Он одинокий! А я -
герой-отец! У меня дети плодятся, как кролики! Слушай, а не мешают ли тебе
дети нести настоящую пограничную службу? Они не кричат, когда ты спишь? И
ты сонный идешь по тропе, чтобы других уличить в плохой службе! Ты сам
плохой! Пусть его уведут! Пусть приведут тех, кто о нем что-то хорошее
скажет!
Берия плюхнулся на стул и закрыл рукой пенсне. Он сидел так долго,
вроде задремал. Старший лейтенант Павликов, испугавшись гнева начальства,
вышел на цыпочках, сухонькое его тело с висящим на животе ремнем боялось
потревожить даже воздух, в котором еще стояли длинной очередью слова,
произнесенные гневно, государственно. Шмаринов тоже не шевелился. Как и я.
Как и Железновский.
- Кто там еще? - Берия неожиданно поднял голову.
Никто не заметил, только он, что за дверью стоят люди, и только он
ждет их и только он может ими распоряжаться.
- Пусть заходят! - приказал Берия.
- Лаврентий Павлович, - Шмаринов нагнулся низко, по-рабски, - там
обед... Готов... Обед готов...
Берия поднял еще раз голову:
- Митя, какой обед, когда допросить их надо! "Обед!" Хорошо тебе
рассуждать! А у меня... У меня, Митя, тут болит. - Он постучал по сердцу.
- Какие кадры! Ну дерьмо, дерьмо, Митя! Хорошо, что я вам доверил! Когда
мне сказали, что ты здесь... Я и на охрану махнул рукой! Если Митя тут,
значит, тут есть охрана... "Обед!" Еще пообедаем! Зови! Они топчутся за
дверью, как слоны!
- Говоришь, Егоров фамилия?
- Егоров! Ефим Егоров! То есть... Рядовой Егоров!
- Ты не дрожи, Егоров! Ты чего дрожишь?
- Я? Я не дрожу... Мне чего дрожать? Я не начальство. Я лишь обед
варю... Я, Ефим Егоров... Обед варю! И спросите! Все всегда довольны. Мною
всегда довольны. Это так.
- Ты в свой котел еще мяса сто пудов толкаешь. И довольны тобой!
Берия снял пенсне и с любопытством рассматривал неуклюжего толстого
Егорова.
- Вон ты как набил свою кизю! Посмотри! Пупка, пожалуй, не видишь?
Повар! А, знаешь, какой инстинкт самосохранения у твоего брата? Когда
басмач нападает на заставу, как правило, повар остается в живых. Спрячется
в своей кухоньке. И сидит... У тебя было такое ощущение, что случится на
заставе беда?
- В каком смысле? - Глаза повара осоловели, он подумал: теперь можно
отличиться. Но что же сказать в ответ? Чтобы понравилось?
- В каком смысле? Ну в человеческом... Ты подумал, когда угощал
коменданта: а что-то не так!
- Вот вам крест - подумал! - Поварские лисьи глазки ласково
раскрылись, и он радовался, что придумал ответ. - Я же... Я и не угощал
его! И тогда сразу подумал: что-то не так! Начальство, они приезжают
весело, чтобы было... А этот... Даже не притронулся ни к чему! "Э-э, брат!
- подумал я. - Да у тебя гроб висит в душе! Что-то ты приехал к нам не с
радостью..."
- Видишь! - воскликнул Берия, одевая снова пенсне и в упор
разглядывая теперь Егорова. - Этот... Этот распознал... А тот, с большой
головой, начальник его, не распознал!
Берия стал носиться по комнате и хвалить Егорова, на ходу постукивая
его порой по крутому жирному плечу. Так надо относиться к пограничной
службе! Бдительность, бдительность, бдительность! Насчет наглядной
агитации... Смеемся. А была бы настоящая наглядная агитация о бдительности
- не посмел бы комендант, который учился в академии, был пропущен через
сито, улизнуть на сопредельную сторону! Сейчас бы мы сидели рядом и этот
повар готовил бы котлеты из джейранины!
- Ты можешь подстрелить джейрана? - остановился Берия резко перед
испуганным таким напором радости начальством.
- Мо-огу! - заверил Егоров.
- Видишь? - Берия опять обращался к двоим - Шмаринову и
Железновскому. - Может! А тот лысый индюк не распознал! Он, уверен, не
может убить и джейрана!
Потом Берия буквально вытолкал Егорова. И допрашивал уже замполита
Семяко - длинного худющего лейтенанта с угреватым лицом. Кричал и ему о
наглядной агитации. Не все сделано в этом плане! Не все проработано! И в
первую очередь - виноват, значит, замполит! Имея такого многодетного
начальника заставы, замполит обязан был тянуть лямку за двоих. Ежедневно
надо было бы, как молитву, твердить о бдительности. Ни на минуту не
упускать из виду этот вопрос...
Где-то в четыре часа был подписан Берией приказ (об этом мне сказал,
придя вечером в редакцию, Железновский): разжаловать до рядового
начальника заставы старшего лейтенанта Павликова, разжаловать до рядового
лейтенанта Семяко. Дело их передать в военную прокуратуру. Вместе с
Павликовым и Семяко под стражу были взяты еще семь человек: старшина
заставы Вареник, сержанты Енгибаров, Король, Строев и Зиннатулаев, а также
младший сержант Урузбаев и ефрейтор Самвелян. Все они служили на заставе
по шесть лет срочной. Никто из них не имел дисциплинарных взысканий.
- Ты молодец! - Железновский развалился в редакторском кресле. -
Вовремя ты умеешь исчезать.
Я действительно сумел уйти вовремя и незаметно. Только они пошли на
обед, я выскользнул из помещения, где производились допросы. Охрана
придирчиво меня оглядывала, несмотря на то, что видели меня.
- Ладно, пусть топает, - сказал один из них, старший. - Он был там, с
самим.
Я бы не сказал никому, тем более Железновскому, кого я увидел, выходя
из ворот штаба. Это была та самая женщина. Та самая. Та самая, с которой я
танцевал. Которую увел от Железновского. Я думаю: он мне этого не простил.
Я думаю также: он тянется ко мне потому, что я победил его в поединке. Он
привык к легким удачам. А тут натолкнулся на сопротивление. Поединок
окончился не в его пользу. Я таких, кому проигрываю, не люблю. Но
Железновский оказался добрее. Лучше меня.
Я наблюдал за ним. Он все качался в кресле редактора, рассказывал,
что отобедал лишь чуточку, а потом занялся делами охраны. Я же должен
понимать: все идет спонтанно, на быструю руку. Не дай Бог, что-то
случится! Тогда действительно всем, всем... Тогда... Как этого
большеголового чмура - к стенке!
- Почему ты так говоришь? Что, его уже - к стенке?!
Мне до боли стало жалко начальника заставы - это худенькое,
бедненькое создание, невинно втесавшееся в разговор с начальством, стало
уже жертвой? Но говорилось же только об отстранении от должности и
разжаловании?
Я давно поднял голову от рукописи, которую должен был сдать в набор
еще день тому назад: мой редактор совсем отключился, страх заполнил его
душу.
- А я разве сказал, что к стенке? - заулыбался Железновский. - Тебе
послышалось. Ты же отключен, читаешь.
- Послушай, все-таки ты серьезно говорил? - Я встал, подошел к нему.
- Не мог же я ослышаться. Сперва ты сказал о разжаловании, а потом вдруг о
стенке.
- А тебе это не все равно? - Он стал раскачиваться в кресле
размашистее. - Чего ты так ерепенишься? Чего прыгаешь?
- Вы зачем меня брали? Почему?
- Людей не хватает, сударь. На безрыбьи и рак рыба. - Он издевался.
- Вот так, майор! "Давай дружить! У меня тут - никого-о!" А потом
приходит и говорит: я пообедал, я отобедал... Лишь чуточку! А того-то
чмура - к стенке!
- Чудак! Я знал, главное, что ты такой! Я и взял тебя - как
летописца. - Железновский вдруг хихикнул. - Ну кто еще потом, по-отом
расскажет человечеству, как меня, к примеру, забросило в этот вонючий край
шакалов? Кто расскажет, кроме тебя, моему дорогому предку, как я,
необузданный и чаще смиренный, живу сегодня, снова болтаю языком? И меня,
бывшего подполковника, работающего на генеральской должности, допрашивает
сопляк, который ко всему испортил мне однажды такой чудный танцевальный
вечер? Он хочет знать о стенке! Но, мальчик, - держи и ты язык за зубами.
Даже Шмаринов, который вроде любит тебя, не спасет от твоего языка и
истерик! Даже он сморщился, наблюдая за тобой во время допросов. Ведь на
твоей простецкой роже все было написано. Ах, как ты был против всего!
Что-то появлялось у тебя и другое на роже! Может, мол, меня постеснялись -
не били? Заносит уже вас, мой друг!
- Ну говори еще, говори! Конечно, я - рожа! Я дергался, когда...
Впрочем, я не знаю, как у вас бьют, не был у вас еще...
- Успокойся, даже если бы ты захотел - не били бы! Обычно стараются
пешечки. Они и выбивают потроха, когда начальству не отвечают толково.
- Ты меня запугивать, что ли, пришел?
Железновский резко встал с кресла. Все же он был красив, этот
Железновский. Он был строен, широкоплеч, высок ростом. Почему она пошла со
мной, а не с ним? Что же он хочет теперь от меня? Он ее уже допросил? И
что он ей в самом начале говорил? Позвольте, полная вы арестантка сегодня!
Ваш муж - беглец. Мы все падаем с ног, улаживая его бегство. А что же вы?
С кем - вы? Может, с такими неотесанными газетчиками, жалеющими все и вся?
Тогда - отвечайте за все сразу.
Он догадался, о чем я думаю. И, стоя уже на выходе, в дверях,
проговорил устало:
- Ладно! Пошел ты!.. Главное, чтобы ты знал, пока жива и здорова наша
женщина... Ты о ней стал думать?.. Сразу после стенки?
- Ты еще и циник... Думается так, как не ожидаешь. Я действительно
думал и о ней, и о нас.
- Мне бы сейчас твои заботы! Летописец ты летописец, найдешь ли ты
когда-то все это сырье, которое варится, варится. И она, и он - тут. И мы
- тут. И твой разлюбезный Шмаринов, который был дураком и останется
таковым, тут...
- Не лезет в душу начальству, как ты? - укусил я.
Железновский смерил меня презрительным взглядом:
- Чучело ты. Человек и живет для карьеры. Он же, этот твой
волейболист, ушел от такой могучей силы, от такой крыши! Ну и пусть
хлебает свой жиденький супик! За что?! Ну за что?! Ведь все равно - все
подпишет! Каждый листик, каждую телеграммку здешнюю! Праведник! А
телеграммки-то, летописец! Такие телеграммки! Поглядел бы ты на них. Не
стал бы и расспрашивать...
Через много лет я в архивах нашел три телеграммы: они относятся к
тому приезду Л.П.Берия в наш тихий городок, стоящий на самой границе.
П_е_р_в_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно. Спецотдел погранвойск СССР. Передать
лично И.В.Сталину. Мною на месте сразу по приезде выяснены подробности
утечки материала. Первые данные указывают на следующие обстоятельства. В
первую очередь, на данном участке границы существенно ослаблена
бдительность. Суду подвергнуты все задействованные в боевых порядках ранее
лица. Расстреляны начальник заставы и его заместитель по политчасти, до
десяти лет каждый получил сержантский состав. Представлен к награде из
рядовых некто Егоров Виталий Федорович. Он предупреждал начальника
заставы, что намечается политическая акция на участке границы, который
охраняет застава. Все пограничные войска на этот час сменены и
расформированы.
БЕРИЯ".
В_т_о_р_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно.
Спецотдел погранвойск СССР.
Передать лично И.В.Сталину.
Даю личную характеристику материала, ныне не подвластного мне.
ШУГОВ ПАВЕЛ АФАНАСЬЕВИЧ. Призван на пограничную службу в 1937 году.
Рядовой, курсант, офицер. Образование - высшее, военное. Окончил с
отличием академию семь месяцев тому назад. Направлен кадрами сюда, хотя
подозревался, как и многие, на курсе. В учебном заведении, где проходил
службу Шугов П.А., был выкраден Боевой Устав. Выкрадка постраничная. Устав
был в руках и Шугова, что свидетельствует о причастности его к
постраничной пропаже целого Устава. В Москве мною даны указания
тщательного расследования причастных лиц, назначивших полковника Шугова
комендантом, а также присвоившим ему очередное воинское звание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
герой-отец! У меня дети плодятся, как кролики! Слушай, а не мешают ли тебе
дети нести настоящую пограничную службу? Они не кричат, когда ты спишь? И
ты сонный идешь по тропе, чтобы других уличить в плохой службе! Ты сам
плохой! Пусть его уведут! Пусть приведут тех, кто о нем что-то хорошее
скажет!
Берия плюхнулся на стул и закрыл рукой пенсне. Он сидел так долго,
вроде задремал. Старший лейтенант Павликов, испугавшись гнева начальства,
вышел на цыпочках, сухонькое его тело с висящим на животе ремнем боялось
потревожить даже воздух, в котором еще стояли длинной очередью слова,
произнесенные гневно, государственно. Шмаринов тоже не шевелился. Как и я.
Как и Железновский.
- Кто там еще? - Берия неожиданно поднял голову.
Никто не заметил, только он, что за дверью стоят люди, и только он
ждет их и только он может ими распоряжаться.
- Пусть заходят! - приказал Берия.
- Лаврентий Павлович, - Шмаринов нагнулся низко, по-рабски, - там
обед... Готов... Обед готов...
Берия поднял еще раз голову:
- Митя, какой обед, когда допросить их надо! "Обед!" Хорошо тебе
рассуждать! А у меня... У меня, Митя, тут болит. - Он постучал по сердцу.
- Какие кадры! Ну дерьмо, дерьмо, Митя! Хорошо, что я вам доверил! Когда
мне сказали, что ты здесь... Я и на охрану махнул рукой! Если Митя тут,
значит, тут есть охрана... "Обед!" Еще пообедаем! Зови! Они топчутся за
дверью, как слоны!
- Говоришь, Егоров фамилия?
- Егоров! Ефим Егоров! То есть... Рядовой Егоров!
- Ты не дрожи, Егоров! Ты чего дрожишь?
- Я? Я не дрожу... Мне чего дрожать? Я не начальство. Я лишь обед
варю... Я, Ефим Егоров... Обед варю! И спросите! Все всегда довольны. Мною
всегда довольны. Это так.
- Ты в свой котел еще мяса сто пудов толкаешь. И довольны тобой!
Берия снял пенсне и с любопытством рассматривал неуклюжего толстого
Егорова.
- Вон ты как набил свою кизю! Посмотри! Пупка, пожалуй, не видишь?
Повар! А, знаешь, какой инстинкт самосохранения у твоего брата? Когда
басмач нападает на заставу, как правило, повар остается в живых. Спрячется
в своей кухоньке. И сидит... У тебя было такое ощущение, что случится на
заставе беда?
- В каком смысле? - Глаза повара осоловели, он подумал: теперь можно
отличиться. Но что же сказать в ответ? Чтобы понравилось?
- В каком смысле? Ну в человеческом... Ты подумал, когда угощал
коменданта: а что-то не так!
- Вот вам крест - подумал! - Поварские лисьи глазки ласково
раскрылись, и он радовался, что придумал ответ. - Я же... Я и не угощал
его! И тогда сразу подумал: что-то не так! Начальство, они приезжают
весело, чтобы было... А этот... Даже не притронулся ни к чему! "Э-э, брат!
- подумал я. - Да у тебя гроб висит в душе! Что-то ты приехал к нам не с
радостью..."
- Видишь! - воскликнул Берия, одевая снова пенсне и в упор
разглядывая теперь Егорова. - Этот... Этот распознал... А тот, с большой
головой, начальник его, не распознал!
Берия стал носиться по комнате и хвалить Егорова, на ходу постукивая
его порой по крутому жирному плечу. Так надо относиться к пограничной
службе! Бдительность, бдительность, бдительность! Насчет наглядной
агитации... Смеемся. А была бы настоящая наглядная агитация о бдительности
- не посмел бы комендант, который учился в академии, был пропущен через
сито, улизнуть на сопредельную сторону! Сейчас бы мы сидели рядом и этот
повар готовил бы котлеты из джейранины!
- Ты можешь подстрелить джейрана? - остановился Берия резко перед
испуганным таким напором радости начальством.
- Мо-огу! - заверил Егоров.
- Видишь? - Берия опять обращался к двоим - Шмаринову и
Железновскому. - Может! А тот лысый индюк не распознал! Он, уверен, не
может убить и джейрана!
Потом Берия буквально вытолкал Егорова. И допрашивал уже замполита
Семяко - длинного худющего лейтенанта с угреватым лицом. Кричал и ему о
наглядной агитации. Не все сделано в этом плане! Не все проработано! И в
первую очередь - виноват, значит, замполит! Имея такого многодетного
начальника заставы, замполит обязан был тянуть лямку за двоих. Ежедневно
надо было бы, как молитву, твердить о бдительности. Ни на минуту не
упускать из виду этот вопрос...
Где-то в четыре часа был подписан Берией приказ (об этом мне сказал,
придя вечером в редакцию, Железновский): разжаловать до рядового
начальника заставы старшего лейтенанта Павликова, разжаловать до рядового
лейтенанта Семяко. Дело их передать в военную прокуратуру. Вместе с
Павликовым и Семяко под стражу были взяты еще семь человек: старшина
заставы Вареник, сержанты Енгибаров, Король, Строев и Зиннатулаев, а также
младший сержант Урузбаев и ефрейтор Самвелян. Все они служили на заставе
по шесть лет срочной. Никто из них не имел дисциплинарных взысканий.
- Ты молодец! - Железновский развалился в редакторском кресле. -
Вовремя ты умеешь исчезать.
Я действительно сумел уйти вовремя и незаметно. Только они пошли на
обед, я выскользнул из помещения, где производились допросы. Охрана
придирчиво меня оглядывала, несмотря на то, что видели меня.
- Ладно, пусть топает, - сказал один из них, старший. - Он был там, с
самим.
Я бы не сказал никому, тем более Железновскому, кого я увидел, выходя
из ворот штаба. Это была та самая женщина. Та самая. Та самая, с которой я
танцевал. Которую увел от Железновского. Я думаю: он мне этого не простил.
Я думаю также: он тянется ко мне потому, что я победил его в поединке. Он
привык к легким удачам. А тут натолкнулся на сопротивление. Поединок
окончился не в его пользу. Я таких, кому проигрываю, не люблю. Но
Железновский оказался добрее. Лучше меня.
Я наблюдал за ним. Он все качался в кресле редактора, рассказывал,
что отобедал лишь чуточку, а потом занялся делами охраны. Я же должен
понимать: все идет спонтанно, на быструю руку. Не дай Бог, что-то
случится! Тогда действительно всем, всем... Тогда... Как этого
большеголового чмура - к стенке!
- Почему ты так говоришь? Что, его уже - к стенке?!
Мне до боли стало жалко начальника заставы - это худенькое,
бедненькое создание, невинно втесавшееся в разговор с начальством, стало
уже жертвой? Но говорилось же только об отстранении от должности и
разжаловании?
Я давно поднял голову от рукописи, которую должен был сдать в набор
еще день тому назад: мой редактор совсем отключился, страх заполнил его
душу.
- А я разве сказал, что к стенке? - заулыбался Железновский. - Тебе
послышалось. Ты же отключен, читаешь.
- Послушай, все-таки ты серьезно говорил? - Я встал, подошел к нему.
- Не мог же я ослышаться. Сперва ты сказал о разжаловании, а потом вдруг о
стенке.
- А тебе это не все равно? - Он стал раскачиваться в кресле
размашистее. - Чего ты так ерепенишься? Чего прыгаешь?
- Вы зачем меня брали? Почему?
- Людей не хватает, сударь. На безрыбьи и рак рыба. - Он издевался.
- Вот так, майор! "Давай дружить! У меня тут - никого-о!" А потом
приходит и говорит: я пообедал, я отобедал... Лишь чуточку! А того-то
чмура - к стенке!
- Чудак! Я знал, главное, что ты такой! Я и взял тебя - как
летописца. - Железновский вдруг хихикнул. - Ну кто еще потом, по-отом
расскажет человечеству, как меня, к примеру, забросило в этот вонючий край
шакалов? Кто расскажет, кроме тебя, моему дорогому предку, как я,
необузданный и чаще смиренный, живу сегодня, снова болтаю языком? И меня,
бывшего подполковника, работающего на генеральской должности, допрашивает
сопляк, который ко всему испортил мне однажды такой чудный танцевальный
вечер? Он хочет знать о стенке! Но, мальчик, - держи и ты язык за зубами.
Даже Шмаринов, который вроде любит тебя, не спасет от твоего языка и
истерик! Даже он сморщился, наблюдая за тобой во время допросов. Ведь на
твоей простецкой роже все было написано. Ах, как ты был против всего!
Что-то появлялось у тебя и другое на роже! Может, мол, меня постеснялись -
не били? Заносит уже вас, мой друг!
- Ну говори еще, говори! Конечно, я - рожа! Я дергался, когда...
Впрочем, я не знаю, как у вас бьют, не был у вас еще...
- Успокойся, даже если бы ты захотел - не били бы! Обычно стараются
пешечки. Они и выбивают потроха, когда начальству не отвечают толково.
- Ты меня запугивать, что ли, пришел?
Железновский резко встал с кресла. Все же он был красив, этот
Железновский. Он был строен, широкоплеч, высок ростом. Почему она пошла со
мной, а не с ним? Что же он хочет теперь от меня? Он ее уже допросил? И
что он ей в самом начале говорил? Позвольте, полная вы арестантка сегодня!
Ваш муж - беглец. Мы все падаем с ног, улаживая его бегство. А что же вы?
С кем - вы? Может, с такими неотесанными газетчиками, жалеющими все и вся?
Тогда - отвечайте за все сразу.
Он догадался, о чем я думаю. И, стоя уже на выходе, в дверях,
проговорил устало:
- Ладно! Пошел ты!.. Главное, чтобы ты знал, пока жива и здорова наша
женщина... Ты о ней стал думать?.. Сразу после стенки?
- Ты еще и циник... Думается так, как не ожидаешь. Я действительно
думал и о ней, и о нас.
- Мне бы сейчас твои заботы! Летописец ты летописец, найдешь ли ты
когда-то все это сырье, которое варится, варится. И она, и он - тут. И мы
- тут. И твой разлюбезный Шмаринов, который был дураком и останется
таковым, тут...
- Не лезет в душу начальству, как ты? - укусил я.
Железновский смерил меня презрительным взглядом:
- Чучело ты. Человек и живет для карьеры. Он же, этот твой
волейболист, ушел от такой могучей силы, от такой крыши! Ну и пусть
хлебает свой жиденький супик! За что?! Ну за что?! Ведь все равно - все
подпишет! Каждый листик, каждую телеграммку здешнюю! Праведник! А
телеграммки-то, летописец! Такие телеграммки! Поглядел бы ты на них. Не
стал бы и расспрашивать...
Через много лет я в архивах нашел три телеграммы: они относятся к
тому приезду Л.П.Берия в наш тихий городок, стоящий на самой границе.
П_е_р_в_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно. Спецотдел погранвойск СССР. Передать
лично И.В.Сталину. Мною на месте сразу по приезде выяснены подробности
утечки материала. Первые данные указывают на следующие обстоятельства. В
первую очередь, на данном участке границы существенно ослаблена
бдительность. Суду подвергнуты все задействованные в боевых порядках ранее
лица. Расстреляны начальник заставы и его заместитель по политчасти, до
десяти лет каждый получил сержантский состав. Представлен к награде из
рядовых некто Егоров Виталий Федорович. Он предупреждал начальника
заставы, что намечается политическая акция на участке границы, который
охраняет застава. Все пограничные войска на этот час сменены и
расформированы.
БЕРИЯ".
В_т_о_р_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно.
Спецотдел погранвойск СССР.
Передать лично И.В.Сталину.
Даю личную характеристику материала, ныне не подвластного мне.
ШУГОВ ПАВЕЛ АФАНАСЬЕВИЧ. Призван на пограничную службу в 1937 году.
Рядовой, курсант, офицер. Образование - высшее, военное. Окончил с
отличием академию семь месяцев тому назад. Направлен кадрами сюда, хотя
подозревался, как и многие, на курсе. В учебном заведении, где проходил
службу Шугов П.А., был выкраден Боевой Устав. Выкрадка постраничная. Устав
был в руках и Шугова, что свидетельствует о причастности его к
постраничной пропаже целого Устава. В Москве мною даны указания
тщательного расследования причастных лиц, назначивших полковника Шугова
комендантом, а также присвоившим ему очередное воинское звание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35