Усталость давала о себе знать. Он с удовольствием пошел бы к себе в комнату и лег спать, но его продолжало беспокоить отсутствие одного-единственного фильма из всего французского раздела. Повертев в руках пустой футляр с загадочным, словно недописанным названием, Антонио вздохнул и стал методично, буквально сантиметр за сантиметром, осматривать кабинет и гостиную, куда прошлой ночью отлетела часть разбросанных им кассет. При этом Антонио не поленился отодвинуть все диваны и кресла и заглянуть под все шкафы и стеллажи, которые не мог сдвинуть без посторонней помощи. Он рискнул даже на время переставить в другое место две золотые статуэтки – призы, которые отец ценил больше всех среди полученных им за долгую карьеру. Для этих статуэток он в свое время заказал что-то вроде хрустальных постаментов, благодаря чему сверкающие трофеи возвышались над креслами, журнальными столиками и прочей мебелью «сидячего» уровня. Все было безрезультатно: короткий шестиминутный фильм с незаконченным названием как сквозь землю провалился. Антонио отказывался в это верить. В какой-то момент он поймал себя на том, что желание посмотреть исчезнувшую картину становится у него просто навязчивой идеей. Интуиция все более настойчиво подсказывала ему, что эта лента просто должна была оказаться так или иначе связана с его последним путешествием на Гаити. Его отец – ни дать ни взять старый Джеппетто – собрал целую коллекцию оживших киномарионеток. Нет, актеров, конечно, никто не дергал за ниточки, но и назвать их персонажей живыми людьми у Антонио язык не поворачивался. Они шевелили губами, произнося заученные диалоги, и жестикулировали так, как от них требовали законы жанра. При этом Антонио не покидало ощущение, будто время от времени на заднем плане, где-нибудь в уголке кадра, мелькали пальцы того человека, который управляет действиями мельтешащих на переднем плане персонажей. Порой это присутствие ощущалось как порыв ветра, который нельзя увидеть, но можно почувствовать по движению взметнувшихся с земли к небу облаков пыли.
Обыскав кабинет и зал буквально миллиметр за миллиметром и не обнаружив пропавшей кассеты, Антонио впал в отчаяние. Его несколько утешал тот факт, что отец, скорее всего, не хватится пропажи, потому что футляр от кассеты был на месте и внешне весь французский раздел выглядел так, словно все фильмы стояли нетронутыми. И все же издевательская глупость сложившейся ситуации не давала Антонио покоя. В его распоряжении находилось около сорока тысяч фильмов, а тот единственный, который был ему нужен, куда-то подевался. Антонио вылил в стакан оставшийся в бутылке виски и буквально одним глотком выпил его. Он был растерян и понятия не имел, что делать дальше. Темная тропическая ночь, окутавшая Сересас, навалилась на молодого человека, как проклятие.
Он вышел из гостиной на террасу и подошел к бассейну, который благодаря удачно расставленным среди окружающих его растений прожекторам был похож на таинственное лесное озеро, в неподвижной воде которого отражалась вся чернота нависшей над миром ночи. Антонио с разбегу нырнул в бассейн, не желая думать ни о том, сколько сейчас времени, ни о том, сколько спиртного он успел выпить за прошедший вечер. В момент падения в воду его сознание затуманилось. Он почувствовал себя метеором, падающим с неба в океан: он так же раскалился от стремительного полета сквозь плотные слои атмосферы и так же под действием силы тяжести и инерции вспарывал толщу закипающей воды, оставляя за собой след из огня и пара, какой остается за металлической заготовкой, которую кузнец опускает в воду, чтобы закалить металл. Огненный шар, в который превратился Антонио, не мог ни изменить траекторию движения, ни остановиться, ни тем более повернуть вспять. Еще через несколько секунд Антонио потерял сознание.
Открыв глаза, он не без труда понял, что лежит на кровати в комнате для гостей. Кто-то снял с него одежду, и теперь он был прикрыт лишь белой шелковой простыней. Антонио била лихорадка, и ему не удавалось избавиться от навалившегося чувства безграничной пустоты. В комнате он был один, а сил, чтобы крикнуть и дать о себе знать, ему не хватало. Через несколько минут он вновь погрузился в сон, так и не поняв, каким образом попал из бассейна в кровать. При этом где-то в закоулках еще не вполне вернувшегося к нему сознания блуждала неясная мысль о пропавшем фильме, посмотреть который ему так и не удалось.
Проснувшись, он первым делом увидел мажордома, который молча, мрачно и внимательно разглядывал его.
– Хоакин, сколько я уже сплю? – спросил он, скорее лишь для того, чтобы завязать разговор. На самом деле он вовсе не горел желанием узнать правдивый ответ на этот вопрос.
– Достаточно долго, чтобы напомнить тебе, что ты собирался уехать отсюда еще три дня назад.
– Ну ладно тебе, хватит обижаться. Признаюсь: я неблагодарная скотина. В конце концов, я всего лишь сын своего отца.
Принеся эти сбивчивые и не слишком хорошо сформулированные извинения, Антонио настоял на том, чтобы откровенно поговорить с мажордомом. Он прекрасно понимал, что Хоакин спас ему жизнь, а также что он никогда не расскажет отцу, что здесь произошло. И все же Антонио отдавал себе отчет, что Хоакин отнюдь не высокого о нем мнения, а добрым отношением к себе он обязан лишь благоговейному почтению, которое мажордом испытывал к старому актеру. То, что Хоакин терпел и даже прикрывал все его выходки, было всего лишь следствием его отношения к отцу Антонио.
Время, отведенное Антонио для пребывания на вилле Сересас, заканчивалось. Несколько дней, проведенных в беспамятстве, а потом в горячке после столь необдуманного ночного купания, чуть не стоившего ему жизни, были потрачены впустую – по крайней мере с точки зрения поисков так нужной ему информации. Признав свое поражение, он тем самым словно дал себе индульгенцию на то, чтобы продолжать валяться в постели. Чувство стыда за свое безрассудное поведение отнимало у него последние силы, которые он с удовольствием потратил бы на то, чтобы еще раз хорошенько поругаться с Хоакином. О друзьях думать ему не хотелось. Почему-то Антонио был уверен, что Марк, например, к этому времени уже разработал некую теорию, согласно которой Пиноккио тем или иным образом был связан с каким-нибудь невероятным событием в полной противоречий истории Великобритании. «Марк наверняка получил мое письмо, – думал Антонио, – и они с Федерико знают, что я в Сересас. Как теперь оправдаться перед ребятами, что после стольких дней, проведенных якобы в активных поисках, я предстану перед ними с пустыми руками?»
Воспоминания о Федерико повергли расстроенного Антонио в еще большее уныние. Он прекрасно знал характер итальянца и мог поспорить с кем угодно, что именно Федерико уже продвинулся дальше всех на пути к подлинно научной, снабженной неопровержимыми доказательствами атрибуции черепа. Федерико был романтиком по натуре, но в то же время человеком цельным и собранным: если ему предлагали тем или иным образом оценить какую-нибудь гипотезу, он не успокаивался, пока не находил ее четких и надежных подтверждений или опровержений. Кроме того, как человек науки, он владел методикой исследования, был привычен к долгой рутинной работе, к изучению множества дополнительных документов, а его пустой кошелек в подобных ситуациях являлся не препятствием, а, напротив, гарантией успеха. «Конечно, – думал Антонио в горячечном бреду, – Федерико легко: его никто не упрекнет, что он занялся этими поисками от нечего делать или оттого, что с жиру бесится». За время вынужденного пребывания в постели комплексы Антонио, как выяснилось, только обострились. Чем больше он думал о своих старых друзьях, тем хуже себя чувствовал. В конце концов он додумался до того, что они якобы общаются с ним лишь потому, что он сын знаменитого человека и к тому же представляет собой занятный экземпляр продукта образования, далекого от академических стандартов. Единственное, что его успокаивало, – это твердая уверенность, что никто, включая друзей, не догадывается, насколько на самом деле он не уверен в себе и насколько занижена его самооценка.
Доведенный своими невеселыми мыслями почти до личиночного состояния, он даже не заметил, как в его комнату вошел Хоакин. Когда сознание вернулось к реальности, он увидел мажордома, стоявшего возле кровати и державшего в руках поднос с чашкой горячего бульона.
– Вот, выпей бульон, а вечером шофер отвезет тебя обратно в город.
– Все понятно, Хоакин. Ты не переживай: уеду, когда скажешь.
С кротостью Франциска Ассизского Антонио приподнялся на подушках и взял с тумбочки чашку с бульоном, которую мажордом поставил поближе к кровати. Сам Хоакин не вышел из комнаты, а присел на стул и стал наблюдать, как хозяйский сын поглощает навязанную ему не то еду, не то лекарство. Антонио молча выпил весь бульон до капли.
– Нам с тобой нужно поговорить, – сказал Хоакин сурово и в то же время бесстрастно. – Я хочу, чтобы ты больше не появлялся здесь, на вилле.
Антонио смотрел на него печальными, погасшими глазами. Было похоже, что прозвучавшее требование лишь подтвердило его догадки о собственной ничтожности. У него не было ни сил, ни желания противостоять натиску воли человека, выгонявшего его из собственного Дома.
– Если поклянешься больше здесь не показываться, я лам тебе то, за чем ты сюда явился.
Эти слова Хоакина возымели мгновенное исцеляющее действие на Антонио. От неожиданности он будто забыл о болезни и слабости и вскочил с кровати. Впрочем, взбодрившемуся сознанию не удалось обмануть еще слабое тело. Ноги Антонио подогнулись, и он, не успев сделать и шага, присел на край кровати. Он был совершенно голый, и Хоакин внимательно рассматривал его, отчего Антонио стало не по себе. Он набросил на себя одеяло и уставился на мажордома. Не дождавшись разъяснений, решил сам задать мучивший его вопрос:
– И что же ты собираешься мне дать? Мы говорим об одном и том же?
Хоакин, проявляя упорство и твердость характера, которые раньше за ним не замечались, спокойно повторил:
– Сначала поклянись.
Внутренне Антонио никак не мог взять в толк, почему от него требуется какая-то торжественная клятва, если ему всего лишь нужно получить некую вещь от человека, который фактически является его слугой. И все же он вспомнил о пропавшем фильме, о той навязчивой идее, которая привела его в Сересас, и решил, что имеет полное право продать душу дьяволу, который так настойчиво предлагает ему эту сделку. «Ничего, он еще об этом пожалеет», – подумал Антонио, сам толком не зная, кого подразумевает под местоимением «он» – дьявола или Хоакина, но мысленно убеждая себя, что устное обещание не стоит и ломаного гроша.
– Ладно, я клянусь, что больше не появлюсь в поместье Сересас. Доволен?
– Ты за кого меня держишь, за идиота? Неужели ты возомнил, что твое слово хоть что-нибудь значит?
– Я тебя не понимаю. – Антонио был искренне удивлен и сбит с толку. – А чего же ты от меня хочешь-то?
– Сейчас объясню. Оденься и приведи себя в порядок. Увидимся через час в саду у террасы.
Пока Антонио переваривал услышанное, Хоакин спокойно встал со стула и вышел. Антонио оставалось лишь признаться самому себе, что он клюнул на ловко заброшенную мажордомом удочку и теперь готов играть по навязанным ему правилам – лишь бы получить загадочный выкуп, обещанный ему.
Время шло, и Антонио все чаще поглядывал на часы. С одной стороны, ему не терпелось узнать, что именно задумал Хоакин, но с другой – он твердо решил несколько задержаться в комнате, чтобы своим опозданием в какой-то мере поставить на место зарвавшегося мажордома, возомнившего о себе невесть что. Стараясь дотянуть время, он медленно, нога за ногу, прогулялся по закоулкам садового лабиринта, который, в отличие от своего европейского прообраза, был создан не из густых, аккуратно подстриженных кустов, а из колючих кактусов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76