Площадка забита машинами. Отъезжаю чуть дальше и ставлю машину на лужайке. Выхожу и направляюсь к вилле. Парадный вход ярко освещен. Приглашенные толпятся в прихожей, повернувшись ко мне спиной и на что-то воззрясь. Потерянным взглядом смотрю по сторонам. Спины гостей полностью меня игнорируют, исключают из своего круга: одного этого уже достаточно, чтобы пробудить вечно дремлющий во мне комплекс социальной неполноценности. К счастью, рядом оказывается Кутика. Я говорю «к счастью», ибо в некоторых случаях даже такой заклятый враг, как Кутика, все-таки лучше, чем ничего. Напустив на себя важность, делаю вид, будто мне тоже интересно; встаю на Цыпочки и тут буквально подпрыгиваю от сильного удара в спину: Кутика стоит сзади и ухмыляется.
– Руки вверх! Пойман с поличным в момент судорожного любопытства.
– Ну, так уж и судорожного… А что, собственно, там происходит? – Как, ты не знаешь? – Извини, я не в курсе последних новостей дома Протти.
Снова ухмылка и снова тычок в спину.
– Насчет последних новостей ты обратился точно по адресу. Организацией вечера занимался как раз я.
– Поздравляю. Это еще одно направление твоей многогранной деятельности? – Значит, так: в доме имеет место быть то, что когдато называли tableaux vivants – живые картины и что теперь я бы определил как хеппенинг. Несколько хеппенингов на заданную тему.
– И какая же тема? – Рабыни.
На ум невольно приходит один из онанистических фильмов Ирены.
– Великолепная тема, – замечаю я. – И как проходят эти твои хеппенинги? Кутика опять расплывается в развязной улыбочке: – Сегодняшнее представление – это все, что осталось от фильма о работорговле в Африке. Когда-то Протти собирался снять такой фильм, но так и не сумел. Многие из присутствующих здесь дам скоро поднимутся на специальный помост. Их подразденут, «закуют» в кандалы, как в старые добрые времена, и выставят на торжище. При необходимости тюремщик с вымазанным сажей лицом попотчует хлыстом самых брыкастых. Когда несчастные рабыни будут выходить на помост, безжалостный работорговец в деталях продемонстрирует их прелести. После этого из зала посыплются предложения. Но не в наших занюханных лирах – это было бы слишком пресно, – а в монетах эпохи работорговли: в талерах, цехинах, испанских дублонах, дукатах, луидорах и так далее. Само собой разумеется, все предложения будут делаться на полном серьезе, а суммы будут выплачиваться позже, в пересчет на лиры. Угадай-ка, куда пойдут эти деньги? В фонд помощи африканским беженцам. Насколько мне известно, по всей Африке разбросано несметное количество лагерей беженцев. Так что мы затеяли представление в чисто африканском духе и на благо самих же африканцев.
Кутика в третий раз скалится и хлопает меня по спине. Теперь, когда приступ социальной неполноценности прошел, мне страсть как хочется запихнуть Кутику «вниз» и прочно обосноваться «над» ним. Что и говорить, схватка двух недомерков, однако я никогда не был и, надеюсь, не буду таким затюканным, как Кутика.
– Полная безвкусица, – сухо цежу я в ответ.
С особым наслаждением наблюдаю, как ухмылка сползает с его губ; при этом рот остается полуоткрытым, напоминая зубастую пасть заглушенного экскаватора.
– Это почему? – Я слишком уважаю женщину, чтобы получать удовольствие от представления, в котором ее унижают, оскорбляют и оскверняют.
Жах! Я так врезал ему по башке, что вогнал в землю по самый кадык. В полном замешательстве Кутика пытается выиграть время и восклицает: – Ха-ха-ха, ну, рассмешил! – Не вижу ничего смешного.
Он уже пришел в себя и совершенно беззастенчиво разыгрывает крайнее удивление: – Рико, ты это серьезно или как? – Мне вовсе не до шуток. Я говорю, что думаю, и думаю, что говорю.
С озадаченным и одновременно умным видом, точно врач, обследующий необычного больного, он пристально смотрит на меня оценивающим взглядом: – Слушай, Рико, ты себя хорошо чувствуешь? – Хорошо, хорошо, лучше не бывает.
– А то я уж было подумал, что… – Я почувствовал бы себя плохо, если бы оказался на сомнительных представлениях, где торжествует порнограф, дремлющий в глубине души каждого мужчины. А посему извини, но ты не увидишь меня среди зрителей твоих хеппенингов.
– Я тебя умоляю, Рико! И это говоришь мне ты? Скажи, ты, часом, задницу во сне не застудил? – Ни задницу, ни передницу. И вообще, вот что я тебе скажу: я ненавижу подхалимов, лизоблюдов и лакеев.
Да, он актер, даже не актер, а бессловесный шут из нехитрой комедии масок или пустого фарса, угодливо готовый нацепить любую маску. Потешно разыграв роль человека, повстречавшего на людной вечеринке закадычного друга, затем роль невинного простачка, он так же деланно и жеманно изображает теперь благородный гнев: – Полегче на поворотах, сударь мой. Не забывай, где ты находишься и с кем говоришь.
– Ненавижу сводников.
– Это кто же, интересно знать, сводники? – Сутенеры.
– И где ты видишь сутенеров? – А заодно и тянулы.
– Ну и словечки.
– Тянулами, к твоему сведению, называли когда-то подручных у палачей. И называли их так потому, что они должны были в буквальном смысле оттягивать повешенных за ноги.
После такого историко-филологического экскурса Кутика полностью выпадает в осадок. Он нелепо таращит глаза сквозь толстые линзы, беззвучно хлопает ртом, как рыба, выброшенная на берег, бестолково размахивает руками и задыхается. Какое это наслаждение – быть «сверху»! С каким сладострастием я удерживаю его «внизу». Однако Кутика быстро очухивается. С неиссякаемой энергией он принимается играть новую роль, причем столь же смешно и неумело, – роль благонравного паиньки, не только покорно задравшего лапки кверху, но и готового тут же переметнуться на сторону несправедливого обидчика. С растерянным, вопросительным видом он вкрадчиво произносит: – Ну что ты на меня взъелся, Рико? Может, я чем-то обидел тебя или сделал тебе больно? Поверь, я не нарочно.
Слегка оторопев от столь неожиданного поворота, я даже не сразу нахожу что ответить. Ну и пройдоха! Как ловко перешел от обороны к атаке! Тихой сапой перевернул под самым моим носом яичницу, да так, что она и не подгорела! С досадой признаю: – Да нет, обидеть ты меня вроде не обидел.
– Извини, наверно, я чересчур резко отреагировал на твой нелестный отзыв о хеппенингах. Ей-богу, извини. Надеюсь, мы, как и прежде, останемся друзьями? Он прочно застрял «внизу», даже слишком прочно: у меня возникает подозрение, что все это сплошное притворство, а на самом деле он каким-то чудом вывернулся и забрался «наверх». Теперь он протягивает мне руку. Растерявшись, машинально жму ее. Так как же понять, кто из нас выше? Очень просто: Кутика был любовником Мафальды, и я должен подбить его на роль сводника, иначе говоря, попросить свести меня с женой Протти. Таким образом я всерьез поставлю его в «униженное» положение, и не на словах, а на деле. Вполголоса спрашиваю: – А где Протти? – Его нет.
– Вот те раз! Назвал гостей, а сам того.
– Это он любит. Сегодня утром сорвался в Париж.
– А синьора Протти? – Мафальда? Она-то дома, только раньше часа-двух обычно не показывается.
– И где она сейчас? – Поди, у себя наверху, прихорашивается.
– Как ты думаешь, могу я к ней заглянуть? – Что это ты у нее забыл? – Одна киностудия попросила меня переговорить с ней. Они хотят взять ее на роль женщины средних лет.
– Ты же знаешь, что Мафальда лет тридцать как не снимается и не собирается возвращаться в кино. Подыщи кого-нибудь еще.
– Ладно, от тебя все равно ничего не утаишь: понимаешь, я, как бы это сказать, увлекся Мафальдой, что ли.
– Увлекся Мафальдой? – Да, а что в этом особенного? Мафальда мне нравится.
– И ты ей тоже? – Ну, у меня есть кое-какие основания так думать.
– Допустим, только при чем здесь я? – Ты имеешь на нее некоторое влияние.
– Да с чего ты взял? – Ой-ой-ой: всем известно, что ты тоже там отметился.
– Она – жена Протти. Для меня это свято.
– Свято? – Слушай, чего ты от меня хочешь? – Я хочу, чтобы ты… извини за прямоту, но коль скоро мы друзья, скажу как есть… чтобы ты свел меня с ней.
Уф, выложил! Как-то он поведет себя после такого бесцеремонного и оскорбительного предложения. Всего лишь секундное колебание – и его шутовской инстинкт берет верх: нет, он не будет моим сводником, зато исполнит роль сводника, исполнит преувеличенно, карикатурно. Он уже вошел в роль и нашептывает мне игриво: – Свести тебя с Мафальдой? Охотно. Только как? Не думаешь же ты, что я попросту брошу тебя в ее объятия? – Давай для начала пойдем наверх, а? Здесь слишком людно. Наверху обо всем и узнаешь.
Услужливо и расторопно, как это и требуется по роли, он поднимается по лестнице. За лестничной площадкой тянется длинный, узкий, слабо освещенный коридор, наподобие гостиничного. Здесь тоже все выдержано в деревенском, отчасти иберийском стиле: терракотовый пол, резные двери, тонкие потолочные балки.
Останавливаемся и смотрим друг на друга. Мы с Кутикой одинакового роста, и увидь нас кто-нибудь в это мгновение в полумраке коридора стоящими друг против друга с заговорщическим видом, украдкой – как пить дать принял бы за персонажей классической комедии, одновременно смешных и зловещих, внешне несхожих, а в сущности одинаковых.
– Ну, здесь нас никто не видит, – произносит Кутика. – Выкладывай, что хотел.
Прежде чем ответить, спрашиваю себя, а не напрасно ли я все это затеял? Ведь я хорошо понимаю, что преспокойно обойдусь и без помощи Кутики. Я мог бы пойти к Мафальде один и наверняка был бы встречен с распростертыми объятиями. Но мне во что бы то ни стало надо подмять Кутику под себя и прочно расположиться «над» ним. В напускной задумчивости признаюсь: – Честно говоря, я пока не очень-то в этом уверен. Мафальда и вселила в меня некоторую надежду, но разве женщинам можно в чем-либо доверять? Кутика иронично усмехается и смотрит на меня снизу вверх.
– Кому ты это говоришь! Так как же мы поступим? – Вот что: неплохо бы тебе замолвить за меня словечко.
– Словечко? В каком это смысле? – Извини, наверное, я не очень ясно выразился. В общем, желательно, чтобы ты сказал Мафальде… всю правду обо мне.
– И в чем заключается эта правда? Пора, момент вполне подходящий. Слегка наклоняюсь вперед и шепчу ему на ухо: – Правда обо мне заключается в том, что я исключительно одарен природой.
Кутика снова пялится на меня сквозь линзы. Потом открывает рот и в два приема ухмыляется своей ехидной ухмылкой: – Одарен? Что значит «одарен»? – А то и значит, что природа наделила меня небывалыми половыми возможностями.
– Это и есть твоя правда? – Да.
– И ты хочешь, чтобы я рассказал о ней Мафальде? – Именно.
Очередная ухмылка. Берет меня под локоть и вполголоса, точно заправский сводник, спрашивает: – Ну хорошо, одарен. Хорошо – исключительно. А какие размеры? – Непомерные.
– Ха-ха-ха, непомерные! Как у бизона, что ли? – Нечего тут зубоскалить.
– А я вовсе и не зубоскалю, – парирует он уже серьезно. – Должен же я буду как-то расписать тебя перед Мафальдой? – Значит, ты готов оказать мне такую услугу? – Что за вопрос! Если речь идет только об этом.
– Тебе не трудно? Я, конечно, понимаю, что предлагаю роль сводника, но настоящего друга… – Можно попросить и о таком. Еще бы. Так и должно быть. А иначе для чего вообще друзья? Слушай, подожди меня здесь немного.
Не давая вставить слово, он отходит, стучит в одну из дверей, ждет и затем исчезает. С некоторым разочарованием думаю, что так и не сумел встать «над» ним. Кутика, хитрая лиса, почуял, что я решил унизить его, и отразил удар, карикатурно разыграв роль комедийного сводника, вместо того чтобы на самом деле стать сводником. В результате он избежал расставленной мною ловушки, прикинувшись, как бы забавы ради, тем, кем он не был и быть не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Руки вверх! Пойман с поличным в момент судорожного любопытства.
– Ну, так уж и судорожного… А что, собственно, там происходит? – Как, ты не знаешь? – Извини, я не в курсе последних новостей дома Протти.
Снова ухмылка и снова тычок в спину.
– Насчет последних новостей ты обратился точно по адресу. Организацией вечера занимался как раз я.
– Поздравляю. Это еще одно направление твоей многогранной деятельности? – Значит, так: в доме имеет место быть то, что когдато называли tableaux vivants – живые картины и что теперь я бы определил как хеппенинг. Несколько хеппенингов на заданную тему.
– И какая же тема? – Рабыни.
На ум невольно приходит один из онанистических фильмов Ирены.
– Великолепная тема, – замечаю я. – И как проходят эти твои хеппенинги? Кутика опять расплывается в развязной улыбочке: – Сегодняшнее представление – это все, что осталось от фильма о работорговле в Африке. Когда-то Протти собирался снять такой фильм, но так и не сумел. Многие из присутствующих здесь дам скоро поднимутся на специальный помост. Их подразденут, «закуют» в кандалы, как в старые добрые времена, и выставят на торжище. При необходимости тюремщик с вымазанным сажей лицом попотчует хлыстом самых брыкастых. Когда несчастные рабыни будут выходить на помост, безжалостный работорговец в деталях продемонстрирует их прелести. После этого из зала посыплются предложения. Но не в наших занюханных лирах – это было бы слишком пресно, – а в монетах эпохи работорговли: в талерах, цехинах, испанских дублонах, дукатах, луидорах и так далее. Само собой разумеется, все предложения будут делаться на полном серьезе, а суммы будут выплачиваться позже, в пересчет на лиры. Угадай-ка, куда пойдут эти деньги? В фонд помощи африканским беженцам. Насколько мне известно, по всей Африке разбросано несметное количество лагерей беженцев. Так что мы затеяли представление в чисто африканском духе и на благо самих же африканцев.
Кутика в третий раз скалится и хлопает меня по спине. Теперь, когда приступ социальной неполноценности прошел, мне страсть как хочется запихнуть Кутику «вниз» и прочно обосноваться «над» ним. Что и говорить, схватка двух недомерков, однако я никогда не был и, надеюсь, не буду таким затюканным, как Кутика.
– Полная безвкусица, – сухо цежу я в ответ.
С особым наслаждением наблюдаю, как ухмылка сползает с его губ; при этом рот остается полуоткрытым, напоминая зубастую пасть заглушенного экскаватора.
– Это почему? – Я слишком уважаю женщину, чтобы получать удовольствие от представления, в котором ее унижают, оскорбляют и оскверняют.
Жах! Я так врезал ему по башке, что вогнал в землю по самый кадык. В полном замешательстве Кутика пытается выиграть время и восклицает: – Ха-ха-ха, ну, рассмешил! – Не вижу ничего смешного.
Он уже пришел в себя и совершенно беззастенчиво разыгрывает крайнее удивление: – Рико, ты это серьезно или как? – Мне вовсе не до шуток. Я говорю, что думаю, и думаю, что говорю.
С озадаченным и одновременно умным видом, точно врач, обследующий необычного больного, он пристально смотрит на меня оценивающим взглядом: – Слушай, Рико, ты себя хорошо чувствуешь? – Хорошо, хорошо, лучше не бывает.
– А то я уж было подумал, что… – Я почувствовал бы себя плохо, если бы оказался на сомнительных представлениях, где торжествует порнограф, дремлющий в глубине души каждого мужчины. А посему извини, но ты не увидишь меня среди зрителей твоих хеппенингов.
– Я тебя умоляю, Рико! И это говоришь мне ты? Скажи, ты, часом, задницу во сне не застудил? – Ни задницу, ни передницу. И вообще, вот что я тебе скажу: я ненавижу подхалимов, лизоблюдов и лакеев.
Да, он актер, даже не актер, а бессловесный шут из нехитрой комедии масок или пустого фарса, угодливо готовый нацепить любую маску. Потешно разыграв роль человека, повстречавшего на людной вечеринке закадычного друга, затем роль невинного простачка, он так же деланно и жеманно изображает теперь благородный гнев: – Полегче на поворотах, сударь мой. Не забывай, где ты находишься и с кем говоришь.
– Ненавижу сводников.
– Это кто же, интересно знать, сводники? – Сутенеры.
– И где ты видишь сутенеров? – А заодно и тянулы.
– Ну и словечки.
– Тянулами, к твоему сведению, называли когда-то подручных у палачей. И называли их так потому, что они должны были в буквальном смысле оттягивать повешенных за ноги.
После такого историко-филологического экскурса Кутика полностью выпадает в осадок. Он нелепо таращит глаза сквозь толстые линзы, беззвучно хлопает ртом, как рыба, выброшенная на берег, бестолково размахивает руками и задыхается. Какое это наслаждение – быть «сверху»! С каким сладострастием я удерживаю его «внизу». Однако Кутика быстро очухивается. С неиссякаемой энергией он принимается играть новую роль, причем столь же смешно и неумело, – роль благонравного паиньки, не только покорно задравшего лапки кверху, но и готового тут же переметнуться на сторону несправедливого обидчика. С растерянным, вопросительным видом он вкрадчиво произносит: – Ну что ты на меня взъелся, Рико? Может, я чем-то обидел тебя или сделал тебе больно? Поверь, я не нарочно.
Слегка оторопев от столь неожиданного поворота, я даже не сразу нахожу что ответить. Ну и пройдоха! Как ловко перешел от обороны к атаке! Тихой сапой перевернул под самым моим носом яичницу, да так, что она и не подгорела! С досадой признаю: – Да нет, обидеть ты меня вроде не обидел.
– Извини, наверно, я чересчур резко отреагировал на твой нелестный отзыв о хеппенингах. Ей-богу, извини. Надеюсь, мы, как и прежде, останемся друзьями? Он прочно застрял «внизу», даже слишком прочно: у меня возникает подозрение, что все это сплошное притворство, а на самом деле он каким-то чудом вывернулся и забрался «наверх». Теперь он протягивает мне руку. Растерявшись, машинально жму ее. Так как же понять, кто из нас выше? Очень просто: Кутика был любовником Мафальды, и я должен подбить его на роль сводника, иначе говоря, попросить свести меня с женой Протти. Таким образом я всерьез поставлю его в «униженное» положение, и не на словах, а на деле. Вполголоса спрашиваю: – А где Протти? – Его нет.
– Вот те раз! Назвал гостей, а сам того.
– Это он любит. Сегодня утром сорвался в Париж.
– А синьора Протти? – Мафальда? Она-то дома, только раньше часа-двух обычно не показывается.
– И где она сейчас? – Поди, у себя наверху, прихорашивается.
– Как ты думаешь, могу я к ней заглянуть? – Что это ты у нее забыл? – Одна киностудия попросила меня переговорить с ней. Они хотят взять ее на роль женщины средних лет.
– Ты же знаешь, что Мафальда лет тридцать как не снимается и не собирается возвращаться в кино. Подыщи кого-нибудь еще.
– Ладно, от тебя все равно ничего не утаишь: понимаешь, я, как бы это сказать, увлекся Мафальдой, что ли.
– Увлекся Мафальдой? – Да, а что в этом особенного? Мафальда мне нравится.
– И ты ей тоже? – Ну, у меня есть кое-какие основания так думать.
– Допустим, только при чем здесь я? – Ты имеешь на нее некоторое влияние.
– Да с чего ты взял? – Ой-ой-ой: всем известно, что ты тоже там отметился.
– Она – жена Протти. Для меня это свято.
– Свято? – Слушай, чего ты от меня хочешь? – Я хочу, чтобы ты… извини за прямоту, но коль скоро мы друзья, скажу как есть… чтобы ты свел меня с ней.
Уф, выложил! Как-то он поведет себя после такого бесцеремонного и оскорбительного предложения. Всего лишь секундное колебание – и его шутовской инстинкт берет верх: нет, он не будет моим сводником, зато исполнит роль сводника, исполнит преувеличенно, карикатурно. Он уже вошел в роль и нашептывает мне игриво: – Свести тебя с Мафальдой? Охотно. Только как? Не думаешь же ты, что я попросту брошу тебя в ее объятия? – Давай для начала пойдем наверх, а? Здесь слишком людно. Наверху обо всем и узнаешь.
Услужливо и расторопно, как это и требуется по роли, он поднимается по лестнице. За лестничной площадкой тянется длинный, узкий, слабо освещенный коридор, наподобие гостиничного. Здесь тоже все выдержано в деревенском, отчасти иберийском стиле: терракотовый пол, резные двери, тонкие потолочные балки.
Останавливаемся и смотрим друг на друга. Мы с Кутикой одинакового роста, и увидь нас кто-нибудь в это мгновение в полумраке коридора стоящими друг против друга с заговорщическим видом, украдкой – как пить дать принял бы за персонажей классической комедии, одновременно смешных и зловещих, внешне несхожих, а в сущности одинаковых.
– Ну, здесь нас никто не видит, – произносит Кутика. – Выкладывай, что хотел.
Прежде чем ответить, спрашиваю себя, а не напрасно ли я все это затеял? Ведь я хорошо понимаю, что преспокойно обойдусь и без помощи Кутики. Я мог бы пойти к Мафальде один и наверняка был бы встречен с распростертыми объятиями. Но мне во что бы то ни стало надо подмять Кутику под себя и прочно расположиться «над» ним. В напускной задумчивости признаюсь: – Честно говоря, я пока не очень-то в этом уверен. Мафальда и вселила в меня некоторую надежду, но разве женщинам можно в чем-либо доверять? Кутика иронично усмехается и смотрит на меня снизу вверх.
– Кому ты это говоришь! Так как же мы поступим? – Вот что: неплохо бы тебе замолвить за меня словечко.
– Словечко? В каком это смысле? – Извини, наверное, я не очень ясно выразился. В общем, желательно, чтобы ты сказал Мафальде… всю правду обо мне.
– И в чем заключается эта правда? Пора, момент вполне подходящий. Слегка наклоняюсь вперед и шепчу ему на ухо: – Правда обо мне заключается в том, что я исключительно одарен природой.
Кутика снова пялится на меня сквозь линзы. Потом открывает рот и в два приема ухмыляется своей ехидной ухмылкой: – Одарен? Что значит «одарен»? – А то и значит, что природа наделила меня небывалыми половыми возможностями.
– Это и есть твоя правда? – Да.
– И ты хочешь, чтобы я рассказал о ней Мафальде? – Именно.
Очередная ухмылка. Берет меня под локоть и вполголоса, точно заправский сводник, спрашивает: – Ну хорошо, одарен. Хорошо – исключительно. А какие размеры? – Непомерные.
– Ха-ха-ха, непомерные! Как у бизона, что ли? – Нечего тут зубоскалить.
– А я вовсе и не зубоскалю, – парирует он уже серьезно. – Должен же я буду как-то расписать тебя перед Мафальдой? – Значит, ты готов оказать мне такую услугу? – Что за вопрос! Если речь идет только об этом.
– Тебе не трудно? Я, конечно, понимаю, что предлагаю роль сводника, но настоящего друга… – Можно попросить и о таком. Еще бы. Так и должно быть. А иначе для чего вообще друзья? Слушай, подожди меня здесь немного.
Не давая вставить слово, он отходит, стучит в одну из дверей, ждет и затем исчезает. С некоторым разочарованием думаю, что так и не сумел встать «над» ним. Кутика, хитрая лиса, почуял, что я решил унизить его, и отразил удар, карикатурно разыграв роль комедийного сводника, вместо того чтобы на самом деле стать сводником. В результате он избежал расставленной мною ловушки, прикинувшись, как бы забавы ради, тем, кем он не был и быть не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53