Легкость, с которой лились его слова, убежденность в своей правоте делали его рассказ не просто правдоподобным, а заслуживающим полного доверия. Из слов мажордома Ласло узнал, что начиная с того времени актер стал часто летать в Англию – в страну, где жила женщина, которой было суждено стать его единственной законной супругой.
Из очередной такой поездки он приехал уже не один. Мексиканские друзья актера не раз высказывали неудовольствие его браком – неожиданным и, главное, заключенным втайне от всех. Впрочем, перед лицом реальности они были вынуждены смириться с новым статусом известнейшего в стране артиста. Примерно в то же время продюсерская фирма затеяла судебное дело с целью получить полный и всеобъемлющий контроль над экранным и сценическим образом актера. По замыслу продюсеров, они приобретали исключительные права на этот бренд. Вот тогда Ласло и предложили выступить на стороне мексиканской звезды и попытаться отстоять его право на собственную личность и на использование своих актерских навыков, в частности, для получения прибыли. В конце концов дело удалось выиграть, и Ласло стал личным адвокатом актера. Рассказ Хоакина полностью соответствовал его собственным воспоминаниям. Сеньора действительно приехала в Сересас в то самое время, когда адвокат готовился подписать долговременный контракт с актером.
Они ехали уже больше двух часов. Мимо проносились то небольшие поселки, состоящие из полуразвалившихся домов, то унылые, почти пустынные пейзажи. Небо висело над ними так низко, что, казалось, придавливало своей массой жителей тесно застроенной высотными домами столицы, не привыкших к столь длительному перемещению в пространстве. Антонио, погруженный в свои размышления, за все время дороги не проронил ни слова. Ласло иногда отвлекался от собственных мыслей и искоса посматривал на своего пассажира.
Антонио выглядел бодрым и даже веселым. Он с интересом смотрел в окно машины и вроде бы ничуть не беспокоился по поводу предстоящей встречи с Хоакином. Казалось, он совсем забыл о клятве на крови, которую дал, когда в последний раз приезжал на виллу. Не было в его глазах ни страха, ни даже чего-либо похожего на грусть, вполне оправданную перед посещением любимого дома отца.
– Скоро приедем, – нарушил молчание Ласло, – осталось проехать буквально две деревни. Ну что, ты не передумал?
Антонио, уставший от навязчивой заботы адвоката, даже не удостоил его ответом. Он лишь отрицательно покачал головой, из чего венгр сделал вывод, что по крайней мере ехали они в такую даль не зря и ему не придется разворачивать машину на подъезде к поместью.
Рождение сына стало важнейшим событием в жизни актера – Ласло прекрасно это помнил. Антонио родился через несколько месяцев после приезда англичанки в Сересас. Он был недоношенный, весил очень мало и в первую же неделю жизни подхватил желтуху, которая надолго окрасила все его тельце в морковный цвет. Узнав, что у него родился наследник, актер был вне себя от счастья. На этот раз он не скрывал своих чувств ни от кого.
За очередным поворотом Ласло притормозил, и машина свернула с шоссе на второстепенную дорогу. Уже стемнело, но поместье можно было найти, даже не зная пути: над виллой поднималась заметная издалека шапка света, обозначавшая местонахождение величественного здания, которое было возведено по распоряжению актера в нескольких километрах от поселка.
Сама вилла чем-то напоминала кладбище. Белоснежные фасады и сверкающий мрамор в саду, окруженном шеренгами кипарисов, создавали ощущение умиротворенности и покоя – сродни тому, что люди испытывают на ухоженном кладбище среди выложенных ровными рядами могильных плит. Весь этот ансамбль совершенно не вписывался ни в окружающий пейзаж, ни в сельскую атмосферу, характерную для данной местности. Поместье со дня своего основания было маленьким мирком, надежно огражденным от окружающей его полупустынной золотистой равнины. Еще одна экстравагантная выходка старого актера, подумал Ласло, в котором время от времени поднимал голос европеец, не склонный к пышности и готовый восстать против любых безвкусных проявлений кричащей роскоши. «Лично я никогда не построил бы себе такой мавзолей», – мысленно повторял он, прекрасно осознавая, что в нем говорит адвокат, привыкший смешивать желаемое и обязательное к исполнению.
Они неторопливо ехали по дорожке, уходившей вглубь территории поместья. Их путь освещали высокие фонари, выстроившиеся двумя шеренгами вплоть до самых дверей виллы. Примерно на половине пути машина остановилась перед воротами с переговорным устройством – глазами и ушами неумолимого мажордома. Ласло вдруг осознал, что они с Антонио находятся в полной власти Хоакина; если бы он не захотел открыть им, день можно было считать потраченным напрасно. Чтобы не беспокоить Антонио раньше времени, адвокат не стал говорить о своих опасениях. Остановившись у ворот, он первым вышел из машины, готовый выслушать через переговорное устройство отказ принять их в поместье. К его удивлению, железные ворота почти мгновенно распахнулись, и больше ничто не препятствовало их проезду в сад, окружавший виллу. Антонио довольно улыбался, уже предвкушая свою победу. Они проехали по аллее из высоких деревьев, казавшихся при искусственном освещении какими-то чудовищами, порожденными генной инженерией. Далеко не все окна в доме были закрыты плотными шторами, и свет, падавший на парадный подъезд сквозь стекла, смешивался с декоративной наружной подсветкой. Мрамор сверкал, фонтаны журчали – в общем, все очень походило на торжественную встречу долгожданных гостей. Ласло припарковал машину у фонтана по левую сторону и вместе с клиентом направился к главному входу в здание.
За цепочку звонка, которая, как поговаривали, была сделана из чистого золота, дергать не пришлось. Дверь открылась сама. Ласло в последний раз проговорил про себя основные пункты предварительно разработанного им сценария, который вполне правдоподобно объяснял их с Антонио появление в поместье и при некотором везении, быть может, свел бы к минимуму недовольство Хоакина их визитом. Впрочем, все заранее припасенные доводы и аргументы отпали сами собой, когда прибывшие увидели, что на пороге виллы их ждет не мажордом, а какая-то женщина.
– А ты что здесь делаешь? – изумленно спросил Антонио свою мать.
– Я приехала за тобой, – ответила она, и по ее голосу Ласло понял, что у него появился еще один повод для беспокойства.
– За мной? Интересно, что же такое случилось, что ты соизволила вернуться сюда, когда отца уже нет в живых? Ладно, мама, я тебя вот о чем попрошу: не лезь не в свое дело. Я заехал сюда только для того, чтобы забрать то, что мне нужно.
– Антонио, – настойчиво сказала она, взяв его за руку, – твой друг Марк Харпер умер. Он покончил с собой, бросившись в море в заливе под Слэптоном.
Ласло смотрел на Антонио и видел его немигающие глаза, видел, как у него задрожали ноги и как он, мгновенно ссутулившись и забыв о горделивой осанке, чуть было не упал. Мать проводила его в так называемую малую гостиную, где хозяева обычно принимали в неофициальной обстановке самых близких друзей. Здесь на столе уже стояли заботливо приготовленные чьей-то рукой два стакана со льдом и бутылка виски. Женщина сама разлила напиток по стаканам и молча подала их сыну и адвокату. Ласло заметил, что Хоакина нигде не было видно, и порадовался отсутствию надменного и весьма неприветливого мажордома. После недолгих сомнений и размышлений он решил, что бывают такие минуты, когда лучше пить, а не говорить, и буквально одним глотком осушил поданный ему стакан.
Визит Федерико в дом Ады Маргарет Слиммернау оказался излишне насыщен какими-то совершенно бесполезными случайными встречами. Сначала Пол провез его по Лондону – городу вульгарному, приземленному, но при этом богатому и роскошному, как и подобает любой европейской столице. Итальянцу Лондон никогда не нравился: он просто не видел тут тех положительных качеств, которые обычно отмечают иностранцы. Ему достаточно было почувствовать напряженность уличного движения или разок-другой увидеть длинные очереди иммигрантов, ожидающих приема в каком-нибудь учреждении, отвечающем за устройство на работу и размещение граждан бывшей империи, желающих переселиться на постоянное жительство в столицу некогда столь ненавистной им метрополии. Некоторые из этих очередников были одеты в соответствии с канонами и этикетом, принятыми в их странах, отчего казались фотоиллюстрациями из какого-нибудь альбома, посвященного этнографическим курьезам. Город с некоторых пор покоился на нескольких абсолютно одинаковых столпах заокеанского потребительства; эта глобальная поступь общества потребления в сочетании с вавилонским смешением языков и цветов кожи практически погребла под собой последние остатки модели поведения, свойственной англичанам с викторианских времен. От легендарной британской чопорности и вежливости в наши дни осталась лишь жалкая тень, проявляющаяся в первую очередь в витиеватых текстах официальных актов и законов. В общем, от той старой доброй Англии в сегодняшнем Лондоне сохранился лишь легкий ностальгический аромат – как запах табака в комнате, где хозяин время от времени приоткрывает табакерку.
Нет, кое-что из прекрасных творений прошлого осталось на своих местах, например Трафальгарская площадь со знаменитой колонной Нельсона. Тем не менее старый город уже практически сдался под напором современной архитектуры в ее самых чудовищных новомодных проявлениях. Новые здания, а порой целые кварталы и даже районы напоминали монстров, прилегших отдохнуть на руинах разрушенной цивилизации.
Профессор Канали благодарил судьбу за то, что Италия никогда не была империей; повернись ее история в этом направлении – и сегодня Флоренция, с ее относительной помпезностью и роскошью, считалась бы отсталым в архитектурном отношении городом, который власти немедленно потребовали бы привести в надлежащий вид, воздвигнув в центральных кварталах каких-нибудь стеклобетонных колоссов, напоминающих эрегированные фаллосы. К счастью, благодаря не столь блестящей и славной истории Италии такой кошмар мог воплотиться в ней лишь в минимальных количествах в Риме времен короля Виктора– Эммануила.
Лондон же в последние десятилетия утратил даже свои знаменитые туманы, создававшие ореол загадочности и романтизма. Именно эта промозглая мгла позволила Диккенсу писать о тысяче форм боли. Несомненно, одной из этой тысячи была та боль, которую испытывал Федерико с того мгновения, как он узнал о смерти Марка. Его сознание словно погрузилось в туман, не позволяющий человеку видеть реальность в ее привычном обличье. Нет, сегодняшний Лондон не мог хранить в своем чреве никакой тайны, хоть как-то связанной с деревянным мальчиком. Пиноккио не смог бы ни летать с простодушием Питера Пэна, ни двигаться в том ритме, в каком дергают за ниточки городских марионеток, которые и погружают его в океан хаоса. Иные механизмы движут персонажами этого полуразвалившегося театра XIX века. Величие короны, имперские сады и шекспировская драматургия – все это не имеет ничего общего с тривиальной драмой человечка, созданного Коллоди. Ущипни его – и он даже не вздрогнет, уколи – и из него не капнет кровь, спроси, как его зовут, – и он едва ли сможет даже выстроить в ряд несколько слогов, составляющих слово.
Пол повез Федерико в Ковент-Гарден. Итальянец по-прежнему был настроен немедленно поговорить со вдовой Марка, а затем сразу же поехать в аэропорт и сесть на ближайший самолет до Флоренции. В глубине души он надеялся, что ему удастся сделать все достаточно быстро и появиться в Италии до того, как на его мексиканского приятеля обрушатся серьезные неприятности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76