Такое часто бывает.
— Но я же был на ринге!
Она покачала головой и взглянула на него с жалостью.
— Какой же ты все-таки ребенок! В этом проклятом квартале хватает психов. Сегодня за сто тысяч можно позволить себе роскошь нанять убийцу.
Хоть она и жила в этой роскошной квартире, общалась с хорошо одетыми и хорошо воспитанными людьми, но ее прошлое давало о себе знать. Она часто употребляла жаргонные словечки и выражения тех времен. Может быть, еще и поэтому Кид привязался к ней. Когда Жасмина забывала о своей маске светской дамы, она вновь становилась девушкой, которая могла бы повстречаться Киду в Ла Шапели, на площади Италии или же на склонах Бель-виля, и он чувствовал себя с ней более сильным, более раскованным.
— Ты меня любишь? — спросил он тихо.
На него волной нахлынула нежность. Он отдал бы все на свете, даже свое блестящее будущее на ринге, ради того, чтобы остаться здесь на всю жизнь, в этом тепле, на этом глубоком диване, чтобы всегда держать в объятиях эту женщину.
— Дурачок! — прошептала Жасмина.
Она поставила на столик стакан, села рядом с Кидом и обхватила его Мускулистое тело хрупкими руками. Ее губы искали его губы, но в этот момент в дверь постучали. Одним прыжком Жасмина очутилась на середине комнаты.
— Войдите!
— Мадам,— сказала горничная,— там инспектор полиции спрашивает вас.
Валентин снизил скорость. Пейзаж был поистине прекрасен, и только слепой или сумасшедший мог торопиться, проезжая подобный уголок. Благоухающие мимозы и сосны склонялись к дороге, а с правой стороны голубое прозрачное море в небольшой бухте нежно ласкало красные утесы, прямо над головой летали стрекозы.
Сзади послышался пронзительный сигнал, и Валентин взглянул на Роберту, которая сидела рядом с ним на переднем сиденье «Студебеккера» с откинутым верхом.
— Пропусти его,— сказала Роберта.— Какой-то дуралей. Ему, должно быть, не терпится попасть в Сен-Рафаэль.
Но в зеркале Валентин ничего не увидел. А противный звук раздался вновь. Солнце, казалось, взорвалось и тут же померкло, хлопнула дверь, и в спальню вошла Роберта в пижаме.
- Телефон,— сообщила она.— Ты все же мог бы прикрыться. Ты непристоен.
И Валентин магической силой сна меньше чем за се-
кунду перенесся с Лазурного берега в свою комнату на авеню Боске.
— Что такое? — воскликнул он.— Кто этот болван?
— Узнаешь, когда подойдешь к телефону. Впрочем, пора вставать. Девять часов, мой мальчик.
— Ох! Ну и работенка! — вздохнул Валентин, слезая с кровати.
— Подойти? — спросила Роберта.— Может быть, это наконец какое-нибудь крупное дело?
— Подойди. Попроси подождать. Держу пари, что это или какой-нибудь идиот или ошиблись номером.
Он еще слышал шум стрекоз, ощущал запах Средиземного моря, смешанный с ароматом мимоз и сосен. И теплый ветерок еще ласкал ему грудь.
— Подождите.— Надевая брюки, он слышал, как Роберта говорит по телефону.— Да, благодарю вас... О, конечно, это ужасная история... Спали хорошо, спасибо...
«Боже! — подумал Валентин.— Значит, это не клиент, раз Роберта его знает. Значит, это какой-нибудь зануда, который разбудил меня, чтобы поговорить о международной политике».
— Вот и он,—сказала Роберта, когда Валентин вошел в кабинет.— Даю вам его.
Адвокат взял трубку и с завистью взглянул на журналистку, которая вернулась в спальню и лениво растянулась на кровати.
— Да! — произнес он злым голосом.
— Здравствуйте, мэтр. Это Бландье Жюль. Извините за беспокойство. Мне надо рассказать вам одну забавную историйку.
— Что? — рявкнул Валентин.— Одну что?
Если этот болван вытащил его из постели, чтобы болтать всякую чушь...
— Одну историйку,— повторил Бландье.— Они арестовали Туана.
— Туана?
— Да. Они обвиняют его в убийстве Сильвера, вы представляете? Это же не лезет ни в какие ворота!
— А почему это не лезет ни в какие ворота? — спросил Валентин, которому было наплевать на эту историю.
— Потому что он невиновен, Валентин зевнул.
— Что? — спросил Бландье.
— Ничего. Кто это Туан?
— Ну, конечно, вы его не знаете,-признал Бландье, хотя обратное показалось бы ему вполне естественным.— Это мой друг. Он не способен на такое, ни в жизнь!
— Какое мне до всего этого дело? — прошипел Валентин.
— Полно, мэтр, не говорите так. Ваша доброта всем известна.
«Готово,— подумал адвокат,— сейчас он попросит у меня денег».
— Мне нужно повидать вас.
— Зачем?
— Я хотел бы вам доверить защиту Туана.
— Простите? — выговорил адвокат в изумлении,
— У него еще нет адвоката,— сказал Бландье.— И я думаю, что ему никто не помогает. Или совсем мало! Я должен с вами встретиться.
— Зайдите ко мне в контору.
Валентин уже пришел в себя от изумления. Он ко всему привык, общаясь с этими проходимцами, поэтому долго удивляться уже не мог.
— Это невозможно,— сказал Бландье.
— Простите, почему?
— Пс многим причинам. Вас не затруднит заскочить к Марселю? Мы могли бы вместе выпить аперитив,
Валентин скорчил гримасу. Все это ему не нравилось. Он явно был в нерешительности, и Роберта возмутилась.
— Он тебе предлагает дело? — спросила она, Валентин кивнул.
— Ты ведь не станешь отказываться? Валентин прикрыл трубку ладонью:
— Он хочет, чтобы я защищал типа, которого обвиняют в убийстве Сильвера.
— Тем более. Ведь дело будет передано в суд присяжных? Ох! А если бы меня сейчас здесь не было!
Спустя два часа в ресторане у Марселя унылый официант, тот же, что обслуживал их накануне, поставил перед адвокатом и Бландье рюмки с аперитивом, в которых позвякивали кубики льда.
— Говорю вам, что он тут ни при чем,— повторил Бландье Жюль.
— Как вы можете быть в этом настолько уверены? Бландье покачал головой.
— Это не в его духе. Он не таков, чтобы пойти на мокрое дело. И на кой черт ему приканчивать этого типа подсвечником, когда у него в кармане была пушка? Полиция ее отобрала. Они спятили, честное слово! Взглянитека.
Бландье протянул Валентину утреннюю газету. Вся история была преподнесена с еще большей помпой, чем предсказывала Роберта. В некрологе, посвященном Сильверу, этого старого подонка изображали чуть ли не святым. Чувствовалось, что редактор, выпей он еще стаканчик, потребовал бы воздвигнуть знаменитому торговцу кулаками бронзовый памятник. Одному дьяволу известно, где газета выкопала фотографию, на которой у Сильвера был вид эдакого строгого, высокопринципиального отца семейства. А на соседней фотографии Кид Черч в спортивной форме, с жестоким выражением лица, со сжатыми челюстями был похож как раз на хулигана. Впрочем, в посвященной боксеру заметке ему пели дифирамбы. После удивившей всех победы молодого человека о нем писали как о полубоге, неожиданно спустившемся на землю. Сравнив его с Аполлоном, журналист не преминул вспомнить и Давида, разящего Голиафа.
Однако на первой странице заметка об убийстве была написана сухо, как полицейское донесение. Валентин улыбнулся. Тут не обошлось без Шенье, который, как и многие полицейские, терпеть не мог журналистов и говорил им лишь то, что хотел.
— Чему вы смеетесь? — спросил Бландье.
— Да так,— ответил Валентин, возвращая ему газету.— Какого черта вы печетесь об этом Туане.
Бландье не спеша отпил глоток:
— Потому что он мой приятель. О, я, конечно, не святой, вы прекрасно знаете, но и у меня есть сердце.
Его взгляд, казалось, блуждал в толпе торговцев и покупателей, но в действительности умчался далеко от улицы Монторгей. Он возвращал его к безвозвратно ушедшим годам.
— Может быть, если б я мог продолжать работать, как другие...
— Я думал, вы были жокеем,— сказал Валентин.
— Разумеется, я был жокеем! Я родился в Эндре. Там я нанялся к Буссаку, у которого конный завод... А потом заболел туберкулезом и не мог больше работать даже с клячей... Брат помогал мне. До того дня, когда ему — он был боксером — пришлось убраться с ринга. Он слепнул и потихоньку становился чокнутым. Ходил по барам, задирался с людьми. От горечи, понимаете?
Бландье резко повернул к Валентину свое лисье лицо.
— Вы никогда не поднимались на ринг, верно? Не выходили на сцену, не садились на лошадь, которая мчится галопом к победе. Вы не можете знать, что это за чувство, когда тебе аплодирует толпа, когда у тысячи людей замирает дыхание, а ты там, один.
Валентин опустил голову. Да нет, он отлично понимал. Он никогда не поднимался на ринг или на сцену, не садился на лошадь, но он произносил речи в суде. И публика, и присяжные также затаивали дыхание, и это было куда важнее, потому что на карту была поставлена человеческая жизнь. Он тоже испытал это пьянящее чувство; один посреди зала суда, один против всех, и постепенно его убежденность передается другим... Незабываемое ощущение.
— Я это чувство забыл,— продолжал Бландье Жюль.— А Гаспар не смог. Удача покинула его однажды вечером, именно тогда, когда все видели в нем будущего чемпиона^ Он вынужден был все бросить. И тогда я, в свою очередь, стал помогать ему. До того дня, когда...
Он отпил еще глоток, проводил рассеянным взглядом проходившую мимо девушку.
— Не будем больше об этом,— сказал он.— Я пришел не для того, чтобы рассказывать вам свою жизнь, Просто мой брат умер месяц назад. Умер в больнице для психов, в Сент-Анн, в палате для буйных. Он был опасен; все думал, что находится на ринге, и молотил всех, кого видел. Видел! Он мог различать лишь тени, но для него каждая тень была противником. Когда он, хоть и почти слепой, нокаутировал троих или четверых, его забрали,
— Я не совсем понимаю, какое отношение к этой истории имеет Туан? — спросил Валентин, чувствуя себя неловко после рассказа Бландье.
Тот кашлянул и поднес носовой платок ко рту. Валентин впервые обратил внимание на его пылающие скулы, на нездоровый блеск глаз.
— Он был приятелем Гаспара. Однажды он оказал брату услугу. Теперь мой черед. Возьмите на себя его защиту, мэтр, вытащите его оттуда.
— Если он невиновен, как вы утверждаете, то кто же тогда преступник!
Бландье рассмеялся коротко и скрипуче и снова повернулся к Валентину.
- Об этом я ничего ке знаю,—сказал он.—Ничегошеньки. А если бы и знал, мэтр, я бы вам не сказал.
Валентин не стал настаивать. Он знал, что это бесполезно. Бландье больше не был жокеем и, может быть, даже не был больше сутенером. Но знакомство с преступным миром раз и навсегда предписывало молчать — закон, уважать который заставлял страх. В этом мире основой мудрости служит страх перед бандитом, а не перед полицейским.
— Как вам будет угодно,— сказал Валентин.
Но в нем пробудилось его неисправимое любопытство, из-за которого он уже столько раз попадал в опасные положения.
— А вы уверены, что у Туана еще нет защитника?
— Уверен,— ответил Бландье.— У меня свежие данные. Мимо них прошел высокий худой мужчина с седыми волосами и совсем молодым лицом.
— Привет,— сказал он.
— Привет,— ответил Бландье.
Наступило молчание, которое нарушали лишь шум автомобилей и крики торговцев. Валентин смотрел, как мужчина удаляется и исчезает в толпе.
— Знаете этого типа? —спросил Бландье.— Нет? Это Вандербрук, дружок Туана.
— И он ему не помогает?
— Он еще не сошел с ума.
— То есть?
Бландье Жюль не спеша закурил сигарету: —Послушайте, мэтр! Хотите заработать много денег? Валентин откинулся в кресле. Он был не из тех, кто стал бы плевать на ассигнации только потому, что подпись главного кассира Французского банка неразборчива, но, е другой стороны, он не хотел впутываться в темные дела. - Этот тип,— заговорил опять Бландье,—вроде Алад-дина. Он нашел волшебную лампу. А лампа —это доверчивость простофиль. Он принимает пари на боксеров. Но, чтобы выиграть, достаточно знать некоторые вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Но я же был на ринге!
Она покачала головой и взглянула на него с жалостью.
— Какой же ты все-таки ребенок! В этом проклятом квартале хватает психов. Сегодня за сто тысяч можно позволить себе роскошь нанять убийцу.
Хоть она и жила в этой роскошной квартире, общалась с хорошо одетыми и хорошо воспитанными людьми, но ее прошлое давало о себе знать. Она часто употребляла жаргонные словечки и выражения тех времен. Может быть, еще и поэтому Кид привязался к ней. Когда Жасмина забывала о своей маске светской дамы, она вновь становилась девушкой, которая могла бы повстречаться Киду в Ла Шапели, на площади Италии или же на склонах Бель-виля, и он чувствовал себя с ней более сильным, более раскованным.
— Ты меня любишь? — спросил он тихо.
На него волной нахлынула нежность. Он отдал бы все на свете, даже свое блестящее будущее на ринге, ради того, чтобы остаться здесь на всю жизнь, в этом тепле, на этом глубоком диване, чтобы всегда держать в объятиях эту женщину.
— Дурачок! — прошептала Жасмина.
Она поставила на столик стакан, села рядом с Кидом и обхватила его Мускулистое тело хрупкими руками. Ее губы искали его губы, но в этот момент в дверь постучали. Одним прыжком Жасмина очутилась на середине комнаты.
— Войдите!
— Мадам,— сказала горничная,— там инспектор полиции спрашивает вас.
Валентин снизил скорость. Пейзаж был поистине прекрасен, и только слепой или сумасшедший мог торопиться, проезжая подобный уголок. Благоухающие мимозы и сосны склонялись к дороге, а с правой стороны голубое прозрачное море в небольшой бухте нежно ласкало красные утесы, прямо над головой летали стрекозы.
Сзади послышался пронзительный сигнал, и Валентин взглянул на Роберту, которая сидела рядом с ним на переднем сиденье «Студебеккера» с откинутым верхом.
— Пропусти его,— сказала Роберта.— Какой-то дуралей. Ему, должно быть, не терпится попасть в Сен-Рафаэль.
Но в зеркале Валентин ничего не увидел. А противный звук раздался вновь. Солнце, казалось, взорвалось и тут же померкло, хлопнула дверь, и в спальню вошла Роберта в пижаме.
- Телефон,— сообщила она.— Ты все же мог бы прикрыться. Ты непристоен.
И Валентин магической силой сна меньше чем за се-
кунду перенесся с Лазурного берега в свою комнату на авеню Боске.
— Что такое? — воскликнул он.— Кто этот болван?
— Узнаешь, когда подойдешь к телефону. Впрочем, пора вставать. Девять часов, мой мальчик.
— Ох! Ну и работенка! — вздохнул Валентин, слезая с кровати.
— Подойти? — спросила Роберта.— Может быть, это наконец какое-нибудь крупное дело?
— Подойди. Попроси подождать. Держу пари, что это или какой-нибудь идиот или ошиблись номером.
Он еще слышал шум стрекоз, ощущал запах Средиземного моря, смешанный с ароматом мимоз и сосен. И теплый ветерок еще ласкал ему грудь.
— Подождите.— Надевая брюки, он слышал, как Роберта говорит по телефону.— Да, благодарю вас... О, конечно, это ужасная история... Спали хорошо, спасибо...
«Боже! — подумал Валентин.— Значит, это не клиент, раз Роберта его знает. Значит, это какой-нибудь зануда, который разбудил меня, чтобы поговорить о международной политике».
— Вот и он,—сказала Роберта, когда Валентин вошел в кабинет.— Даю вам его.
Адвокат взял трубку и с завистью взглянул на журналистку, которая вернулась в спальню и лениво растянулась на кровати.
— Да! — произнес он злым голосом.
— Здравствуйте, мэтр. Это Бландье Жюль. Извините за беспокойство. Мне надо рассказать вам одну забавную историйку.
— Что? — рявкнул Валентин.— Одну что?
Если этот болван вытащил его из постели, чтобы болтать всякую чушь...
— Одну историйку,— повторил Бландье.— Они арестовали Туана.
— Туана?
— Да. Они обвиняют его в убийстве Сильвера, вы представляете? Это же не лезет ни в какие ворота!
— А почему это не лезет ни в какие ворота? — спросил Валентин, которому было наплевать на эту историю.
— Потому что он невиновен, Валентин зевнул.
— Что? — спросил Бландье.
— Ничего. Кто это Туан?
— Ну, конечно, вы его не знаете,-признал Бландье, хотя обратное показалось бы ему вполне естественным.— Это мой друг. Он не способен на такое, ни в жизнь!
— Какое мне до всего этого дело? — прошипел Валентин.
— Полно, мэтр, не говорите так. Ваша доброта всем известна.
«Готово,— подумал адвокат,— сейчас он попросит у меня денег».
— Мне нужно повидать вас.
— Зачем?
— Я хотел бы вам доверить защиту Туана.
— Простите? — выговорил адвокат в изумлении,
— У него еще нет адвоката,— сказал Бландье.— И я думаю, что ему никто не помогает. Или совсем мало! Я должен с вами встретиться.
— Зайдите ко мне в контору.
Валентин уже пришел в себя от изумления. Он ко всему привык, общаясь с этими проходимцами, поэтому долго удивляться уже не мог.
— Это невозможно,— сказал Бландье.
— Простите, почему?
— Пс многим причинам. Вас не затруднит заскочить к Марселю? Мы могли бы вместе выпить аперитив,
Валентин скорчил гримасу. Все это ему не нравилось. Он явно был в нерешительности, и Роберта возмутилась.
— Он тебе предлагает дело? — спросила она, Валентин кивнул.
— Ты ведь не станешь отказываться? Валентин прикрыл трубку ладонью:
— Он хочет, чтобы я защищал типа, которого обвиняют в убийстве Сильвера.
— Тем более. Ведь дело будет передано в суд присяжных? Ох! А если бы меня сейчас здесь не было!
Спустя два часа в ресторане у Марселя унылый официант, тот же, что обслуживал их накануне, поставил перед адвокатом и Бландье рюмки с аперитивом, в которых позвякивали кубики льда.
— Говорю вам, что он тут ни при чем,— повторил Бландье Жюль.
— Как вы можете быть в этом настолько уверены? Бландье покачал головой.
— Это не в его духе. Он не таков, чтобы пойти на мокрое дело. И на кой черт ему приканчивать этого типа подсвечником, когда у него в кармане была пушка? Полиция ее отобрала. Они спятили, честное слово! Взглянитека.
Бландье протянул Валентину утреннюю газету. Вся история была преподнесена с еще большей помпой, чем предсказывала Роберта. В некрологе, посвященном Сильверу, этого старого подонка изображали чуть ли не святым. Чувствовалось, что редактор, выпей он еще стаканчик, потребовал бы воздвигнуть знаменитому торговцу кулаками бронзовый памятник. Одному дьяволу известно, где газета выкопала фотографию, на которой у Сильвера был вид эдакого строгого, высокопринципиального отца семейства. А на соседней фотографии Кид Черч в спортивной форме, с жестоким выражением лица, со сжатыми челюстями был похож как раз на хулигана. Впрочем, в посвященной боксеру заметке ему пели дифирамбы. После удивившей всех победы молодого человека о нем писали как о полубоге, неожиданно спустившемся на землю. Сравнив его с Аполлоном, журналист не преминул вспомнить и Давида, разящего Голиафа.
Однако на первой странице заметка об убийстве была написана сухо, как полицейское донесение. Валентин улыбнулся. Тут не обошлось без Шенье, который, как и многие полицейские, терпеть не мог журналистов и говорил им лишь то, что хотел.
— Чему вы смеетесь? — спросил Бландье.
— Да так,— ответил Валентин, возвращая ему газету.— Какого черта вы печетесь об этом Туане.
Бландье не спеша отпил глоток:
— Потому что он мой приятель. О, я, конечно, не святой, вы прекрасно знаете, но и у меня есть сердце.
Его взгляд, казалось, блуждал в толпе торговцев и покупателей, но в действительности умчался далеко от улицы Монторгей. Он возвращал его к безвозвратно ушедшим годам.
— Может быть, если б я мог продолжать работать, как другие...
— Я думал, вы были жокеем,— сказал Валентин.
— Разумеется, я был жокеем! Я родился в Эндре. Там я нанялся к Буссаку, у которого конный завод... А потом заболел туберкулезом и не мог больше работать даже с клячей... Брат помогал мне. До того дня, когда ему — он был боксером — пришлось убраться с ринга. Он слепнул и потихоньку становился чокнутым. Ходил по барам, задирался с людьми. От горечи, понимаете?
Бландье резко повернул к Валентину свое лисье лицо.
— Вы никогда не поднимались на ринг, верно? Не выходили на сцену, не садились на лошадь, которая мчится галопом к победе. Вы не можете знать, что это за чувство, когда тебе аплодирует толпа, когда у тысячи людей замирает дыхание, а ты там, один.
Валентин опустил голову. Да нет, он отлично понимал. Он никогда не поднимался на ринг или на сцену, не садился на лошадь, но он произносил речи в суде. И публика, и присяжные также затаивали дыхание, и это было куда важнее, потому что на карту была поставлена человеческая жизнь. Он тоже испытал это пьянящее чувство; один посреди зала суда, один против всех, и постепенно его убежденность передается другим... Незабываемое ощущение.
— Я это чувство забыл,— продолжал Бландье Жюль.— А Гаспар не смог. Удача покинула его однажды вечером, именно тогда, когда все видели в нем будущего чемпиона^ Он вынужден был все бросить. И тогда я, в свою очередь, стал помогать ему. До того дня, когда...
Он отпил еще глоток, проводил рассеянным взглядом проходившую мимо девушку.
— Не будем больше об этом,— сказал он.— Я пришел не для того, чтобы рассказывать вам свою жизнь, Просто мой брат умер месяц назад. Умер в больнице для психов, в Сент-Анн, в палате для буйных. Он был опасен; все думал, что находится на ринге, и молотил всех, кого видел. Видел! Он мог различать лишь тени, но для него каждая тень была противником. Когда он, хоть и почти слепой, нокаутировал троих или четверых, его забрали,
— Я не совсем понимаю, какое отношение к этой истории имеет Туан? — спросил Валентин, чувствуя себя неловко после рассказа Бландье.
Тот кашлянул и поднес носовой платок ко рту. Валентин впервые обратил внимание на его пылающие скулы, на нездоровый блеск глаз.
— Он был приятелем Гаспара. Однажды он оказал брату услугу. Теперь мой черед. Возьмите на себя его защиту, мэтр, вытащите его оттуда.
— Если он невиновен, как вы утверждаете, то кто же тогда преступник!
Бландье рассмеялся коротко и скрипуче и снова повернулся к Валентину.
- Об этом я ничего ке знаю,—сказал он.—Ничегошеньки. А если бы и знал, мэтр, я бы вам не сказал.
Валентин не стал настаивать. Он знал, что это бесполезно. Бландье больше не был жокеем и, может быть, даже не был больше сутенером. Но знакомство с преступным миром раз и навсегда предписывало молчать — закон, уважать который заставлял страх. В этом мире основой мудрости служит страх перед бандитом, а не перед полицейским.
— Как вам будет угодно,— сказал Валентин.
Но в нем пробудилось его неисправимое любопытство, из-за которого он уже столько раз попадал в опасные положения.
— А вы уверены, что у Туана еще нет защитника?
— Уверен,— ответил Бландье.— У меня свежие данные. Мимо них прошел высокий худой мужчина с седыми волосами и совсем молодым лицом.
— Привет,— сказал он.
— Привет,— ответил Бландье.
Наступило молчание, которое нарушали лишь шум автомобилей и крики торговцев. Валентин смотрел, как мужчина удаляется и исчезает в толпе.
— Знаете этого типа? —спросил Бландье.— Нет? Это Вандербрук, дружок Туана.
— И он ему не помогает?
— Он еще не сошел с ума.
— То есть?
Бландье Жюль не спеша закурил сигарету: —Послушайте, мэтр! Хотите заработать много денег? Валентин откинулся в кресле. Он был не из тех, кто стал бы плевать на ассигнации только потому, что подпись главного кассира Французского банка неразборчива, но, е другой стороны, он не хотел впутываться в темные дела. - Этот тип,— заговорил опять Бландье,—вроде Алад-дина. Он нашел волшебную лампу. А лампа —это доверчивость простофиль. Он принимает пари на боксеров. Но, чтобы выиграть, достаточно знать некоторые вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18