Я никогда бы не спросил у
дочери, как она распоряжается своим временем и своими симпатиями и
антипатиями. А что касается С., сударь, я его застал в собственном доме в
тот момент, когда он атаковал мою дочь, не закрыв даже дверь на ключ.
Павел Афанасьевич был тогда в длительной командировке. И С. воспользовался
случаем. С. был начальником Павла Афанасьевича. Но беда-то не в этом во
всем. После того, как я показал ему на дверь, и появились в районной
газете, - понимаете, в органе райкома партии, где я состоял первым лицом!
- две заметки о моем якобы, извините, жидовском происхождении. Тогда это
было модным. Неслыханно! Чтобы газета в то время отважилась выступить
против первого лица! Но боролись то ли с космополитами, то ли еще с кем. И
кто-то публикации разрешил! А у Павла Афанасьевича в кабинете стали
появляться подложные письма о якобы связях моей дочери с С. Нетрудно
догадаться, кто их автор. Проиграв в атаке, он выиграл в другом. Он
нарушил покой Павла Афанасьевича.
- И что же было потом?
- Павел Афанасьевич был горяч, молод. Он принес эти письма в
партийную организацию. Но он не знал нашей системы, у него всегда глаза
были в розовых очках. А нам, партаппаратчикам, только и надо того, чтобы
покопаться в белье грязном, потрусить, поставить по стойке смирно и
сказать: "Служи, если простим! А нет - выкинем и останешься без куска
хлеба, да еще оплеванным на всю Вселенную".
- Сражение состоялось?
- Поединок Шугов проиграл. Я отговаривал его от этого поединка. Он
мне тогда не поверил. Шугов запятнал подозрением свою жену, мою дочь, и с
тех пор потерял уважение в ее глазах.
- Почему они не разошлись?
- Легко сказать! Павел Афанасьевич любил ее так, простите, не как вы
или Железновский. Он был всегда человеком цельным, устремленным. Про таких
говорят: любят одну женщину, одну землю, одну Родину.
- Как раз этого о полковнике Шугове и не скажешь.
- Да, этого теперь не скажешь. Но я всегда говорю это про себя. Я
всегда думаю, что наше отношение к таким, как он, надрывает душу и делает
сердце холодным. - Он вдруг спохватился: - Надеюсь, все, что тут я говорю
вам, не появится в какой-нибудь газете?
Я пообещал, что в газету писать не стану.
- Тогда в журнал? А вдруг будет узнаваемость?
- Вы боитесь?
- Я уже ничего не боюсь. Даже тогда не боялся, когда мою фамилию
приписали к еврейской. Правда, Зиновий Борисович... Вы чувствуете? И
приписывать не стоит! Само собой вроде разумеется. Но так уж случилось. Я
Зиновий Борисович, потому что отец мой дал мне имя своего друга Зиновия,
действительно, еврея. Сам отец был Борис. Но Борисом был и Годунов. Что
же, и ему надо было приписывать, что он еврей?
Резко и требовательно зазвонил телефон. Мещерский важно встал и не
спеша подошел к столику, где аккуратно, в нишу был упакован белый аппарат.
Он слушал внимательно, говоря при этом "да, да, да". Вдруг повернулся
ко мне и пальцем подозвал меня к телефону.
- Ты можешь сама поговорить с ним. Он сейчас рядом со мной.
Я взял трубку и, грешным делом, надеялся услышать голос Марины
Евгеньевны. Но мне страшно везло в этот день. Во-первых, откровения
Мещерского, а, во-вторых, там на той стороне, на том конце Планеты, была
Лена с простуженным хрипловатым голосом и теми вольными манерами, которые
были приобретены в его доме, где ей всегда дозволялось говорить все, что
она думает.
- Мама не дала тебе мой адрес, - когда мы обменялись приветствиями,
прохрипела она. - Ты знаешь, зеленый огурчик, она тебя испугалась, -
ха-ха-ха! Ты только не обижайся. Но твой удел покорять официанток и
комендантш общежитий. На нашего брата ты не тянешь.
- Это почему же? - стал я ерничать.
- Так захотел бы - нашел.
- Но мама твоя не велит?
- Мама оставляет тебя для себя, ха-ха-ха!
Смех ее был груб, раскатист. Мне теперь показалось, что ничуть она не
больна, а просто у нее такой теперь голос. Это от курения, как я вычитал
недавно в газете, и от того, что женщина пьет. Мне не хотелось в это
верить. Лена все равно волновала меня даже на расстоянии. И я, не
стесняясь ее отца, стал напрашиваться к ней в гости.
- Я, зеленый огурчик, не в форме.
- Что это для меня значит?
- Много. Я, мой милый, выгляжу так же, как моя дорогая молодящаяся
мамаша.
- А разве это плохо?
- Для моих лет?
- Мы еще с тобой действительно зеленые огурчики.
- Нет, нет! И не напрашивайся... Вот если после твоего приезда из
Ленинграда...
- Но я не собираюсь в Ленинград.
- Ты должен поехать в Ленинград.
- Зачем?
- Там Игорь Железновский. Он давно сказал, что хотел бы видеть тебя.
- Твоя мать дала мне его московский адрес.
- Он долго будет в Ленинграде. Я тебе советую поехать. Ты кое-что
узнаешь... У тебя есть время?
- Двадцать дней с гаком. А где я его найду?
- Он звонил мне вчера из гостиницы.
- Она назвала гостиницу и номер, в котором остановился полковник
госбезопасности Железновский.
- Поедешь?
- Поеду.
- Только, пожалуйста, не рассказывай ему, как относятся мои предки к
этому... к этому беглецу, ха-ха-ха!
- Постараюсь.
- Постарайся, зеленый огурчик. И потом постарайся приплыть ко мне,
лады?.. - Неожиданно голос ее стал мягким, женским, очень дорогим мне: -
Она уже шептала: - Все-все! Как помню, зеленый огурчик!..
"Зеленый огурчик!" Это тогда, когда за нами захлопнулась дверь, когда
она спросила, не боится ли мальчик, который пришел к ней, ревнивого ее
мужа, не боится ли, если вдруг он - с пистолетом, тогда она, прижавшись
губами к моему лицу, сказала: "Ах, ты еще совсем зеленый огурчик!"
Пип-пип-пип! Лена положила трубку, а я в недоумении глядел на нишу и
спрятанный в ней аппарат. Зиновий Борисович же глядел на меня,
неодобрительно щурясь.
- О чем вы договорились? - спросил, наконец, он.
- Лена хочет, чтобы я поехал в Ленинград, к Железновскому.
- Он разве там? - подозрительно поглядел на меня Мещерский.
- Лена уверяет, что там.
- Да не может этого быть! Я звонил ему позавчера в Москву... А что вы
решили?
- Если честно признаться, меня это волнует вот уже год. Я прожил
тогда год спокойно. А потом, когда пришло письмо от вдовы Павликовой в
адрес полковника Шмаринова, то я подумал... В общем, после этого как-то я
завертелся. И верчусь, верчусь вокруг да около. А не знаю - зачем?
- А кто такая Павликова?
- Вы не знаете? Это вдова начальника заставы, где перешел границу ваш
зять.
- Меня волнует только зять, - жестко сказал Мещерский. - И то он
здесь! - Приложил руку к сердцу. - Только здесь.
- А меня волнует и Павликова, и мама замполита заставы, и все
солдаты, и все сержанты, которые теперь тянут лямку в тюряге! - крикнул я.
- Хорошо, что же вы кричите? Вы хотите, чтобы я уточнил, где
Железновский? И даст ли он вам материалы еще и про Павликову? Я не знаю,
не знаю... И не хочу знать... А уточнить... Я завтра вам сообщу. Где вы
остановились?
Я назвал, где остановился.
- Я узнаю ваш телефон.
- Зачем? Я вам его назову. - И дал ему номер телефона. После того,
как я выступил несколько раз в центральной прессе, меня стали селить в
хороших номерах, как правило, с городскими телефонами.
На следующий день, ранним поездом, я выехал в Ленинград. Я давно
мечтал побывать там. А тут случай. Когда я позвонил Мещерскому сам, не
дождавшись его звонка, он извинился и заверил, что только-только собирался
со мной связаться, однако дела не позволили ему сделать этого.
- Вы поезжайте к Игорю. У него действительно для вас кое-что имеется.
- В каком смысле? Я ведь тоже мотался без отпуска два года. Не
хочется ехать вхолостую. Может, и ждать придется. А надо заехать домой.
- Но он в самом деле звонил моей дочери. И просил, узнав, что вы в
городе, к нему приехать. Железновский не может принять вас в Москве,
потому что действительно останется надолго в Ленинграде. Тут Лена была
точна.
Итак, я поехал в Ленинград. Железновский встретил меня на вокзале -
ему позвонил Зиновий Борисович.
- Знаешь, я тебе снял номер. Не в моей гостинице. Так будет лучше.
Я согласился. А что, собственно, изменилось бы? Полковнику не
хотелось показывать меня своим. Когда-то на танцах я оделся в гражданский
костюм и выглядел, надо сказать, комично. Особенно дурацки выпирал мой
галстук. Мы завязывали его с начальником типографии Толей Алябьевым вроде
умело, но узел не получился, все было смешно, однако мне казалось, что
выгляжу я шикарно: до армии у меня не было ни одного костюма, ходил я в
рванье.
Тут же, на вокзале, я предстал перед новоиспеченным полковником
этаким щеголем. На мне была тройка, через плечо перекинут самый дорогой на
то время фотоаппарат. И полковник одет с иголочки. Железновский был,
правда, утомлен, лицо как-то сжалось, появилась залысина и поседели виски.
Мы наняли такси, он сказал водителю куда ехать. И через полчаса я уже
разместился.
- Я тебя оставлю до вечера. - Железновский подошел вплотную ко мне,
долго оглядывал. - Пижон! Хвалю.
- Ты чего-то хотел. Почему позвал меня?
- Соскучился. Веришь?
- Нет. Говори. А то закрутишься и вечером не приедешь. Как сказала
мать Лены, ты работаешь в основном по вечерам.
- А ты? Газетчики тоже ведь работают по вечерам.
- По ночам и по вечерам. У нас ненормированный рабочий день.
- И у нас тоже. Но вечером я приду.
- Когда? Скажи, чтобы я не был привязан. Я хочу побродить по городу.
Представляешь, мою дыру и это царство красоты!
- Не представляю. Как тебя угораздило там остаться?
- Игорь, меня не спрашивали. Прилепили одну маленькую звездочку,
оставили на той же должности, с тем же трусливым редактором. И что бы я
мог сделать?
- А я, видишь, отхватил... Перепрыгнул через большую. Сразу
полковника. - Железновский кисло усмехнулся. - Ладно, все-таки до вечера!
В этот вечер он не пришел. Мы договорились, что я буду ждать его
после восьми. Я сидел в номере и просматривал все свежие газеты, которые
купил в местных киосках. По этим газетам я понял, чем занимается полковник
Железновский. В них сообщалось об очередном каком-то заговоре
ленинградской интеллигенции. Где-то разоблачены инженеры Петухов, Васильев
и Бернштейн. Они хотели продать какие-то изобретения, и в последнюю минуту
их поймали за руку рабочие завода. В газетах этих рабочих широко
представляли. Многие из них прошли войну, громили немецко-фашистских
захватчиков: они, эти люди, не могут жить в одной дружной семье с
предателями и врагами народа, спекулирующими общим богатым достоянием -
изобретениями, так нужными заводу.
Я ждал звонка на второй день. Звонка не было. Не было Железновского и
на третий, и на четвертый день.
Мне ничего не оставалось делать, как взять обратный билет. Вечером я
должен был уезжать, поначалу в Москву, потом оттуда я помчусь в свою милую
Среднюю Азию, где меня всегда ждут мама и братишки. Хватит всего этого для
меня. От здешних тайн уже тошнит!
Мне оставалось всего два часа. На вокзал я мог доехать на трамвае -
всего несколько остановок.
Я уже собрался и хотел уходить. Лучше приду пораньше, похожу по
вокзалу. Люблю отъезжающий, суетящийся, шумливый народ: сколько потешного
и человечески теплого в провожаниях, встречах!
Только взялся за чемодан - звонок. Я мог и не отгадывать. Товарищ
полковник!
- Слушай, - не поздоровался Железновский, как она с тобой говорила?
- Что значит как? - взбесился я. - Ты извинись вначале, что вызвал
меня сюда и морочил голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35