечный вопрос: что делать?
Доехав до Карловки, я вновь вошел в телефонную будку, перезвонив в Москву.
— Завтра в семь часов вечера, — доложил мне все тот же женский голос, — стойте на платформе Александерплац. Эс-бан. Направление в сторону Цо. Повторите.
Я повторил и, дождавшись сигнала отбоя, двинулся узенькой улочкой мимо замшелых зданий с отвалившейся от стен штукатуркой в сторону своей резиденции.
Дверь в складское помещение была приоткрыта. Я прошел на кухню, застав там Изю за довольно-таки странным занятием: он целился из десантного «калашникова» в решетчатое окно, причмокивая и вхолостую, как играющий в войну мальчишка, нажимая на спуск.
Узрев меня, Изя, несколько смутившись, положив боевое оружие на стол.
— Вы чего? — спросил я. — С ума посходили? Дверь открыта, а тут…
— А кто, сука, замок сломал?! — вскинулся Изя. — Вот, ждем теперь: Валерка за новым пошел, сейчас менять будет…
— А это?.. — кивнул я на автомат.
— Чего это?.. А, приобрел вот, у твоего дядюшки…
— Зачем тебе?
— Пусть будет… — Изя любовно погладил лакированное цевье.
— А где дядюшка? — спросил я.
— В ванне… — Изя снова взял «калашников» в руки. Новая игрушка, чувствовалось, не давала ему покоя.
Вздохом прокомментировав детские забавы взрослого мужика, я вышел из кухни, постучавшись в дверь ванной.
— Прошу! — донесся голос Труболета.
Я растворил дверь, тут же окутавшись густой пеленой пара.
В неотапливаемом помещении с ржавых коммуникационных труб свисали сосульки. В эмалированной емкости, доверху заполненной горячей водой, возлежал, выставив из нее голову в армейской ушанке с оттопыренными по-заячьи клапанами, Труболет, державший в руке самоучитель сербского языка.
— Гражданин начальник! — произнес он. — Сердечно рад! Как поживает русская мафия в Берлине?
— Это у тебя спросить надо, — ответил я.
— Да какая я мафия… — зевнул Труболет. — Впариваю фраерам железо…
Договорить он не успел: в коридоре раздался шум, затем его заполнили полицейские, одни из которых вошли в ванную, с изумлением уставившись на голого Труболета, втянувшего голову, увенчанную ушанкой, в плечи, а другие проследовали на кухню, где утративший бдительность Изя осваивался со своим персональным «калашниковым».
Через час наша троица, закованная в наручники, куковала в полицейском участке.
Визит полицейских, как оказалось, был вызван тем обстоятельством, что немецкие власти обнаружили подлог в документах, благодаря которым Изя занимал помещение склада.
Помещение уже давно армии не принадлежало, перейдя в ведение муниципалитета, а армейские жулики, след которых простыл, нагло Изю надули, содрав с него взятку, арендную плату и выдав ордер с печатью расформированного хозяйственного подразделения. Таким же образом мазуриками в погонах продавались квартиры, особняки и земельные участки, ранее принадлежавшие советскому военному ведомству. Так что Изя пострадал в степени незначительной, хотя изъятый автомат с основательным боезапасом и куча барахла неизвестного происхождения явились прецедентом к серьезному следственному разбирательству.
Кроме того, осмотрев комнату, где проживал Труболет, полицейские заподозрили Изю в незаконной сдаче в субаренду части помещения, и мной лично была услышана реплика на немецком языке следующего содержания:
— Это только русские могут… Самовольно вселиться и еще делать на этом бизнес! Представляю, какой у них будет там капитализм, в этой России…
Труболет, быстро оправившийся от шока, торжественно заявил на хорошем немецком языке — загодя, видимо, приготовил фразу, — будто бы он беженец из охваченной войной Югославии и просит убежища.
— А сколько вы уже находитесь в Германии? — спросил его полицейский начальник, специально вызванный после такого заявления в дежурную комнату.
— Около месяца…
— Почему же не обратились к нам в течение этого времени?
— Да все дела… — ответил Труболет.
— Понимаю… — грустно согласился начальник, посмотрев искоса на конфискованный автомат.
В ходе разбирательства выяснились, кстати, имя и отчество старого моего знакомого. Звали, оказывается, Труболета Левонд Арчианович.
Дошла очередь и до меня.
Я объяснил, что попросту заблудился в районе, разыскивая знакомого прапорщика Сашу, фамилию которого, к сожалению, запамятовал, зашел в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся открытой, а тут…
— Ваш паспорт! — потребовал представитель властей.
Вместо паспорта я написал ему на бумажке номер сотового телефона Алика.
Меня снова отвели поскучать в камеру, и до приезда шефа я хладнокровно вздремнул на жестких деревянных нарах.
Алик поначалу взъерепенился, кляня меня за очередной залет, но затем, услышав, как обстояло дело, зашелся жизнерадостным смехом, сопереживая таким странным образом Изе, влипнувшему в скверную историю с неясным продолжением и финалом. Затем, отсмеявшись, сообщил:
— Пушку, фотографию, адрес, получишь послезавтра. Вечером. А завтра перевезешь из аэропорта двух негров и трех косоглазых. Самолет приходит в десять утра. Грузовая машина будет ждать у забора, все как обычно. И чтоб без проколов! А то уже начал глубоко и щекотно меня доставать…
— Алик, — перебил я его, — скажи честно: у тебя что, нет иного исполнителя для мокрухи?
— Сколько хочешь, — уверил он, резко и зло мотнув головой. — Но только им будешь ты. — С силой ударил кулаком по рулю. — И на том разговор закончен.
Я промолчал.
Я думал. Думал о том, что Монгол сделал в отношении меня неверный выбор.
Неверный принципиально. И очень для себя опасный.
8.
В семь часов вечера, согласно моей телефонной договоренности с неизвестным московским абонентом, я стоял, вдыхая железнодорожные запахи, на продуваемой декабрьскими ветрами платформе берлинского метро, ожидая Бог весть какой встречи или события.
Приходили и отбывали поезда, время постепенно перевалило за половину восьмого, но ничего знаменательного, кроме того, что я начал ощутимо подмерзать, не происходило.
В застекленный ангар станции вползла очередная электричка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60