Мы пошли через выход на посадку, на поле к самолету. Но не стали сразу заходить в самолет. Калли подождал, пока нагруженная багажом платформа не вышла из здания аэропорта и мы не увидели ее — на самом верху возвышался наш огромный чемодан. Проследив, как рабочие погрузили его в брюхо самолета, мы сели в него.
До Гонконга нужно было лететь больше четырех часов. Калли нервничал, и я выиграл у него еще четыре тысячи долларов. Пока мы играли, я задал ему несколько вопросов.
— Ты сказал мне, что мы летим завтра, — сказал я.
— Да, я так думал, — ответил Калли. — Но Фуммиро приготовил деньги раньше, чем я думал.
Я знал, что он хитрит.
— Мне понравился вечер с гейшами, — сказал я.
Калли промычал что-то невнятное. Он делал вид, что рассматривает свои карты, но я знал, что в мыслях он далек от игры.
— Это дьявольская инсценировка высшего класса, — сказал он. — Все эти гейши — это ерунда. Я предпочитаю Вегас.
— Не знаю, — сказал я. — Думаю, это неплохо. Но должен признаться, что трепка, которую мне задали потом, была получше.
Калли оторвался от своих карт.
— Какая трепка? — спросил он.
Я рассказал ему о девушке в особняке.
Калли ухмыльнулся.
— Это Фуммиро. Черт побери, тебе повезло. А я всю ночь был в бегах, — он немного помолчал. — Значит, ты, наконец, раскололся. Бьюсь об заклад, что ты впервые оказался неверен этой твоей в Лос-Анджелесе.
— Пожалуй, — сказал я. — Но, черт побери, все это не в счет, за три тысячи миль от Калифорнии.
Когда мы приземлились в Гонконге, Калли поторопил меня:
— Иди в зал выдачи багажа и жди чемодан. Я подожду у самолета, пока они разгрузят. Потом пойду за тележкой с багажом. Так ни один воришка не сможет умыкнуть его.
Я быстро прошел через здание аэровокзала к багажной вертушке. В аэропорту было очень много народу, но лица людей отличались от японских, хотя большинство их имело восточный вид. Вертушка начала вращаться, и я стал внимательно следить, когда появится обитый чемодан. Через десять минут я стал беспокоиться, почему нет Калли. Взглянув вокруг, я с облегчением увидел, что здесь не ходят в марлевых масках. Они очень пугали меня, как призраки. Я не увидел никого, кто бы мог выглядеть подозрительно.
Потом на вертушку выехал обитый латунью чемодан. Я взял его, как только он подъехал ко мне. Он был все так же тяжел. Я осмотрел его, и удостоверился, что его не пытались вскрыть. Когда я это проделывал, то заметил маленький квадратный ярлык, прикрепленный к ручке чемодана. На нем было написано “Джон Мерлин”, а под этой надписью мой домашний адрес и номер паспорта. Только теперь мне стало понятно, почему Калли пригласил меня с собой в Японию. Если бы кому-то и пришлось садиться в тюрьму, то именно мне.
Я сел на чемодан, а через три минуты появился Калли. На его лице засияла улыбка, когда он увидел меня.
— Прекрасно, — сказал он. — Нас ждет такси. Едем в банк.
На этот раз он взял чемодан сам и без лишних слов понес его из здания аэровокзала к такси.
Мы ехали боковыми улочками, забитыми людьми. Я ничего не сказал, так как был очень обязан Калли. А теперь мы квиты, но неприятное чувство не проходило от того что меня обманули и подвергли такому риску. Да, Гроунвельт будет гордиться им. Поэтому я решил ничего не говорить Калли. Он все равно уже все знает сам. Мне бы он в любом случае что-нибудь выдал сразу же или что-нибудь придумал бы на ходу, какую-нибудь историю.
Такси остановилось перед ветхим зданием на главной улице. На окне золотыми буквами была сделана надпись “Международный Банк Футаба”. По обе стороны от дверей стояли два человека в форме с автоматами.
— Суровый город, этот Гонконг, — сказал Калли, кивая в сторону охранников. Он взял чемодан и пошел к дверям.
Внутри Калли прошел в холл, постучал в дверь, и мы вошли. Небольшого роста евразиец с бородой, улыбаясь, посмотрел на Калли и пожал ему руку. Калли представил меня ему, однако фамилия моя оказалась странной комбинацией каких-то слогов. Потом этот евразиец повел нас дальше по холлу в огромный зал с длинным столом для совещаний. Калли забросил чемодан на стол и раскрыл его. Должен признаться, зрелище было впечатляющее. Чемодан был набит хрустящей японской валютой, напечатанной черным цветом на серо-голубой бумаге.
Евразиец снял трубку и произнес в нее несколько слов по-китайски, должно быть указаний. Через несколько минут зал заполнился банковскими служащими. Их было человек пятнадцать, все они были в черных блестящих костюмах. Они налетели на чемодан, Им понадобилось больше трех часов, чтобы сосчитать и запротоколировать деньги, пересчитать их и снова проверить. Потом евразиец отвел нас опять в свой офис, заполнил целую пачку бумаг, потом подписал их, поставил на них печати и передал их Калли. Просмотрев бумаги, Калли сунул их в карман. Целая пачка документов — вот так “небольшая” квитанция!
После всего этого мы вышли из банка и очутились на залитой солнцем улице. Калли был вне себя от возбуждения.
— Мы сделали это, — сказал он, — и теперь свободны.
Я покачал головой.
— Как ты мог пойти на такой риск? — сказал я. — Это безумие, таскать так много денег.
Калли с улыбкой посмотрел на меня.
— А ты думаешь, веселое занятие — заниматься казино в Вегасе? Все это риск. У меня рисковая работа. И на этой работе я имею приличную долю.
Когда мы сели в такси, Калли сказал шоферу, чтобы тот отвез нас в аэропорт.
— О Боже, — сказал я, — мы проехали полмира, а я не могу даже попробовать гонконгских яств.
— Не будем искушать судьбу, — сказал Калли. — Кто-нибудь может подумать, что мы еще с деньгами. Поедем-ка быстрей домой.
Во время долгого обратного перелета в Штаты Калли был вне себя от счастья и отыграл семь из десяти тысяч долларов, которые был мне должен. Он бы отыграл их все, если бы я не кончил игру.
— Давай, давай, сыграем еще, — сказал он. — Дай мне шанс отыграться. Будь честным.
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Нет, — сказал я. — Хочу хоть раз за эту поездку перехитрить тебя.
Это немного охладило его пыл, и он оставил меня в покое, так что я смог поспать, пока мы летели дальше, до Лос-Анджелеса. Я составил ему компанию, пока он ожидал своего рейса в Вегас. Пока я спал, он обдумал мои слова, и, конечно же, догадался, что я видел тот ярлык на чемодане.
— Послушай, — сказал он. — Ты должен поверить мне. Если бы с тобой что-нибудь случилось во время этой поездки, то я, Гроунвельт и Фуммиро выручили бы тебя. Но я очень ценю все, что ты сделал. Я не мог бы совершить эту поездку без тебя, у меня бы не выдержали нервы.
Я засмеялся.
— Ты должен мне три тысячи, — ответил я. — Положи их в сейф в Занаду, и я использую их, чтобы делать ставки, играя в баккару.
— Ладно, — сказал Калли и продолжал. — Послушай, ты считаешь, что только так можешь быть неверным своим женщинам и чувствовать себя в безопасности, — когда тебя отделяют от них три тысячи миль? Мир не так уж и велик, чтобы быть неверным больше двух-трех раз.
Мы оба рассмеялись и обменялись рукопожатием. Потом он пошел садиться в самолет. Он все еще оставался моим приятелем, этот счастливчик старина Калли, но я не мог ему доверять во всем. Я всегда должен был помнить, кто он такой — и помнил это, и все же принимал его дружбу. Как же я мог сердиться на него, если он просто оставался верен своему характеру?
Я прошел через аэровокзал и остановился у телефонов. Мне нужно было позвонить Дженел и сказать ей, что я в городе, но я не знал, сказать ей или нет, что был в Японии. Подумав, решил, что не буду говорить. Лучше действовать в традиции Гроунвельта. И потом я вспомнил еще об одном. У меня не было подарков с Востока для Валери и детей.

Глава 36
В определенном смысле интересно быть без ума от кого-либо, кто сам больше не без ума от тебя. Ты превращаешься в подобие слепого и глухого или выбираешь для себя такую роль сам. Около года назад я почувствовал, почти неощутимо, что с Дженел происходит что-то неладное, но сейчас же постарался забыть об этом. Но все меня предупреждало на этот счет, я получал намеки, много намеков.
Возвращаясь из одной из своих поездок в Лос-Анджелес, я прилетел туда на полчаса раньше расписания. Дженел всегда меня встречала, но пока ее не было, я вышел из здания аэропорта и решил подождать снаружи. Где-то в глубине души, очень-очень глубоко, была надежда уличить ее в чем-нибудь. Я не знал, в чем. Может, это будет какой-нибудь парень, которого она подцепила, чтобы вместе выпить, пока будет ждать моего самолета. Может, наоборот, будет прощаться с каким-нибудь другом, которому нужно будет улетать из Лос-Анджелеса, может еще на чем. Я не был полностью верящим ей другом.
И я поймал ее, но не на том, на чем ожидал. Я увидел, как она идет от стоянки и переходит широкие дороги, ведущие к аэропорту. Шла она очень медленно, очень неохотно, это чувствовалось по ее виду. На ней была длинная серая юбка и белая блузка, а длинные светлые волосы были накручены вокруг головы и заколоты булавкой. В этот момент меня охватило чуть ли не чувство жалости к ней. В ней чувствовалось такое нежелание идти, как будто она была ребенком, которого заставляют идти на вечер его родители против воли. Я просто умирал от нетерпения увидеть ее, а она, это было явно видно, совсем не умирала от нетерпения увидеть меня. И пока я предавался таким мыслям, она подняла голову и увидела меня. Ее лицо сразу засияло, она сжала меня в объятиях и стала целовать, и я забыл то, что видел.
Во время этого моего приезда у нее были репетиции спектакля, который должен был идти через несколько недель. Поскольку я работал на студии, это было очень удобно. Мы виделись по вечерам. Она звонила мне в студию, чтобы сообщить, когда у нее репетиция. Когда я хотел узнать номер ее телефона, по которому мог звонить ей, она ответила, что в театре нет телефона.
Потом, как-то вечером, когда репетиция должна была кончиться поздно вечером, я поехал в театр, чтобы забрать ее оттуда. Когда мы уже собирались уходить, какая-то девушка вышла из-за кулис и сказала ей: “Дженел, господин Эвартс просит вас к телефону”, — и повела ее к телефону.
Когда Дженел вернулась, ее лицо было порозовевшим и сияло от радости, но взглянув на меня, она сказала:
— Мне первый раз звонят. Я даже не знала, что здесь есть телефон.
Внутри меня во второй раз что-то екнуло. Мне все еще доставляло такое удовольствие быть в ее обществе, чувствовать ее рядом, смотреть на нее. Мне все еще нравилось то выражение, которое принимали ее глаза и рот. Мне нравились ее глаза. Они могли причинить такую боль и все же оставаться такими веселыми. Я думал, что ее рот — прекраснейший на свете. Черт, я все еще был ребенком. И не в том дело, что я знал, что она обманывает меня. Она и в самом деле не любила врать и делала это через силу. В шутку она говорила, что лжет. Но это было правдой. И даже эта шутка была плутовством.
Но это бы все ничего. Я, конечно, страдал, но это было еще ничего, даже хорошо. И все же время шло, и она доставляла мне все меньше радости, и все больше заставляла страдать.
Я был уверен, что она и Элис любовники. Однажды, на той неделе, когда Элис не было в городе, она уехала на съемки, я пошел в квартиру Дженел с Элис, чтобы провести там ночь. Элис издалека позвонила Дженел, чтобы поболтать с ней. Дженел болтать не захотела, хотела побыстрей закончить разговор, даже рассердилась. Через полчаса телефон зазвонил вновь. Дженел протянула руку, сняла трубку и бросила ее под кровать.
Одной из ее черт, которые мне нравились в ней, было то, что она не любила, когда ее прерывают в разгар любовных утех. Иногда, в гостинице, она не позволяла мне отвечать на звонки или же открывать дверь официанту, который нес обед или напитки, если мы собирались в постель.
Через неделю, в воскресенье утром я позвонил Дженел. Я знал, что она обычно встает поздно, поэтому не звонил ей до одиннадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96