Дима подкатил поближе столик, откинул марлю, прикрывающую инструменты. Водопад света, отразившись в металле скальпелей и зажимов, ударил девушку по глазам. Некоторое время она зачарованно смотрела на холодную стерильную сталь, затем зрачки ее покатились вверх, под веки и она обмякла в глубоком обмороке.
Он отошел к окну, приоткрыл тяжелую портьеру. Еще одна бессонная ночь мегаполиса. Ураган прошел мимо, не потревожив старый двор отгороженный от ветра домами. Неподвижные кроны деревьев под окном казались застывшей водой в грязной бухте, загаженной мазутом и фекалиями из неисправной канализации. А свежие и чистые морские волны разбивались на окраине города о стоячую мерзость снобизма, чванства и устоявшихся правил, придуманных теми же чванливыми снобами. Я разбужу это болото, подумал Дмитрий, оглянувшись на девушку. Тебе плохо, ты испугана, ты боишься смерти. В твоих мыслях грязь и алчность. Но я с тобой, я сделаю тебя чистой даже вопреки твоему желанию. Ведь должен хоть кто-нибудь быть чистым, даже если это чистота очищенных сточных вод.
Он поджал губы и, быстро подойдя к столику с инструментами, намочил в нашатыре ватку и поднес к лицу девушки. Веки ее затрепетали, носик сморщился, и, открыв глаза, она непонимающе посмотрела на него. Он ласково улыбнулся, кивнул головой — ну вот и хорошо, девочка. Непонимание в ее глазах сменилось ужасом узнавания происходящего, которое, как она, возможно, надеялась, было ночным кошмаром. Слезы вновь побежали по осунувшемуся лицу.
Звякнул скальпель, Дима склонился над пристегнутой к подлокотнику рукой, слегка натянул пальцами кожу на запястье. Девушка прерывисто задышала, постыдное животное повизгивание сменило рвущиеся из груди стоны. Липкий пот покрыл беспомощное тело, но спасительный обморок на этот раз не пришел. Она почувствовала прикосновение холодного металла, и озноб пробежал по коже. Это неправда, это не может происходить с ней, это просто сон и надо только приказать себе проснуться.
Лезвие легко раздвинуло кожные покровы и побежало вверх по руке, оставляя за собой быстро заполняющийся кровью разрез. Главное — не затронуть вену. Но чувства были так обострены, а пальцы так послушны, что Дима по-настоящему ощутил себя не знающим ошибок и сомнений творцом, сменившим глину на человеческую плоть. Он промокнул кровь и перешел к другому голубому ручейку, несущему жизнь к изящным пальчикам. Время от времени, когда он видел, что девушка впадает в ступор и не воспринимает происходящее, он давал ей понюхать нашатырь. Наконец Дима отложил скальпель и оценивающе взглянул на свою работу. Вся рука от запястья до плеча стала похожа на географическую карту. Так на карте большая река разливается на множество проток и речек перед впадением в море. Он положил большие пальцы по обеим сторонам разреза над локтевой веной и, надавив, раздвинул кожу и подкожно-жировую клетчатку. Вот и сама вена. Синевато-красная, поблескивающая, до сих пор прятавшаяся в пурпурной полутьме тела скользкая змейка. Дима осторожно просунул под нее крючок и, не обращая внимания на прерывистый визг бившейся в ремнях девушки, медленно потащил вену наверх, к свету, стараясь не повредить сеть венозных сосудов. Он освободил вену до локтевого сгиба, затем так же вызволил на свободу лучевые вены, заправил рассеченную ткань на место и несколькими аккуратными стежками зашил разрезы.
Расширив разрезы над бицепсом, Дима развернул полоски кожи наподобие лепестков розы, открыв медиальную вену и алые волокна мышечной ткани.
— Ты станешь красивая. И не просто красивая, а неповторимая, — прошептал он, склонившись к ее лицу.
Он сосредоточенно работал над ее руками весь остаток ночи. Здесь нельзя было спешить — слишком близко вены, слишком велик риск повредить их. Под утро Дима ощутил, что усталость притупила внимание и пальцы утратили необходимую чувствительность. Он зашил последний разрез, смыл потеки крови с рук девушки. Поставив ей капельницу с глюкозой и расстегнув ремешок на затылке, вынул кляп. Она не сразу смогла закрыть рот — челюстные мышцы затекли и не слушались. На подбородок потекла слюна. Он видел, как она языком ощупывает зубы и десны, и понял, что язык тоже потерял чувствительность. Наконец она закрыла рот, сглотнула слюну и, скосив глаза, взглянула ему в лицо. Дима успокаивающе кивнул, мол, порядок, не переживай так. Девушка облизала губы и сказала тихо, почти шепотом:
— Не мучай меня, пожалуйста. Отпусти. Ну, отпусти, ну я очень, очень прошу.
В этой просьбе было столько детской обиды на несправедливость и неадекватность наказания совершенному проступку, что у него навернулись слезы. Он склонился к ней и, закрыв глаза, прижался щекой к влажному лицу.
— Бедная моя, — прошептал он. — Прости, я не могу тебя отпустить. Не могу.
Дима отстранился и посмотрел ей в глаза,
— Как тебя зовут?
— Св… — голос девушки прервался и она судорожно всхлипнула. — Света. У меня есть парень. Он убьет тебя.
Дима покачал головой.
— Он скоро забудет тебя. Ну, не плачь, не плачь. Давай-ка я, — своим платком он вытер дорожки слез. — Вот так. Поверь мне, все будет хорошо.
— Но мне больно, — жалобно сказала она, — мне очень больно и страшно.
Губы девушки задрожали, и бессильные слезы опять потекли по лицу. Дима отошел к столу, быстро сделал дозу и, наполнив шприц, ввел жидкость в капельницу.
— Сейчас все пройдет, — пообещал он, — сейчас.
Он увидел, что она ощутила приход, и по тому, как закрылись глаза и искривленные страданием губы тронула робкая улыбка незнакомого наслаждения, понял, что это ее первый опыт.
Дима дождался, пока она уснет, и отстегнул фиксирующие ремни. Голова девушки свесилась набок. Выражение детской беззаботности и беззащитности на ее лице, которое иногда бывает у спящих, поразило его. Осторожно придерживая девушку, он разложил кресло. Она что-то забормотала во сне, всхлипнула и вдруг доверчиво прижалась к нему. Совсем как потерявшийся щенок, которого взяли на руки. Он замер, прикрыв глаза и ощущая ее дыхание у своей груди. Затем положил ее на спину, зафиксировал ремнями и прикрыл простыней. Напряжение последних часов схлынуло, и усталость навалилась, как снежный обвал. Дима разделся и, морщась от боли, растер руки смягчающим гелем. Привычно, как домохозяйка ужин, приготовил дозу и, уколовшись, прилег на водяной матрас.
— Итак, ты не уберег ее.
Волохов стоял, облокотившись о парапет набережной, и плевал в серую мутную воду. По Москва-реке плыли окурки, щепки, пустые пластиковые бутылки и радужные бензиновые пятна. Прошел буксир. Грязная пена билась о каменные стены набережной.
— Чего молчишь? — Александр Ярославович, стоя спиной к реке, разглядывал кремлевские стены.
Накрапывал дождь, стены были бурыми, как промокшая шерсть поднятого оттепелью из берлоги медведя. Тополь, упавший во время бури, повредил несколько зубцов и рабочие восстанавливали их, стоя в выдвижной корзине аварийной машины.
— Что мне было, привязывать ее? — Волохов в очередной раз плюнул в проплывающий окурок и промахнулся.
— Да что угодно, — взорвался Александр Ярославович, — дома запирать, веревками вязать, снотворным поить. Все что угодно!
— Что теперь говорить…
— Да уж, теперь говорить нечего. Прекрати наконец плеваться!
Волохов повернулся спиной к реке, сунул руки в карманы куртки и прислонился к парапету. Глаза у него были покрасневшие, щетина на подбородке придавала вид разбойничий и устрашающий.
Александр Ярославович брезгливо посмотрел на него.
— Ты что, опять в лесу ночуешь?
— В радиусе километра от дома его не было, — не отвечая, сказал Волохов, — возле ресторана тоже, я бы почувствовал. Значит, или действовал сообщник, или след больше не ощущается. Я предполагаю второе. После того, как я э-э… успокоил его подручных, он решил действовать самостоятельно.
— Теперь уже неважно, что он решил, — раздраженно заметил Александр Ярославович, — ты отдал ему инициативу…
— Мы отдали инициативу, — внешне спокойно поправил Волохов.
Александр Ярославович засопел, сдерживаясь.
— Хорошо, мы отдали инициативу. Сидели и ждали, когда он придет. Что мы сейчас имеем? У нас есть пророчество, есть труп диггера, есть убийство отца Василия, — Александр Ярославович загибал пальцы, — есть похищенная девица. Наконец, есть изуродованный покойник. Ты можешь попросить помощи у тех людей, к которым он приходил под видом священника?
— А кого искать? В чьем он теле, мы не знаем.
— Тогда, я полагаю, надо исходить из пророчества.
Волохов опустил глаза и медленно заговорил, вспоминая.
— В лето жаркое, когда какие-то там гадости овладеют народом серым и убогим…
— Не ерничай.
— …возьмет он деву красную — деву он взял. Сломит веру ее неокрепшую — веры, как таковой, у девы и не было. Окружит ее чрево знаками бесовскими — это как понимать? И зачнет с ней врага рода человеческого злым семенем…
— Вот! Я думаю, исходить надо из этого. Он может менять облик, но зачать захочет естественным образом. Я думаю, изначально, он в мужском теле.
— …из порочных людей собранных, — продолжал Волохов. — Собирать, кстати, проще в женском теле. Суккуб Суккуб — демон, принявший женский облик для вступления в половые связи с людьми., как вы знаете, может соблазнить кого угодно…
— Говори за себя, пожалуйста.
— Я имею в виду не вас, а нормальных людей. В смысле — обычных, — поправился Волохов.
— Возможно, но хранить собранный материал удобнее в мужчине. Нет?
Волохов покачал головой.
— Я попробую выяснить, не было ли чего-то необычного в последнее время, но Москва — большой город.
— Пороки, с точки зрения веры, …
— Тогда мне придется проверять все десять или двенадцать миллионов жителей и приезжих. Ибо сказано: кто без греха…
— Прекрати, Волохов. Ты знаешь пророчество, вот и ограничь круг поисков в соответствии. — Александр Ярославович поежился, — прохладно становится.
Дождь усилился, рабочие накрыли разрушенную часть стены брезентом и собирали оборудование. Собор Василия Блаженного мрачной громадой царил над рекой. Набережная была пуста, только одинокий рыбак в блестящей ветровке щурил глаза, надеясь разглядеть в сумерках прыгающий на волнах поплавок.
— Подбросить тебя? — спросил Александр Ярославович.
— Нет, пройдусь пешком.
— Ну, как знаешь. Я пока не буду докладывать, но долго тянуть не смогу. Не забудь, от этого дела зависит ваше будущее. Если мы с тобой проиграем, такое начнется, что еще лет двести забвения вам обеспечено.
«Волга» ушла в сторону Васильевского спуска. Волохов поднял воротник куртки, вытер ладонью мокрое от дождя лицо и побрел вдоль набережной к Александровскому саду. Рыбак подсек что-то и, быстро вращая катушку, потащил добычу наверх. Волохов остановился посмотреть на улов. На крючке болтался использованный презерватив. Рыбак в сердцах выругался и стал двумя пальцами брезгливо снимать резинку с крючка.
— Что, отец, подарок из Кремля? — спросил Волохов.
— Ну да, — пробормотал мужик, покосившись на него, — из Кремля. Оттуда нынче только бутылки пустые выбрасывают.
Петрович, аккуратно постукивая маленьким молоточком, вгонял в раму мелкие гвоздики. Ольга сидела на табурете и наблюдала за его работой. Во время урагана большое дерево упало, разбив своей вершиной окно на кухне.
— Ты, мать, сразу бы стеклопакеты ставила, — сказал Петрович. Из-за гвоздей, которые он держал во рту, слова звучали невнятно. — Хоть и дорого, но вид совсем другой и на зиму окна заклеивать, опять-таки, не придется.
— Ага, сначала они мне рамы выставят и половину стены. И что мне, совсем без окон жить?
— Ну, день-два потерпеть можно, — Петрович забил последний гвоздь и слез с подоконника, разглядывая свою работу. — Хорошо, хоть сейчас стекла потолще поставили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Он отошел к окну, приоткрыл тяжелую портьеру. Еще одна бессонная ночь мегаполиса. Ураган прошел мимо, не потревожив старый двор отгороженный от ветра домами. Неподвижные кроны деревьев под окном казались застывшей водой в грязной бухте, загаженной мазутом и фекалиями из неисправной канализации. А свежие и чистые морские волны разбивались на окраине города о стоячую мерзость снобизма, чванства и устоявшихся правил, придуманных теми же чванливыми снобами. Я разбужу это болото, подумал Дмитрий, оглянувшись на девушку. Тебе плохо, ты испугана, ты боишься смерти. В твоих мыслях грязь и алчность. Но я с тобой, я сделаю тебя чистой даже вопреки твоему желанию. Ведь должен хоть кто-нибудь быть чистым, даже если это чистота очищенных сточных вод.
Он поджал губы и, быстро подойдя к столику с инструментами, намочил в нашатыре ватку и поднес к лицу девушки. Веки ее затрепетали, носик сморщился, и, открыв глаза, она непонимающе посмотрела на него. Он ласково улыбнулся, кивнул головой — ну вот и хорошо, девочка. Непонимание в ее глазах сменилось ужасом узнавания происходящего, которое, как она, возможно, надеялась, было ночным кошмаром. Слезы вновь побежали по осунувшемуся лицу.
Звякнул скальпель, Дима склонился над пристегнутой к подлокотнику рукой, слегка натянул пальцами кожу на запястье. Девушка прерывисто задышала, постыдное животное повизгивание сменило рвущиеся из груди стоны. Липкий пот покрыл беспомощное тело, но спасительный обморок на этот раз не пришел. Она почувствовала прикосновение холодного металла, и озноб пробежал по коже. Это неправда, это не может происходить с ней, это просто сон и надо только приказать себе проснуться.
Лезвие легко раздвинуло кожные покровы и побежало вверх по руке, оставляя за собой быстро заполняющийся кровью разрез. Главное — не затронуть вену. Но чувства были так обострены, а пальцы так послушны, что Дима по-настоящему ощутил себя не знающим ошибок и сомнений творцом, сменившим глину на человеческую плоть. Он промокнул кровь и перешел к другому голубому ручейку, несущему жизнь к изящным пальчикам. Время от времени, когда он видел, что девушка впадает в ступор и не воспринимает происходящее, он давал ей понюхать нашатырь. Наконец Дима отложил скальпель и оценивающе взглянул на свою работу. Вся рука от запястья до плеча стала похожа на географическую карту. Так на карте большая река разливается на множество проток и речек перед впадением в море. Он положил большие пальцы по обеим сторонам разреза над локтевой веной и, надавив, раздвинул кожу и подкожно-жировую клетчатку. Вот и сама вена. Синевато-красная, поблескивающая, до сих пор прятавшаяся в пурпурной полутьме тела скользкая змейка. Дима осторожно просунул под нее крючок и, не обращая внимания на прерывистый визг бившейся в ремнях девушки, медленно потащил вену наверх, к свету, стараясь не повредить сеть венозных сосудов. Он освободил вену до локтевого сгиба, затем так же вызволил на свободу лучевые вены, заправил рассеченную ткань на место и несколькими аккуратными стежками зашил разрезы.
Расширив разрезы над бицепсом, Дима развернул полоски кожи наподобие лепестков розы, открыв медиальную вену и алые волокна мышечной ткани.
— Ты станешь красивая. И не просто красивая, а неповторимая, — прошептал он, склонившись к ее лицу.
Он сосредоточенно работал над ее руками весь остаток ночи. Здесь нельзя было спешить — слишком близко вены, слишком велик риск повредить их. Под утро Дима ощутил, что усталость притупила внимание и пальцы утратили необходимую чувствительность. Он зашил последний разрез, смыл потеки крови с рук девушки. Поставив ей капельницу с глюкозой и расстегнув ремешок на затылке, вынул кляп. Она не сразу смогла закрыть рот — челюстные мышцы затекли и не слушались. На подбородок потекла слюна. Он видел, как она языком ощупывает зубы и десны, и понял, что язык тоже потерял чувствительность. Наконец она закрыла рот, сглотнула слюну и, скосив глаза, взглянула ему в лицо. Дима успокаивающе кивнул, мол, порядок, не переживай так. Девушка облизала губы и сказала тихо, почти шепотом:
— Не мучай меня, пожалуйста. Отпусти. Ну, отпусти, ну я очень, очень прошу.
В этой просьбе было столько детской обиды на несправедливость и неадекватность наказания совершенному проступку, что у него навернулись слезы. Он склонился к ней и, закрыв глаза, прижался щекой к влажному лицу.
— Бедная моя, — прошептал он. — Прости, я не могу тебя отпустить. Не могу.
Дима отстранился и посмотрел ей в глаза,
— Как тебя зовут?
— Св… — голос девушки прервался и она судорожно всхлипнула. — Света. У меня есть парень. Он убьет тебя.
Дима покачал головой.
— Он скоро забудет тебя. Ну, не плачь, не плачь. Давай-ка я, — своим платком он вытер дорожки слез. — Вот так. Поверь мне, все будет хорошо.
— Но мне больно, — жалобно сказала она, — мне очень больно и страшно.
Губы девушки задрожали, и бессильные слезы опять потекли по лицу. Дима отошел к столу, быстро сделал дозу и, наполнив шприц, ввел жидкость в капельницу.
— Сейчас все пройдет, — пообещал он, — сейчас.
Он увидел, что она ощутила приход, и по тому, как закрылись глаза и искривленные страданием губы тронула робкая улыбка незнакомого наслаждения, понял, что это ее первый опыт.
Дима дождался, пока она уснет, и отстегнул фиксирующие ремни. Голова девушки свесилась набок. Выражение детской беззаботности и беззащитности на ее лице, которое иногда бывает у спящих, поразило его. Осторожно придерживая девушку, он разложил кресло. Она что-то забормотала во сне, всхлипнула и вдруг доверчиво прижалась к нему. Совсем как потерявшийся щенок, которого взяли на руки. Он замер, прикрыв глаза и ощущая ее дыхание у своей груди. Затем положил ее на спину, зафиксировал ремнями и прикрыл простыней. Напряжение последних часов схлынуло, и усталость навалилась, как снежный обвал. Дима разделся и, морщась от боли, растер руки смягчающим гелем. Привычно, как домохозяйка ужин, приготовил дозу и, уколовшись, прилег на водяной матрас.
— Итак, ты не уберег ее.
Волохов стоял, облокотившись о парапет набережной, и плевал в серую мутную воду. По Москва-реке плыли окурки, щепки, пустые пластиковые бутылки и радужные бензиновые пятна. Прошел буксир. Грязная пена билась о каменные стены набережной.
— Чего молчишь? — Александр Ярославович, стоя спиной к реке, разглядывал кремлевские стены.
Накрапывал дождь, стены были бурыми, как промокшая шерсть поднятого оттепелью из берлоги медведя. Тополь, упавший во время бури, повредил несколько зубцов и рабочие восстанавливали их, стоя в выдвижной корзине аварийной машины.
— Что мне было, привязывать ее? — Волохов в очередной раз плюнул в проплывающий окурок и промахнулся.
— Да что угодно, — взорвался Александр Ярославович, — дома запирать, веревками вязать, снотворным поить. Все что угодно!
— Что теперь говорить…
— Да уж, теперь говорить нечего. Прекрати наконец плеваться!
Волохов повернулся спиной к реке, сунул руки в карманы куртки и прислонился к парапету. Глаза у него были покрасневшие, щетина на подбородке придавала вид разбойничий и устрашающий.
Александр Ярославович брезгливо посмотрел на него.
— Ты что, опять в лесу ночуешь?
— В радиусе километра от дома его не было, — не отвечая, сказал Волохов, — возле ресторана тоже, я бы почувствовал. Значит, или действовал сообщник, или след больше не ощущается. Я предполагаю второе. После того, как я э-э… успокоил его подручных, он решил действовать самостоятельно.
— Теперь уже неважно, что он решил, — раздраженно заметил Александр Ярославович, — ты отдал ему инициативу…
— Мы отдали инициативу, — внешне спокойно поправил Волохов.
Александр Ярославович засопел, сдерживаясь.
— Хорошо, мы отдали инициативу. Сидели и ждали, когда он придет. Что мы сейчас имеем? У нас есть пророчество, есть труп диггера, есть убийство отца Василия, — Александр Ярославович загибал пальцы, — есть похищенная девица. Наконец, есть изуродованный покойник. Ты можешь попросить помощи у тех людей, к которым он приходил под видом священника?
— А кого искать? В чьем он теле, мы не знаем.
— Тогда, я полагаю, надо исходить из пророчества.
Волохов опустил глаза и медленно заговорил, вспоминая.
— В лето жаркое, когда какие-то там гадости овладеют народом серым и убогим…
— Не ерничай.
— …возьмет он деву красную — деву он взял. Сломит веру ее неокрепшую — веры, как таковой, у девы и не было. Окружит ее чрево знаками бесовскими — это как понимать? И зачнет с ней врага рода человеческого злым семенем…
— Вот! Я думаю, исходить надо из этого. Он может менять облик, но зачать захочет естественным образом. Я думаю, изначально, он в мужском теле.
— …из порочных людей собранных, — продолжал Волохов. — Собирать, кстати, проще в женском теле. Суккуб Суккуб — демон, принявший женский облик для вступления в половые связи с людьми., как вы знаете, может соблазнить кого угодно…
— Говори за себя, пожалуйста.
— Я имею в виду не вас, а нормальных людей. В смысле — обычных, — поправился Волохов.
— Возможно, но хранить собранный материал удобнее в мужчине. Нет?
Волохов покачал головой.
— Я попробую выяснить, не было ли чего-то необычного в последнее время, но Москва — большой город.
— Пороки, с точки зрения веры, …
— Тогда мне придется проверять все десять или двенадцать миллионов жителей и приезжих. Ибо сказано: кто без греха…
— Прекрати, Волохов. Ты знаешь пророчество, вот и ограничь круг поисков в соответствии. — Александр Ярославович поежился, — прохладно становится.
Дождь усилился, рабочие накрыли разрушенную часть стены брезентом и собирали оборудование. Собор Василия Блаженного мрачной громадой царил над рекой. Набережная была пуста, только одинокий рыбак в блестящей ветровке щурил глаза, надеясь разглядеть в сумерках прыгающий на волнах поплавок.
— Подбросить тебя? — спросил Александр Ярославович.
— Нет, пройдусь пешком.
— Ну, как знаешь. Я пока не буду докладывать, но долго тянуть не смогу. Не забудь, от этого дела зависит ваше будущее. Если мы с тобой проиграем, такое начнется, что еще лет двести забвения вам обеспечено.
«Волга» ушла в сторону Васильевского спуска. Волохов поднял воротник куртки, вытер ладонью мокрое от дождя лицо и побрел вдоль набережной к Александровскому саду. Рыбак подсек что-то и, быстро вращая катушку, потащил добычу наверх. Волохов остановился посмотреть на улов. На крючке болтался использованный презерватив. Рыбак в сердцах выругался и стал двумя пальцами брезгливо снимать резинку с крючка.
— Что, отец, подарок из Кремля? — спросил Волохов.
— Ну да, — пробормотал мужик, покосившись на него, — из Кремля. Оттуда нынче только бутылки пустые выбрасывают.
Петрович, аккуратно постукивая маленьким молоточком, вгонял в раму мелкие гвоздики. Ольга сидела на табурете и наблюдала за его работой. Во время урагана большое дерево упало, разбив своей вершиной окно на кухне.
— Ты, мать, сразу бы стеклопакеты ставила, — сказал Петрович. Из-за гвоздей, которые он держал во рту, слова звучали невнятно. — Хоть и дорого, но вид совсем другой и на зиму окна заклеивать, опять-таки, не придется.
— Ага, сначала они мне рамы выставят и половину стены. И что мне, совсем без окон жить?
— Ну, день-два потерпеть можно, — Петрович забил последний гвоздь и слез с подоконника, разглядывая свою работу. — Хорошо, хоть сейчас стекла потолще поставили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53