У нее возникло ощущение, что его уже ничто не удивляет. Для него не существует ни радости, ни боли. С тупым равнодушием он наблюдал за ее приближением.
– Ваша операция была удачной, – сказала она. – Опухоль извлекли, и велика вероятность, что она доброкачественная. У вас есть все шансы на полное выздоровление. На возвращение к нормальной жизни.
Ее слова, казалось, не произвели никакого впечатления на старика. Он снова отвернулся к окну.
– У такого, как я, не может быть нормальной жизни.
– Но мы можем контролировать припадки. Возможно, нам даже удастся избавиться от них раз и…
– Меня все боятся.
Эти слова, произнесенные с такой покорностью и обреченностью, все объясняли. Он страдает болезнью, от которой нет лекарств, от которой нельзя излечиться. И нет хирургической операции по удалению страха и отвращения, которые испытывали к нему соседи.
– Я вижу это по их глазам, – признался он. – Вижу каждый раз, когда прохожу мимо них по улице или случайно задеваю в магазине. Они шарахаются, как будто их обожгли кислотой. Все боятся прикоснуться ко мне. Вот уже тридцать лет до меня никто не дотрагивался. Только врачи и медсестры. Люди, у которых нет выбора. Вы же видите, я ядовит. И опасен. Я городское чудовище.
– Нет, господин Эмерсон. Вы не чудовище. Все эти годы вы обвиняете себя в том, что случилось много лет назад, но я не верю в вашу вину. Это болезнь. Вы не отвечали за свои поступки.
Старик не смотрел на нее, и Клэр сомневалась, что он ее слышит.
– Господин Эмерсон!
Уоррен по-прежнему смотрел в окно.
– Очень любезно с вашей стороны, что пришли проведать меня, – пробормотал он. – Но только не надо меня обманывать, доктор Эллиот. Я знаю, что я сделал. – Он глубоко вздохнул и как будто бы еще больше съежился. – Я так устал. Каждую ночь засыпаю с мыслью о том, что уже не проснусь. С надеждой на это. И каждое утро, открывая глаза, испытываю разочарование. Люди считают, что это так трудно – бороться за жизнь. Но знаете, на самом деле это просто. Гораздо труднее умереть.
Клэр нечего было сказать в ответ. Она посмотрела на поднос с нетронутой едой, который стоял на подоконнике. Куриная грудка в соусе, горка риса, зернышки которого поблескивали крохотными жемчужинками. И хлеб, основа жизни. Жизни, которая так опостылела Уоррену Эмерсону. «Я не могу заставить тебя жить, – подумала Клэр. – Я могу насильно кормить тебя жидкостями через нос, но не способна вдохнуть радость в твою грудь».
– Доктор Эллиот!
Обернувшись, Клэр увидела стоявшую в дверях медсестру.
– Вам звонит доктор Клевенджер из патологии, пытается застать вас. Он на третьей линии.
Клэр вышла из палаты Уоррена Эмерсона и сняла трубку на посту дежурной медсестры.
– Клэр Эллиот слушает.
– Я рад, что поймал вас, – сказал Клевенджер. – Доктор Ротстейн предупредил меня, что вы приедете сегодня, и я подумал, что, может быть, вы зайдете к нам в патологию и посмотрите эти срезы. Ротстейн уже спускается.
– Что за срезы?
– С опухоли, которую удалили вашему пациенту во время краниотомии. Целая неделя ушла на то, чтобы установить природу этой ткани. Я только сегодня получил срезы.
– Это менингиома?
– Ничего похожего.
– Тогда что же?
В его голосе она почувствовала нотки восторга.
– Это невероятно, вы должны сами на это посмотреть.
Ферн Корнуоллис увидела приветственный транспарант под потолком спортивного зала и вздохнула.
«Старшая школа Нокс – лучшее всех!!!»
Надо же, ученики так старались, готовили этот транспарант, карабкались по высоченным лестницам, чтобы закрепить его на балках, но даже не удосужились проверить грамматику. Позор для школы, учителей и для самой Ферн, но снимать растяжку и исправлять ошибку слишком хлопотно. Впрочем, когда выключат свет, начнет грохотать музыка, и воздух наполнится парами подростковых гормонов, вряд ли кто заметит этот ляп.
– Вечером обещали снегопад, – сообщил Линкольн. – Как думаешь, может, стоит отменить мероприятие?
«Кстати, о гормонах». Ферн обернулась, и у нее внутри все задрожало – так случалось каждый раз, когда она видела его. Удивительно, но он не замечал ее тоскующего взгляда. Мужчины так слепы!
– Мы уже два раза переносили праздник, – возразила она. – Детям нужна какая-то отдушина, чтобы пережить этот ужасный месяц.
– Говорят, выпадет до ста пятидесяти миллиметров осадков, к полуночи снег усилится.
– К тому времени бал уже закончится. Они все разойдутся по домам.
Линкольн кивнул, с явным беспокойством оглядывая спортзал, который украсили бело-голубыми лентами и серебристыми воздушными шарами. Холодные краски зимы. Группка девчонок – почему вся работа вечно достается девочкам? – накрывала столы, устанавливала чашу для смешивания пунша и подносы с печеньем, раскладывала одноразовые тарелки и салфетки. В дальнем углу лохматый парень настраивал аппаратуру, и усилитель периодически исторгал мерзкие звуки, от которых закладывало уши.
– Пожалуйста, убавь звук! – крикнула Ферн, прикладывая руку ко лбу. – С этими детьми я вконец оглохну.
– Может, это и к лучшему, они ведь такую ужасную музыку слушают.
– Да, городской рэп в наших лесах. Такими движениями только опавшие листья раскидывать.
– Известно, сколько народу придет сегодня?
– На первый праздник в этом учебном году? Полагаю, полный зал. Четыре класса, минус тридцать восемь потенциальных смутьянов, которых не допустили.
– Их уже так много?
– Я провожу упреждающую политику, Линкольн. Один проступок – и тебя отстраняют от учебы на неделю. И даже не пускают на территорию школы.
– Ну, это существенно облегчит мою задачу. В ночную смену я сегодня поставил и Долана, и Пита Спаркса, так что по крайней мере двое будут все время присматривать за порядком.
Оглушительный грохот подноса заставил их обернуться – на полу валялось рассыпанное печенье. Светловолосая девочка с ужасом посмотрела под ноги. Потом развернулась и обрушила свой гнев на стоявшую рядом темноволосую подружку.
– Ты поставила мне подножку.
– Да нет, что ты.
– Ты весь день меня толкаешь!
– Послушай, Донна, не надо валить на меня, если у тебя самой ноги заплетаются!
– Хватит! – вмешалась Ферн. – Поднимайте все с пола, иначе обе будете наказаны!
К директрисе повернулись два злобных лица.
– Но, мисс Корнуоллис, она… – почти в один голос сказали девочки.
– Вы слышали, что я сказала?
Девочки обменялись ядовитыми взглядами, и Донна пулей вылетела из спортзала.
– Вот что у нас творится, – вздохнула Ферн. – Вот с чем мне приходится иметь дело. – Она подняла голову и посмотрела на высокие окна спортзала. Дневной свет угасал.
На улице закружились первые снежинки.
Сумерки были тем временем суток, которого она боялась больше всего. С наступлением темноты страхи Дорин Келли рвались наружу, словно джинны из закупоренных кувшинов. При свете дня в ней еще теплилась надежда, хотя и тонкая, как паутинка, но Дорин вполне могла мечтать о том, что она снова молода, очаровательна и соблазнительна, и Линкольн вернется к ней, как бывало уже не раз. Но непременным условием его возвращения была трезвость. О, как же она старалась не срываться! Она снова и снова пыталась убедить Линкольна в том, что на этот раз она завязала окончательно. Но потом снова появлялась знакомая жажда, похожая на першение и зуд в горле, и она снова сворачивала на скользкую дорожку, снова чувствовала вкус кофейного бренди на языке, а потом уже неслась по наклонной, не в силах остановить падение. Но больнее всего было не сознание собственного малодушия или потери человеческого достоинства. Больнее всего видеть отвращение в глазах Линкольна.
«Вернись ко мне. Я все еще твоя жена, и ты обещал любить меня и заботиться обо мне. Вернись же, вернись ко мне снова!»
За окном мерк серый дневной свет, и вместе с ним угасали надежды, которые она лелеяла весь день. Надежды ложные и несбыточные – в минуты просветления она это отчетливо понимала. С наступлением ночи к ней возвращалась ясность мысли.
И отчаяние.
Она села за кухонный стол и налила первую рюмку. Как только кофейный бренди обжег желудок, Дорин почувствовала тепло, растекающееся по венам, приносящее блаженное отупение. Она налила еще рюмку – и вот уже онемели губы, лицо. И притупились страхи.
После третьей дозы она уже не испытывала ни боли, ни отчаяния. Более того, каждый глоток прибавлял самоуверенности. Естественной самоуверенности. Когда-то ей удалось влюбить его в себя; значит, она сможет сделать это еще раз. Она до сих пор сохранила фигуру, хорошую фигуру. А он ведь мужчина, верно? Его можно упросить. Главное – поймать момент его слабости.
Дорин неуклюже поднялась из-за стола и надела пальто.
На улице начинался снегопад – мягкие кружевные хлопья медленно падали с черного неба. Снег был ей на руку; разве придумаешь лучшее украшение для волос, чем блестящие снежинки? Она шагнет за порог его дома с длинными распущенными волосами и нежным румянцем на щеках. Он пригласит ее войти – не сможет не пригласить, и наверняка между ними проскочит искорка страсти. Да-да, именно так все и произойдет. Со снежинками в волосах.
Но до его дома пешком не дойти. Значит, надо подыскать машину.
Она пошла по улице в сторону супермаркета «Кобб энд Моронгз». Оставался час до закрытия, и припозднившиеся покупатели торопились по пути домой прихватить еще один пакет молока или пачку сахара на всякий случай. Как Дорин и ожидала, перед магазином было припарковано несколько автомобилей, у некоторых работали и двигатели, и печки. В холодную ночь нет ничего хуже, чем сесть в свою машину и обнаружить, что двигатель не заводится.
Дорин шла по тротуару, оглядывая машины и решая, какую выбрать. Только не пикап – это все-таки не дамская машина, и конечно же не «Фольксваген», у нее есть дела поважнее, чем мучиться с его кондовой коробкой передач.
Зеленый седан. Вот то, что нужно.
Она бросила взгляд на дверь супермаркета, убедилась в том, что никто не выходит, и скользнула в машину. Водительское сиденье было удобным и теплым, воздух из печки приятно грел колени. Она переключила передачу, нажала на газ и лихо рванула от обочины. В багажнике что-то грохнуло.
Она уже отъехала, когда чей-то голос крикнул вслед:
– Эй! Эй, верните мою машину!
Петляя по улицам, она проехала несколько кварталов, прежде чем сообразила, как включить фары, еще один квартал остался позади, пока она разобралась со стеклоочистителями. Теперь ничто не мешало обзору, и она видела перед собой дорогу. Дорин прибавила газу, и седан слегка занесло на свежем снегу. Огибая углы, она слышала, как в багажнике что-то перекатывается и звякает. Она доехала до дома Линкольна и остановилась на подъездной дорожке.
В доме было темно.
Она вылезла из машины, спотыкаясь, взошла на крыльцо и забарабанила в дверь.
– Линкольн! Линкольн, мне нужно поговорить с тобой! Ты все еще мой муж!
Она все стучала и стучала, но свет так и не зажегся, а дверь была заперта. Сукин сын, он забрал у нее ключи, и она не может войти!
Дорин вернулась в машину и долго сидела там, не заглушив мотор и не выключив печку. Снег все падал, бесшумно ложась на ветровое стекло. Линкольн обычно не дежурит в ночь на субботу, так где же он? Она мысленно перебрала все места, где он мог коротать вечер, терзаясь мучительными догадками. Она не была дурой и прекрасно понимала, что Ферн Корнуоллис давно положила глаз на Линкольна. Да и других охотниц, должно быть, немало, кто же устоит перед мужчиной в форме полицейского? Тревога нарастала в ней, и Дорин, застонав, принялась раскачиваться взад-вперед. «Вернись домой, вернись домой. Вернись ко мне».
Даже печка не могла унять озноб, пробиравший Дорин до самых костей, до самого сердца. Сейчас ей был необходим живительный глоток бренди, только он мог согреть ее, вернуть к жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53