.. Здесь пару слов сказать.
Меня шут дернул за язык. Я вышел вперед и предложил Железновскому:
- А ты скажи перед нами сам, Игорь. И знай: тут три писателя. Мы
зафиксируем твою историческую речь и обнародуем ее там, где нам предложат.
Железновский не ожидал найти меня здесь. Мы не виделись целую
вечность, и ему хватило и чувства юмора, и чувства дружбы. Он кинулся ко
мне в объятия, стал душить и целовать.
Потом извинился:
- Понимаешь, учимся все у главного!
Я поначалу не понял, кого он имеет в виду. Но один из моих товарищей,
с которым мы были более или менее откровенны, когда Железновский забрал
нас в свою машину и повез в здешний ресторан, - оказывается, им специально
накрывался вот уже вторую неделю отдельный бесплатный стол, - сказал: "Да
он имел в виду Леонида Ильича! В смысле - целоваться и обниматься".
Как хозяин, Железновский определил нам места за столом. Он сказал,
что четверо из их группы уехали туда, - кивнул на юг, - а места остались
сиротами. Слава Богу, теперь все исправлено. Будете столоваться с нами.
- А чем ты тут занимаешься? - спросил я.
Железновский укоризненно покачал головой:
- Как был партизан, так и остался им. Или ты не в зоне, где все дышит
и живет?
- Ух, как ты научился! - засмеялся я, пропустив чарку. - Ты иди к
нам, в писатели. У нас такое живое слово не умирает - отпечатывается
навечно.
- Ничего, - засмеялся Железновский, - увидите, вдохновитесь - и слово
новое найдете. Вот еще бы с ранеными успели поговорить.
- Успели послушать, как они стонут, - мрачно несло меня на рифы.
Железновский не обратил на меня внимания. Он, как мне показалось,
стал пить много. И я попросил его:
- Игорь, не пей сегодня.
- А что? Поговорить потянуло? Не боишься, держать фасон не разучился?
- Ты где живешь?
- Это тайна. Впрочем, с тобой рядом.
- В гостинице, что ли?
- Ну где еще тут живут?
Мы говорили тихо, и никто нас не слышал.
- А к себе, где работал, ходишь? Там ведь все осталось вроде.
- Я знаю, вас туда водили. Для проверочки и показухи: все меняется,
идет хорошо! - И хихикнул: - Ну и что? Все нормально? - И сразу
посерьезнел. - К себе я не ходил. Там - другие берега. Молодые, способные,
разные, но цепкие.
- Что это значит?
- Ну что это значит? Там не мы.
- А вы - это кто вы? Все продолжается?
- Ну, естественно... Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем.
И в другой роли. Впрочем... Давай действительно потом поговорим?
Я поднял руки вверх.
Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими
собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не
сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же
месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много
лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о
Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении,
этих материалов у меня - куча, в этих материалах, - погрозил мне пальцем,
- я не найду прокольчики Железновского: "Я - тут, я - не рядом с ним. И
никогда рядом не был"...
Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал
говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали
туда, - он кивнул на границу, - людей, своих.
- Они, - Железновский остановился и вдруг оскалился, - резали тех,
кто нам изменил. Ты понял?
Я тоже остановился, хмель бросился в голову.
- Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?
- Если бы не знал... Так... Чего же ты тогда насмехаешься надо мной
при всех?
- А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят,
укола..
- Половина наркоманов!
- Не мели, не наговаривай на своих.
- Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются
за это.
- А ты их за это - чик? К стенке? И готово?
- Надо - всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане
курят - ладно. А это же свои, славяне! И повалом.
- На войне же! Раньше - пили. Теперь курят.
- Идем. Философ!
Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал,
зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала
круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради
нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией.
Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. "Зеленый огурчик в розовых
очках". Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.
- Скажи, Игорь, - решился, наконец, я, - вот теперь тут, как при ней
скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.
Железновский заскрежетал зубами:
- Да пошли ты все это к...
Он грязно выругался.
- Знаешь, - после некоторого молчания, почти шепотом проговорил
Железновский. - Похлеще него были у нас. И - остались... Не тебе же
толковать о Ковалеве? - Он саркастически засмеялся: - Папочки собираешь?
Фотографии? И думаешь, что - отыщется истина! Ха-ха-ха! "Начиналось с
него!" Да истинное... Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о
Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И
тискал их... При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на
старую, один раз... извини, пропетую... У него не маячил! А ты собираешь
фото!
- Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?
Железновский вскрикнул:
- Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?
- Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник!
Ты карьеру на ней сделал. А ее - этим убил!
- Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась!
А там же они - и Ковалев, и Лена - рядочком были! Там бы... Лишь бы я
пикнул против... И меня, а сразу бы и тебя!..
- Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты
повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.
- Говорил, не говорил... Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего
этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов... Какая
разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких
было... Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и
как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь
же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были - так и остались. В
тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не
изменится... - Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг
предложил: - Пойдем! Я покажу тебе кое-что!
Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали
документы. Я Железновскому по дороге сказал:
- Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.
- Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!
Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались
вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.
- Вот они лежат, - залаял Железновский. - Павликов, Смирнов,
замполит... Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал.
И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.
Я сжал кулаки:
- Заткнись! "Я участвовал, но не стрелял!" Так вам и верят!
- А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду
говорю.
- У нас не подают, Игорь. У меня - тем более. Я по листикам это
изучаю. И на каждом листике - кровь, кровь!
- Если бы еще детали тебе подбросить... Детали... Ты бы... Ты бы на
моем месте чокнулся!
- Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь... Расскажи что-нибудь вот
из всего этого, здешнего! - Я показал на холмики.
- Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить,
а в пятидесяти метрах дети кричат?
- Павликовой дети?
- Догадался!
- Ну и...
- Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья...
- Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта
Павликова уже не было?
- Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев... Да он с
ней... И при нас...
- Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?
- А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?
- Мог бы! Надо мной издевались!
- Ты что сумасшедший?.. Хотя... Ты действительно сумасшедший, если
книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу
лезешь, чтобы вывернуть ее... Ты помни, что он тут делал с ней. И как она
унижалась.
- Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!
Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова
довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан,
который считался дружеским.

9
Первые показания полковника Шугова.
"Я прибыл сюда с иной целью".
Генерал Ковалев посылает убийцу,
который идет к американцам с повинной.
Особое задание Железновского.
Самолет берет курс на Мюнхен.
Как его довели... Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в
городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним
нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или
пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с
подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал - проговорился - о
том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то
видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой,
этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать.
Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал
по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И
что это, - решил он, - как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И
потому он сказал Шугову: надо защищаться - раз такое дело, раз он, Шугов,
видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.
Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть
бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной
стороны - враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили,
с другой стороны - враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело,
греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют
того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один
человек. Всегда - один. Главный в цепи системы.
У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая
разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала
Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке
фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в
наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут
вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес
написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут
вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной
степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о
женщине, которая стояла перед этими двумя - написавшим и на кого написано.
И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не
попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его
грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а
подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один -
главный начальник в системе - Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал
разборов того времени - генерал побеждал младшего по званию в девяноста
случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.
Шугов все же получил перед выпуском полковника, генерал даже не
извинился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35