– Ладно, дружище, не переживай. Я тоже покопаюсь в архивах, а главное – в собрании старых немых фильмов из коллекции отца. Он начал собирать ее еще в юности, задолго до того, как стал знаменитым. К счастью, тогда их не ценили так, как сегодня, и продавали по дешевке. Отцу удалось собрать самую ценную часть коллекции на те гроши, что он мог выделять на свое увлечение в те годы. В общем, ребята, мне тоже не терпится узнать, что же стало с Пиноккио и нет ли каких-нибудь свидетельств о его жизни и смерти в человеческом облике.
Федерико слушал друзей, не перебивая. Лишь когда они замолчали, он позволил себе вступить в разговор. Голос его звучал неожиданно уверенно и даже торжественно – без той привычной робости, свойственной речи итальянца и так хорошо знакомой обоим его друзьям.
– Ребята, даже не сомневайтесь: эти немые, бессловесные кости – не что иное, как бренные останки великого Пиноккио, сына Джеппетто-плотника, мастерившего кукол-марионеток. Это, можно сказать, мы знаем наверняка. А вот чего мы не знаем, так это того, как сложилась судьба Пиноккио после того, как он превратился в человека. Обещаю вам, друзья мои, что я поеду во Флоренцию, буду рыться в библиотеках, в музеях, а если понадобится – то и в карманах туристов, и на дне реки, на которой стоит этот прекрасный город. Я не сомкну глаз и не дам себе ни дня отдыха, пока не выясню, откуда взял Коллоди сюжет для своей сказки. Сил у меня много, а если и их окажется недостаточно, то, я уверен, мне придет на помощь эта очаровательная мадонна. – С этими словами он извлек из жилетного кармана приобретенную у старухи Лурдель мраморную шкатулку. – Ничего, с ее помощью мы наверняка найдем ответы на все наши вопросы.
Было похоже, что друзья не то в шутку, не то всерьез дали друг другу клятву приложить все усилия для раскрытия тайны необычной находки. Этим настроением, этим стремлением превратить жизнь в игру, а игру – в жизнь, скорее свойственным латинскому мироощущению, проникся даже исполненный англосаксонской невозмутимости Марк Харпер. Он в свою очередь пообещал друзьям перерыть все стеллажи библиотеки Британского музея в поисках материалов, имеющих хоть какое-то отношение к предмету их исследования.
– И притом учтите, – напомнил друзьям Марк, – что у меня и без того забот хватает.
Прошло несколько дней. За это время об Андре и старухе Лурдель не было ни слуху ни духу. Настала пора покидать Порт-о-Пренс. Друзья занялись упаковкой чемоданов, и вдруг Антонио озадачил всех очередным вопросом:
– Слушайте, а ведь мы упустили из виду одну важную деталь всей этой истории. Вот скажите на милость, почему наш череп был найден именно здесь, в этом забытом богом месте? Как могла оказаться здесь сделанная в Европе кукла-марионетка, вся жизнь которой прошла в попытках убежать от лисы-мошенницы и кота-афериста? Что, может быть, нашего носатого человечка снова проглотил кит?
Марк и Федерико поспешили заверить приятеля, что они прекрасно понимают всю значимость этой загадки и предпримут все усилия для ее разрешения, но в то же время постарались убедить его в том, что это не та тайна, разгадка которой стоила бы опоздания на самолет. А кроме того, прежде чем решать вопрос о правдоподобии эпизода со вторичным проглатыванием Пиноккио китом и исторжением из его чрева, следовало разобраться в том, как вообще жил деревянный человечек, принявший человеческий облик: что определяло его поступки, насколько его существование соответствовало принятым в то время нормам общественной морали, женился ли он, в конце концов… В общем, троим приятелям предстояли долгие и кропотливые поиски.
В какой-то момент друзья так увлеклись обсуждением столь взволновавшей их всех проблемы, что чуть было не опоздали на самолеты, которым предстояло разнести их на своих крыльях каждого в свою страну. Прощаясь, молодые люди договорились постоянно информировать друг друга о ходе поисков и расследований и поддерживать постоянный контакт посредством писем, электронной почты и телефона. Они были уверены, что, объединив усилия, рано или поздно найдут ключ к решению той загадки, которую так неожиданно подкинул им таинственный остров Гаити.
«Кусок дерева. Кусок дерева, который обрел способность смеяться и плакать. Нищий одинокий старик, маленький городок в тосканском захолустье. Времена вроде бы и не столь давние, но уже такие далекие от нас… Холодно и промозгло под дырявыми крышами домов, где живут свободной жизнью неграмотные, необразованные люди. Трепещет плакучая ива, да и самое суровое, каменное сердце вздрагивает и сжимается: это рассказывает свою сказку отставной офицер. Его чадо – Пиноккио. Он не умеет врать, вот почему у него вытягивается нос, стоит ему сказать неправду. Карло Лоренцини не хватало в жизни главного – родины, вот он и представляет небо родной страны в виде чрева кита. Он тоскует по женщине с голубыми волосами, по той фее-матери и фее-сестре, которая излечила смертельно больную куклу-мальчишку, сделанную из самого обыкновенного полена. Дерево более человечно, чем сама плоть. Оно способно гореть и давать тепло и свет. Дерево жертвенно по природе своей. В огне погибает оно, чтобы воскреснуть вновь, выйдя на свет из порождающей его земли. Кукольный мальчишка жаждал огня. Он скорее бы сгорел, чем позволил себе превратиться в объект человеческих желаний…»
Эти слова, записанные Марком в дневнике, как нельзя лучше выражали его неуверенность, те смешанные чувства, которые он испытывал, приступая к расследованию. Сам он сидел у окна, выходившего в сад, в своем доме в графстве Девон, и без особого энтузиазма созерцал две вставшие в небе друг над другом радуги. Шел мелкий дождик, в разрывах облаков то и дело проглядывало солнце, под лучами которого плясали причудливые тени, отбрасываемые плетями плюща, карабкавшегося по стенам и кромкам оконных проемов. Вдали виднелись холмы, устланные ровной и гладкой, словно подстриженной, травой. Тут и там на склонах холмов росли высокие деревья. Глядя на них, трудно было поверить, что из могучей плоти этих гигантов можно вырвать ту кость, из которой какой-то творец – персонаж неведомого сочинения – создал человека.
Время пить чай – это миг принятия нелегкого, ответственного решения. Слишком уж много опасностей таит в себе этот сладостный процесс насыщения души изначальной, какой-то метафизической влагой печали. В памяти всплывают все когда-либо опробованные заклинания, изгоняющие тоску, но как же трудно порой избавиться от меланхолии и уныния, особенно когда ты один, а земля вокруг такая сырая.
Марк не хотел ни быть, ни казаться сентиментальным. Вот почему он с каждым днем все глубже погружался в собственные рассуждения, вместо того чтобы посвятить свободное время активным поискам. Нет, он, конечно, не забыл обещания, данного друзьям. Именно чувство ответственности и не давало ему покоя: с одной стороны, Марк был твердо уверен, что рано или поздно ему придется предпринять какие-то усилия и поучаствовать в попытках открыть тайну черепа; с другой – Кантова «Антропология», одна из его любимых книг, заставляла его испытывать глубочайшие сомнения в успехе подобных поисков. Пытаться выследить человека, узнать его судьбу как при жизни, так и после смерти, имея в качестве ориентира и отправной точки лишь его кости, столь же самонадеянно, как рассчитывать завладеть чашей Грааля, не пролив при этом ни единой капли ее содержимого.
Вернувшись в родной дом на берегу реки Маус, Марк словно очнулся и расценил последнее путешествие как очередной этап в цепи холостяцких приключений, на поиски которых его друзья отправлялись каждый год с заслуживающей лучшего применения регулярностью. Самому Марку эти эскапады нравились все меньше и меньше: он начинал уставать от путешествий, на первый взгляд ярких и увлекательных, но тем не менее неспособных развеять тоску и скуку, давно обосновавшиеся в его жизни и пустившие в ней крепкие корни. Марку начинало казаться, что он попусту теряет время в этих путешествиях. По возвращении у него порой бывало чувство, что большую часть отпуска он провел в неудобных креслах залов ожидания аэропортов, в плотном окружении представителей человекообразной фауны, которые вели себя так, словно главной целью их существования было хаотическое и бесцельное перемещение в пространстве. Когда тебе уже за тридцать, глупо и смешно верить в дурацкие басни, наскоро сочиненные какой-то неграмотной гаитянской старухой, которая для большей убедительности еще и снабжала свои примитивные сказочки занудной моралью, выглядящей в наши дни полным анахронизмом. Марк втянул носом воздух – над столом все еще витал приятный аромат остывающих на блюде тостов с маслом. Дядина библиотека была самым теплым, хорошо протапливаемым помещением семейного особняка. Гамма звуков, складывавшаяся из легкого потрескивания огня в камине и стука дождя в окна, как нельзя лучше выражала настроение Марка. Когда раздался телефонный звонок, он не глядя снял трубку. На другом конце провода раздался голос Федерико, звонившего из Болоньи. Итальянец сердечно приветствовал друга и, конечно, сразу же поинтересовался успехами в решении их общей загадки.
– Нет, я пока еще ничего не выяснил. Подумываю о нашем деле и кое-что прикидываю – когда не работаю и когда мне никто не мешает, как, например, сейчас.
Федерико поспешил похвастаться весьма полезным, с его точки зрения, знакомством: на следующий день у него была назначена встреча с заведующим университетской библиотекой, человеком пожилым и немногословным, которого, как выяснилось, Федерико смог заинтересовать своей гипотезой о возможном реальном существовании Пиноккио.
– Но какой тебе прок от беседы с этим почтенным мудрецом? – спросил Марк, рассчитывая, что ирония в голосе поможет замаскировать недостаток искреннего интереса к словам друга. Для большей убедительности он даже откусил кусок тоста и громко захрустел им у самой трубки.
По мере объяснения Федерико угасший было в душе Марка интерес к этому делу пробуждался с новой силой. Оказывается, библиотекарь давно и всерьез увлекается народными сказками и его всегда интересовала загадка появления этой вроде бы простецкой истории, которая, однако, смогла очаровать бесчисленное количество детей во всем мире. Кроме того, Федерико в своей чуть сбивчивой манере поведал другу, что Коллоди – это псевдоним, а настоящее имя автора «Пиноккио» – Карло Лоренцини. Он был отставным офицером и верным последователем республиканского движения, которое возглавлял известный в те годы политик Джузеппе Мадзини.
– Представляешь себе, Джузеппе Мадзини, – настойчиво повторил это имя Федерико. – Обрати внимание, что Джеппетто – это один из вариантов уменьшительного от Джузеппе.
– Да, да, насчет этого я в курсе, рассказывай дальше. – перебил Марк, желавший как можно скорее выяснить, насколько далеко продвинулся Федерико в постижении их общей тайны.
– Идеалы республиканской Италии были Лоренцини по душе, – продолжал Федерико посвящать друга в череду своих аналогий. – Между прочим, фамилию Лоренцини носил один офицер-ловелас, которого убил на дуэли не кто иной, как старина Джакомо Казанова. Это описано в романе Артура Шницлера.
– Интеллектуальная мешанина, которой набита твоя голова, меня всегда потрясала. Но давай ближе к делу: что там насчет Коллоди?
Федерико не стал придерживать козыри и поспешил рассказать Марку о демократических и педагогических идеалах Мадзини, которые в огромной степени повлияли на формирование личности молодого Коллоди. Уволившись с военной службы, он в 1860 году занял пост в префектуре Флоренции – своего родного города. Доверили ему ни много ни мало как цензуру всех театральных постановок, осуществлявшихся в городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Федерико слушал друзей, не перебивая. Лишь когда они замолчали, он позволил себе вступить в разговор. Голос его звучал неожиданно уверенно и даже торжественно – без той привычной робости, свойственной речи итальянца и так хорошо знакомой обоим его друзьям.
– Ребята, даже не сомневайтесь: эти немые, бессловесные кости – не что иное, как бренные останки великого Пиноккио, сына Джеппетто-плотника, мастерившего кукол-марионеток. Это, можно сказать, мы знаем наверняка. А вот чего мы не знаем, так это того, как сложилась судьба Пиноккио после того, как он превратился в человека. Обещаю вам, друзья мои, что я поеду во Флоренцию, буду рыться в библиотеках, в музеях, а если понадобится – то и в карманах туристов, и на дне реки, на которой стоит этот прекрасный город. Я не сомкну глаз и не дам себе ни дня отдыха, пока не выясню, откуда взял Коллоди сюжет для своей сказки. Сил у меня много, а если и их окажется недостаточно, то, я уверен, мне придет на помощь эта очаровательная мадонна. – С этими словами он извлек из жилетного кармана приобретенную у старухи Лурдель мраморную шкатулку. – Ничего, с ее помощью мы наверняка найдем ответы на все наши вопросы.
Было похоже, что друзья не то в шутку, не то всерьез дали друг другу клятву приложить все усилия для раскрытия тайны необычной находки. Этим настроением, этим стремлением превратить жизнь в игру, а игру – в жизнь, скорее свойственным латинскому мироощущению, проникся даже исполненный англосаксонской невозмутимости Марк Харпер. Он в свою очередь пообещал друзьям перерыть все стеллажи библиотеки Британского музея в поисках материалов, имеющих хоть какое-то отношение к предмету их исследования.
– И притом учтите, – напомнил друзьям Марк, – что у меня и без того забот хватает.
Прошло несколько дней. За это время об Андре и старухе Лурдель не было ни слуху ни духу. Настала пора покидать Порт-о-Пренс. Друзья занялись упаковкой чемоданов, и вдруг Антонио озадачил всех очередным вопросом:
– Слушайте, а ведь мы упустили из виду одну важную деталь всей этой истории. Вот скажите на милость, почему наш череп был найден именно здесь, в этом забытом богом месте? Как могла оказаться здесь сделанная в Европе кукла-марионетка, вся жизнь которой прошла в попытках убежать от лисы-мошенницы и кота-афериста? Что, может быть, нашего носатого человечка снова проглотил кит?
Марк и Федерико поспешили заверить приятеля, что они прекрасно понимают всю значимость этой загадки и предпримут все усилия для ее разрешения, но в то же время постарались убедить его в том, что это не та тайна, разгадка которой стоила бы опоздания на самолет. А кроме того, прежде чем решать вопрос о правдоподобии эпизода со вторичным проглатыванием Пиноккио китом и исторжением из его чрева, следовало разобраться в том, как вообще жил деревянный человечек, принявший человеческий облик: что определяло его поступки, насколько его существование соответствовало принятым в то время нормам общественной морали, женился ли он, в конце концов… В общем, троим приятелям предстояли долгие и кропотливые поиски.
В какой-то момент друзья так увлеклись обсуждением столь взволновавшей их всех проблемы, что чуть было не опоздали на самолеты, которым предстояло разнести их на своих крыльях каждого в свою страну. Прощаясь, молодые люди договорились постоянно информировать друг друга о ходе поисков и расследований и поддерживать постоянный контакт посредством писем, электронной почты и телефона. Они были уверены, что, объединив усилия, рано или поздно найдут ключ к решению той загадки, которую так неожиданно подкинул им таинственный остров Гаити.
«Кусок дерева. Кусок дерева, который обрел способность смеяться и плакать. Нищий одинокий старик, маленький городок в тосканском захолустье. Времена вроде бы и не столь давние, но уже такие далекие от нас… Холодно и промозгло под дырявыми крышами домов, где живут свободной жизнью неграмотные, необразованные люди. Трепещет плакучая ива, да и самое суровое, каменное сердце вздрагивает и сжимается: это рассказывает свою сказку отставной офицер. Его чадо – Пиноккио. Он не умеет врать, вот почему у него вытягивается нос, стоит ему сказать неправду. Карло Лоренцини не хватало в жизни главного – родины, вот он и представляет небо родной страны в виде чрева кита. Он тоскует по женщине с голубыми волосами, по той фее-матери и фее-сестре, которая излечила смертельно больную куклу-мальчишку, сделанную из самого обыкновенного полена. Дерево более человечно, чем сама плоть. Оно способно гореть и давать тепло и свет. Дерево жертвенно по природе своей. В огне погибает оно, чтобы воскреснуть вновь, выйдя на свет из порождающей его земли. Кукольный мальчишка жаждал огня. Он скорее бы сгорел, чем позволил себе превратиться в объект человеческих желаний…»
Эти слова, записанные Марком в дневнике, как нельзя лучше выражали его неуверенность, те смешанные чувства, которые он испытывал, приступая к расследованию. Сам он сидел у окна, выходившего в сад, в своем доме в графстве Девон, и без особого энтузиазма созерцал две вставшие в небе друг над другом радуги. Шел мелкий дождик, в разрывах облаков то и дело проглядывало солнце, под лучами которого плясали причудливые тени, отбрасываемые плетями плюща, карабкавшегося по стенам и кромкам оконных проемов. Вдали виднелись холмы, устланные ровной и гладкой, словно подстриженной, травой. Тут и там на склонах холмов росли высокие деревья. Глядя на них, трудно было поверить, что из могучей плоти этих гигантов можно вырвать ту кость, из которой какой-то творец – персонаж неведомого сочинения – создал человека.
Время пить чай – это миг принятия нелегкого, ответственного решения. Слишком уж много опасностей таит в себе этот сладостный процесс насыщения души изначальной, какой-то метафизической влагой печали. В памяти всплывают все когда-либо опробованные заклинания, изгоняющие тоску, но как же трудно порой избавиться от меланхолии и уныния, особенно когда ты один, а земля вокруг такая сырая.
Марк не хотел ни быть, ни казаться сентиментальным. Вот почему он с каждым днем все глубже погружался в собственные рассуждения, вместо того чтобы посвятить свободное время активным поискам. Нет, он, конечно, не забыл обещания, данного друзьям. Именно чувство ответственности и не давало ему покоя: с одной стороны, Марк был твердо уверен, что рано или поздно ему придется предпринять какие-то усилия и поучаствовать в попытках открыть тайну черепа; с другой – Кантова «Антропология», одна из его любимых книг, заставляла его испытывать глубочайшие сомнения в успехе подобных поисков. Пытаться выследить человека, узнать его судьбу как при жизни, так и после смерти, имея в качестве ориентира и отправной точки лишь его кости, столь же самонадеянно, как рассчитывать завладеть чашей Грааля, не пролив при этом ни единой капли ее содержимого.
Вернувшись в родной дом на берегу реки Маус, Марк словно очнулся и расценил последнее путешествие как очередной этап в цепи холостяцких приключений, на поиски которых его друзья отправлялись каждый год с заслуживающей лучшего применения регулярностью. Самому Марку эти эскапады нравились все меньше и меньше: он начинал уставать от путешествий, на первый взгляд ярких и увлекательных, но тем не менее неспособных развеять тоску и скуку, давно обосновавшиеся в его жизни и пустившие в ней крепкие корни. Марку начинало казаться, что он попусту теряет время в этих путешествиях. По возвращении у него порой бывало чувство, что большую часть отпуска он провел в неудобных креслах залов ожидания аэропортов, в плотном окружении представителей человекообразной фауны, которые вели себя так, словно главной целью их существования было хаотическое и бесцельное перемещение в пространстве. Когда тебе уже за тридцать, глупо и смешно верить в дурацкие басни, наскоро сочиненные какой-то неграмотной гаитянской старухой, которая для большей убедительности еще и снабжала свои примитивные сказочки занудной моралью, выглядящей в наши дни полным анахронизмом. Марк втянул носом воздух – над столом все еще витал приятный аромат остывающих на блюде тостов с маслом. Дядина библиотека была самым теплым, хорошо протапливаемым помещением семейного особняка. Гамма звуков, складывавшаяся из легкого потрескивания огня в камине и стука дождя в окна, как нельзя лучше выражала настроение Марка. Когда раздался телефонный звонок, он не глядя снял трубку. На другом конце провода раздался голос Федерико, звонившего из Болоньи. Итальянец сердечно приветствовал друга и, конечно, сразу же поинтересовался успехами в решении их общей загадки.
– Нет, я пока еще ничего не выяснил. Подумываю о нашем деле и кое-что прикидываю – когда не работаю и когда мне никто не мешает, как, например, сейчас.
Федерико поспешил похвастаться весьма полезным, с его точки зрения, знакомством: на следующий день у него была назначена встреча с заведующим университетской библиотекой, человеком пожилым и немногословным, которого, как выяснилось, Федерико смог заинтересовать своей гипотезой о возможном реальном существовании Пиноккио.
– Но какой тебе прок от беседы с этим почтенным мудрецом? – спросил Марк, рассчитывая, что ирония в голосе поможет замаскировать недостаток искреннего интереса к словам друга. Для большей убедительности он даже откусил кусок тоста и громко захрустел им у самой трубки.
По мере объяснения Федерико угасший было в душе Марка интерес к этому делу пробуждался с новой силой. Оказывается, библиотекарь давно и всерьез увлекается народными сказками и его всегда интересовала загадка появления этой вроде бы простецкой истории, которая, однако, смогла очаровать бесчисленное количество детей во всем мире. Кроме того, Федерико в своей чуть сбивчивой манере поведал другу, что Коллоди – это псевдоним, а настоящее имя автора «Пиноккио» – Карло Лоренцини. Он был отставным офицером и верным последователем республиканского движения, которое возглавлял известный в те годы политик Джузеппе Мадзини.
– Представляешь себе, Джузеппе Мадзини, – настойчиво повторил это имя Федерико. – Обрати внимание, что Джеппетто – это один из вариантов уменьшительного от Джузеппе.
– Да, да, насчет этого я в курсе, рассказывай дальше. – перебил Марк, желавший как можно скорее выяснить, насколько далеко продвинулся Федерико в постижении их общей тайны.
– Идеалы республиканской Италии были Лоренцини по душе, – продолжал Федерико посвящать друга в череду своих аналогий. – Между прочим, фамилию Лоренцини носил один офицер-ловелас, которого убил на дуэли не кто иной, как старина Джакомо Казанова. Это описано в романе Артура Шницлера.
– Интеллектуальная мешанина, которой набита твоя голова, меня всегда потрясала. Но давай ближе к делу: что там насчет Коллоди?
Федерико не стал придерживать козыри и поспешил рассказать Марку о демократических и педагогических идеалах Мадзини, которые в огромной степени повлияли на формирование личности молодого Коллоди. Уволившись с военной службы, он в 1860 году занял пост в префектуре Флоренции – своего родного города. Доверили ему ни много ни мало как цензуру всех театральных постановок, осуществлявшихся в городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76