– Не сомневаюсь. Потрясающе, как ты все узнаешь о людях.
– Билл, это просто фокус.
– Я понимаю… но все равно.
Он протянул мне сигару. Мы закурили и молча сидели в дыму и мраке. Билл расслабился, на лице его играла непринужденная улыбка. Со стороны мы, наверное, казались старыми друзьями за пустой беседой. Я повторил его позу и стал ждать, когда он перейдет к делу. Наконец он вздохнул и положил сигару в пепельницу между нами.
– Я хочу узнать кое-что.
Он повертел в руке стакан, глядя в коричневую жидкость, будто в пузырьках мог прочитать ответ.
– Что именно?
– Я хочу узнать, что у Монтгомери есть на моего отца.
Фраза повисла в воздухе мостиком между его миром и моим.
– Ну так спросите у него, – наконец сказал я.
– Это не так просто.
– Сочувствую. – Я потянулся за пиджаком. – Я фокусник. Сложное – это не в моей компетенции.
– Не спеши. – Билл поднял указательный палец, и я остановился. – По крайней мере, выслушай. Не понравится – без обид.
Передо мной стоял недопитый виски, сигара еще пускала дымные побеги. Я вздохнул:
– Ладно, рассказывайте.
Билл сухо улыбнулся:
– Бизнесмены и полицейские – как говорят, рука руку моет.
– И ни одна чище не становится.
Он пожал плечами.
– У моего отца был некий договор с Монтгомери, я уже говорил, что Монти помог ему в трудный момент, а старые долги не забываются.
– Ну и?…
– Отец умер три месяца назад.
– Мои соболезнования.
Билл сделал глоток бренди.
– Ему было всего шестьдесят восемь. Никто не ожидал.
– Естественной смертью?
– У нас же тут не Дикий Запад. Сердечный приступ. Мгновенно.
– И при чем тут я?
– Ты избавишь меня от соблазна придушить пенсионера.
Билл заказал еще выпивку. Музыка сменилась на ритм-энд-блюз. Девушки по-прежнему были в трусиках и чулках, но уже на шпильках. Они ходили между столами с раскрытыми сумочками, заставляя парней раскошелиться на дальнейшее действо.
– Я говорил, что они знакомы полжизни? – продолжил Билл. Я кивнул. – Они не любили друг друга. Я бы сказал, на дух не переносили, но тем не менее друг другу помогали. Я как-то спросил отца почему, и он сменил тему. Я думал, это связано с бизнесом. – Он посмотрел на танцпол, но вряд ли видел, как полуголые девушки дразнят пьяных копов. – Сегодня Монти показал мне конверт и сказал, мол, отец платил ему деньги, чтобы содержимое не выплыло. Если я продолжу платить, конверт останется запечатанным.
– И что там?
– Не сказал. Он издевается. Говорит, отец не хотел, чтобы я знал об этом, но, раз он умер, теперь мне решать, хочу ли я знать. – Билл от души глотнул бренди. – Мой отец был не святой, но…
– Но ты не веришь, что он мог совершить что-то чудовищное.
Билл пожал плечами:
– Все не без греха. Кто знает? Но не думаю, правда. Когда мать ушла от нас, он сильно изменился. Он, конечно, делал свою работу, – Билл покосился на Монтгомери, на коленях которого уже сидела Шаз, – но он никогда не был садистом.
– Может, не стоит спешить.
– Клуб закрывается завтра утром. Я его продал. – Он усмехнулся. – Купил себе яхту – ухожу на покой. Собираюсь насладиться жизнью, пока не решу, что делать дальше. Сегодня вроде как прощальный вечер. Отцу пришлось через многое пройти, чтобы заработать на жизнь, но он дал мне хорошее образование и оставил приличное наследство. Я хочу порвать все старые связи, и месячные пособия бывшему копу не входили в мои планы, и не важно, насколько он был близок с отцом.
– Ну так купите его и сожгите.
– Это один вариант.
Билл посмотрел на меня.
До меня наконец дошло, к чему он клонит.
– И какую роль вы отвели мне?
– Конверт в левом внутреннем кармане его пиджака.
Я вспомнил улыбку Монтгомери, острую, как обломок лезвия, и взял пальто.
– Удачи в новой жизни. – Я сунул руку в рукав. – Я бы с удовольствием помог, но у меня своих забот полно.
Билл посмотрел мне в глаза:
– В том числе финансовых?
* * *
Работа карманника не так проста, как многие думают. Отличная защита – толпа, где случайное прикосновение не вызовет подозрений, метро в час пик, переполненный лифт. Второй прием – отвлечение внимания. И ничто на свете не отвлекает лучше, чем секс, а, к счастью для меня, Монтгомери уже завелся. К нашему столику, слегка пошатываясь, подошла Жак. Взгляд у нее был остекленевший – может, от выпивки, или от наркотиков, или от желания абстрагироваться, а может, от всего сразу. Она потрясла перед нами сумкой, набитой банкнотами.
– Иди, Жак, – сказал Билл.
Но я достал бумажник и уронил в сумку полтинник:
– Хочу заказать подарок для мистера Монтгомери. Жак затолкала купюру поглубже в сумку.
– Мог бы сэкономить, за него уже все стадо заплатило. – Она оглянулась. – Вечно одно и то же.
На сцене девушки под одобрительный вой зала сняли остатки одежды. Стояли совсем голые и беззащитные в толпе черных костюмов и отглаженных джинсов.
– Что ж, я, наверное, пойду. Действуй, – сказал Билл. – Я буду ждать тебя в кабинете.
Жак и Шаз спустились в зал, и плотный щит мужчин тут же закрыл их от меня.
– С ними ничего не случится?
– Они же шлюхи. С ними всегда что-то случается.
Публика вновь загудела. Жак стояла перед Монтгомери, развязывая ему галстук. Все расступились, глядя, как Жак скользит по его телу, пропуская галстук между своих ног. Я допил виски и направился к бару якобы за очередной порцией. Проходя мимо толпы, я схватил Жак за талию и притянул к себе.
– Как насчет приватного танца, ягодка? – Монтгомери вскочил с места, как я и рассчитывал, толкнул меня, я отшатнулся вправо, не отпуская Жак, незаметно прощупал его карман, двумя пальцами зажал конверт, быстро вытащил, переложил к себе и вернул ему девушку.
– Ничего личного, друг, – протянул я с пьяным акцентом.
– Придурок долбаный. – Какой-то полицейский меня толкнул.
Инцидент был исчерпан, Жак бросила на меня озадаченный взгляд, то ли подозревая, то ли сожалея, то ли просто от отвращения. Я коротко ей улыбнулся и отправился дарить подарки.
II
Недавно я почуял здесь новый запах. Ничего ужасного. Не думаю, что под половицами лежит труп. Что-то неуловимое. Нотка затхлости, что застревает в горле, как только я вхожу в комнату, и исчезает, когда сажусь на кровать и расшнуровываю ботинки. Сначала я решил, что кто-то был в квартире, но, проверив вещи, убедился, что все мои ловушки остались нетронуты. Я мучился несколько дней, пока вдруг не понял, что это мой собственный запах, въевшийся в простыни, пойманный в стены, запертый в оконные рамы и зеркало.
Я впитался в эту комнату и, возможно, останусь ее призраком. Через много лет, когда дом перестроят в роскошные апартаменты или дорогой отель, кто-то наделенный шестым чувством откроет дверь и увидит, как я лежу на смятой постели или, вот как сейчас, сижу за туалетным столиком с ручкой в руке и отрешенным видом. Он замрет на пороге, извиняясь за вторжение, а потом поймет, что это его комната. Наверное, разозлится, а может, сразу сообразит, что говорит с покойником.
В первые месяцы я скрывался от дневного света. Я спал дольше, чем можно представить, и вставал с опухшими глазами и обрывками снов в голове. Прятаться вовсе не сложно. За исключением дней, когда расписание поездов гонит меня, заспанного и небритого, из берлоги в предрассветную рань, я сплю до полудня.
В день выступления я выхожу утром, чтобы позавтракать в ближайшем кафе. Завтрак и стакан виски перед выходом, все остальное – после шоу. Я знаю артистов, которые всю жизнь блюдут пост, но в моем случае это необходимость, а не пустое тщеславие. Все, что я ем перед шоу, оседает в желудке и медленно разлагается, как добыча в кишках аллигатора.
После пары чашек травяного чая, улучшающего пищеварение, и изучения газет я иду в спортзал, а если я в чужом городе – в букинистическую лавку за пособиями для фокусников и детективами. Иногда заглядываю в магазин приколов поболтать с владельцем. В общем, убиваю время до выступления. Около трех я возвращаюсь к себе и начинаю готовиться к шоу.
Процесс подготовки я выработал довольно рано, лет в девять, когда в местной библиотеке наткнулся на «Руководство маленького волшебника». До сих пор помню обложку. Темноволосый мальчик с косым пробором в красном школьном пиджаке и серых шортах достает из шляпы кролика. На столе, накрытом подозрительным зеленым сукном, лежит книга «Руководство маленького волшебника». Мальчик на обложке достает из той же шляпы того же кролика, и на том же столе та же книга с тем же мальчиком, уже похожим на цветное пятно.
Поворачивая зеркала маминого трельяжа, я добивался того же эффекта, повторяя себя до бесконечности. Странно было видеть всех этих Уильямов, копирующих мои движения. Мне казалось, что, когда я отхожу от зеркала, все они делают то же самое и живут в своем мире, зеркальной копии моего, храбрецы-удальцы Уильямы.
Удовольствие это было приватное. Каждый день после школы я выставлял зеркала, как подросток, подсевший на мастурбацию, и принимался за работу. По моей команде армия Уильямов повторяла один и тот же фокус, полируя его до блеска. Я чувствовал себя королем иллюзий. И хотя мои клоны, возможно, были талантливее и популярнее в своих мирах, в мире зеркал я командовал войском.
Со временем отражение превратилось в тридцатитрехлетнего фокусника, что стоит перед мутным зеркалом в отеле и бормочет себе под нос. Иногда я забываюсь и говорю во весь голос, звук проносится по комнате и вылетает в пустой коридор.
Нерабочие дни мало чем отличаются. Сплю дольше, реже хожу в спортзал, больше пью, но все равно тренируюсь. Именно репетиций мне так не хватает сейчас. Я привык жить без денег и спать в одиночестве в незнакомых комнатах, но отказаться от ритуала сложнее всего.
К концу дня беспокойство усиливается. Бьют часы на Тронгейтской башне, я иду в душ, продумывая выступление, намыливаю голову и бреюсь под струей воды. Я смотрю в стену и слушаю рычание машин и скрип городских автобусов. Я представляю, как выхожу из дома, ловлю такси и еду на представление. Захожу с черного хода, иду в гримерную, приглаживаю ворс зеленого бархатного фрака и проверяю метки на картах. Я наливаю себе виски, переодеваюсь, наношу грим, бросаю последний взгляд в зеркало. И вот я иду на сцену, занавес раздвигается, софиты… Я начинаю жить.
Только въехав сюда, я намеревался осесть и все спокойно обдумать. Но в первую же ночь стены вдруг стали сжиматься, словно в камере пыток из старых фильмов ужасов, и я надел ботинки, пальто и сбежал в темноту. Так и пошло. Каждую ночь в одно и то же время я выхожу на улицу, пополняя ряды мошенников и потрепанных призраков, облюбовавших дворы и переулки Тронгейта.
В ту первую ночь я бродил по округе, считая повороты, хотя отлично знаю дорогу. Я остановился у театра «Трон», заглядевшись на шпиль, и вдруг отчетливо увидел висельника в проеме башни. Он висел, черный и неподвижный, под остроконечным сводом. Вероятно, я начитался историй о том, как в старые времена здесь казнили преступников, – взглянув во второй раз, я не увидел ничего кроме теней, облепивших стены.
Я обошел здание, разглядывая тротуар под ногами, и свернул на боковую улицу. Через дорогу голубым неоном светился тату-салон. Я вспомнил о своей татуировке – смеющийся череп в цилиндре и четыре туза над ним. Боль была адская, но мне казалось, она того стоит. Сейчас бы с удовольствием от нее избавился. Я прислонился к алюминиевой решетке на двери и достал сигареты. Над головой плясало «Тату/Мастер, Тату/Мастер, Тату/Мастер», секундная пауза – и обратно: «Мастер/Тату, Мастер/Тату, Мастер/Тату».
Большие окна театрального буфета залиты светом, он быстро заполняется публикой – видимо, объявили антракт. Стоя на другой стороне улицы, я слышал, как они галдят и спорят, обсуждая спектакль. На мгновение мне показалось, что я вижу в толпе Сильви, но я уже привык к таким наваждениям и холодку в желудке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36