Она стояла на веранде, молитвенно сложив руки, и внимательно слушала проповедь Тамбовцева: к тому моменту накал страстей в его речи достиг высшей точки. Шерифу речь старого дока больше напоминала вечернюю сказку, одну из тех, которые в годы его детства читал по радио дядюшка Римус, с небольшой поправкой — дядюшка Римус никогда не читал ТАКИХ страшных сказок.
— …больной задыхается, — XXXX-Х! — очень натурально изображал Тамбовцев, — ему не хватает воздуха, язык чернеет, распухает и вываливается изо рта…
— Это правда, Кирилл?
Шериф подошел, обнял ее за то место, которое они по обоюдному согласию называли талией, и поцеловал.
— Васька дома?
— Дома, слава богу. Только что пришел.
Отлично. Одной проблемой меньше. Все-таки гораздо спокойнее — И СВОБОДНЕЕ — себя чувствуешь, зная, что твои близкие в безопасности.
«Крепкий тыл — основа фронта» — так говорил в армии их комбат. Всем хотелось служить в десанте, пограничных войсках или морской пехоте, лицом к лицу с настоящей опасностью. Но Баженов попал в обычную тыловую часть, служил водителем на «хлебовозке». Потом уже, на собственном опыте, он неоднократно убедился в правоте слов комбата — старого тридцатисемилетнего мужика, как казалось тогда. Сейчас ему самому тридцать шесть, и про крепкий тыл он знает не понаслышке. «Крепкий тыл — основа фронта».
— Не волнуйся. Я разберусь. Ты, главное, сиди дома и Ваську никуда не пускай. Даже в туалет. Пусть мочится с заднего крыльца.
Как был, в сапогах, он прошел в комнату. Некогда было снимать.
Сын сидел на диване, забившись в угол.
— Васька! Все в порядке?
Сын, обычно такой разговорчивый, только кивнул. Шерифу не понравилось выражение его лица. Какое-то испуганное. Он подошел, присел рядом.
— Что с тобой?
Васька помотал головой. Это должно было означать: «Ничего».
Анастасия видела комочки земли, упавшие со знаменитых ковбойских сапог мужа, но не сказала ни слова. «Значит, у него была причина так сделать. Мне легче убрать, чем ссориться».
— Что случилось? — повторил Баженов. Васька молчал.
— Испугался, наверное. Вон, по радио какие ужасы передают. Тамбовцев небось опять с утра «на кочерге». Ишь, как старается, — подала голос Анастасия.
— Угу… — Шериф потрепал сына по голове. — Не бойся. Я контролирую ситуацию. — Любой мужчина хочет быть героем для своего сына. У Баженова это получалось. И он очень этим гордился.
— Ну ладно. Вернусь, поговорим. — На языке у Шерифа крутился какой-то вопрос, который он хотел задать сыну. Что же он хотел спросить? Забыл. Черт возьми, напрочь забыл. Иногда это бывает.
— Ты… это, Василий. Остаешься за старшего. Следи, чтобы мама никуда из дому не выходила. И сам никуда не уходи: кто ее будет защищать, если вдруг прибежит бешеная собака? — Шериф уже верил в эту байку про бешеную собаку так, словно не сам ее придумал час назад.
Васька кивнул.
— Ну пока! — Баженов встал с дивана и направился к выходу. В дверях коснулся жены — просто положил тяжелую руку ей на плечо.
Она протянула ему сверток в промасленной бумаге. Он знал, что там лежит: бутерброды. Молча взял и пошел дальше. Никаких «спасибо» и «пожалуйста»: она не для того делала бутерброды, чтобы услышать «спасибо», просто знала, что он с утра еще ничего не ел, и этой причины было достаточно.
На крыльце он остановился, похлопал себя по карманам. Она достала из передника пачку сигарет и протянула мужу.
Шериф поскреб красный обветренный подбородок с пробивающимися иголками щетины и сказал:
— Ты не бойся. Я справлюсь.
— Я знаю, — ответила она.
Возможно, если бы она знала, что это — их последний разговор, то бросилась бы ему на шею, начала причитать, ахать и охать… Но скорее всего, нет. Она бы так и стояла на месте, вытирая полинявшим передником красные натруженные руки. У нее никогда не было чувства, что они чего-то НЕ УСПЕЛИ. У них все было ХОРОШО.
— Пока, — сказал Шериф и, не оглядываясь, пошел к машине.
Часы у него на руке показывали десять минут седьмого.
* * *
— Ну вот, пожалуй, и все, что я вам вкратце хотел рассказать про бешенство…
У Левенталя округлились глаза. «Вкратце»?!! Старый дурень болтал без устали час с лишним и, если бы он время от времени не щипал его за локоть, вещал бы еще столько же.
Левенталь не стал ждать милостей от природы, он запрыгнул Тамбовцеву на колени, оттеснил от микрофона и сказал:
— Спасибо Валентину Николаевичу за полезную и содержательную лекцию.
— Да ухожу, ухожу, — пробурчал Тамбовцев, выбираясь из-под тщедушного Левенталя. Его переполняло ощущение хорошо сделанного дела. Теперь — он был уверен на сто пятьдесят процентов, как любил говорить Шериф, — никто и носа не посмеет высунуть на улицу. Конечно, кое-где пришлось приврать. Откровенно говоря, он ни разу не видел больного бешенством. Больную собаку — видел. Восемнадцать лет назад. А человека — нет. И уж тем более он напрочь забыл все симптомы этой страшной болезни. Когда-то он учил это в институте…
В институте… Одно из самых ярких воспоминаний — первое занятие по анатомии. На столе из блестящей нержавейки лежит мужской труп, и девчонки сразу делятся на три неравные группы: первые, самые многочисленные, стараются не смотреть на синий сморщенный член, вторые, их поменьше, смотрят с любопытством, а две оторвы — самые прожженные, он это понял с самого начала, так потом и оказалось, — деловито переворачивают его пинцетом, выражение их лиц говорит: «Ничего особенного».
Про бешенство он помнил только то, что это — страшная и неизлечимая болезнь. И еще — слово «водобоязнь», лежащее на полке памяти где-то неподалеку от «бешенства».
В конце концов, на что человеку дана фантазия? А она его сегодня не подвела.
Не зря выпил. Для вдохновения. Пошло на благо: все, до последнего грамма.
Тамбовцев наклонился — при этом он весь покраснел и коротко хрюкнул — и галантно поцеловал пухлую ручку мадам Золовкиной.
— Валентин Николаевич! — Золовкина говорила шепотом, но все равно как-то ухитрялась пищать. — Вы не проводите меня до дома? А то я одна боюсь.
Тамбовцев подкрутил несуществующие усы и, молодцевато тряхнув седой головой, ответил:
— С удовольствием, Татьяна Александровна! — Он сложил калачиком левую руку и повернулся к ней. — Вот только… Одно маленькое «но»… Ваш муж, мой шер, он такой ревнивец… Что он скажет, увидев нас вместе?
— Да ничего не скажет, — махнула рукой Золовкина. — К вам-то уж точно ревновать не будет.
«Старая корова! Молотом — в лоб, серпом — ниже пояса. Неужели я настолько стар, что ко мне нельзя приревновать?» — с досадой подумал он, а вслух сказал:
— Спасибо за комплимент, благоуханная!
Золовкина украдкой обнюхала подмышки, от Тамбовцева это не укрылось. Он снова повеселел.
Один-один. Натуральная корова! Когда-нибудь ты поймешь, что я был самым галантным кавалером в твоей скучной жизни. Вон муженек-то твой перепугался. Не пришел тебя встретить. И только доблестный рыцарь Тамбовцев оказался настолько благороден, что согласился доставить твою тушу до дома в целости и сохранности. Когда-нибудь ты это поймешь. Но будет поздно! По сути дела, уже поздно. Мое сердце отныне принадлежит другой.
— Пойдемте, Татьяна Александровна. Она взяла его под руку, и они медленно побрели по школьному коридору. Часы на стене показывали четверть седьмого. До того момента, когда город полностью погрузился в черное, убийственное безумие, оставалось всего несколько часов.
* * *
Шериф проехал вдоль Центральной улицы и не увидел никого. Изредка на шум мотора отдергивались занавески на окнах, и за стеклом мелькало чье-то испуганное лицо, но тут же занавески задергивались снова, и лицо исчезало.
Даже собаки лаяли приглушенно: хозяева выгнали их из будок и заперли в сенях, опасаясь бешеного пса.
Хорошо. Пока все идет, как надо. Мне будет спокойнее, если все будут сидеть по домам. Пусть городок вымрет, как перед набегом индейцев, Шериф сам разберется, что к чему.
Баженов медленно катил по Горной Долине. На перекрестках он притормаживал и внимательно оглядывал переулки. Пусто! Молодец Тамбовцев! И он — тоже молодец. Версия с бешенством прокатила на «ура». Когда он на все сто пятьдесят процентов будет уверен, что город на замке, тогда выступит в сторону «дальнего» леса, чтобы перекрыть дорогу этой светящейся дряни.
Баженов доехал до конца Центральной и по Пятому переулку повернул направо, на первом перекрестке — снова направо.
Улица Ленинского комсомола была пустынна. Ни звука, ни лая, ни голоса. Впрочем, голос был. Левенталь говорил, что на сегодняшний день радио Горной Долины прекращает свою работу, а еженедельный концерт по заявкам состоится в другой день, о чем он сообщит дополнительно.
Шериф задумался. Он как-то упустил из виду это обстоятельство, не принял вовремя решение: где бы ему хотелось видеть Левенталя — дома или за пультом радиоузла? Где бы он был полезнее?
А, черт с ним. Пусть бежит домой. Все должно быть по-настоящему. Шутки закончились.
Баженов продолжал объезд городка. Проехав — от Ног до Головы — улицу Ленинского комсомола, Шериф свернул налево.
Московская. Самая тревожная, с ней всегда больше всего хлопот. Понятно, почему — из-за Белки.
Баженов прокатился мимо больницы. На крыльце — никого. Этот новый док, как его там? Пинт. Наверное, он все-таки хороший парень, не имеющий к зловещей штольне никакого отношения. Ведь он его проверил. Нормальный, живой человек. Может ссать, как все. Наверняка у него красная кровь, серые мозги и сизые кишки, как у всех нормальных людей, но ведь не будешь вспарывать живот или проламывать голову для того, чтобы убедиться в этом. Гораздо проще попросить помочиться. Всего лишь только помочиться, что он и делал со всеми приезжими вот уже десять лет подряд. И ведь никто не отказывался (а как тут откажешься, Шериф умел убеждать), правда, после принудительного мочеиспускания у людей почему-то пропадало желание ехать в Горную Долину… Но ведь это— только к лучшему, не так ли? Пожалуй, новый док был первым, кто не передумал. Видимо, ему сильно приспичило. Но зачем?
Может, есть какая-то связь между приездом Пинта и тем, что происходит в заброшенной штольне? Шериф чувствовал, что есть. Но какая? В штольне возникло свечение, потому что Пинт приехал? Тогда его надо немедленно к ногтю. Правда, пока не заметно, чтобы у нового дока имелись злые намерения… но ведь и у Микки их вроде бы не было. До поры до времени.
А может, наоборот: Пинт приехал потому, что свечение возникло? Но, опять же, зачем? И как он узнал?
По своему опыту Баженов знал, что никакую версию сбрасывать со счетов не стоит. Любая, даже самая головоломная и абсурдная, заслуживает рассмотрения. Но… За пределами реального не может быть никакой цельной версии, она распадается на куски, как гнилая тряпка. Реальный мир потому и реален, что причинно-следственные связи в нем ясны и очевидны, они составляют саму ткань реального мира, как только пытаешься покинуть его пределы, обычная логика перестает действовать, у иррационального свои, неведомые человеку, законы.
То, что иррациональное существует наравне с рациональным, Шериф не сомневался. Как не сомневался и в том, что у него должны быть свои законы. Но кто знает эти законы? Увы, не он.
Давайте поставим вопрос проще: кто он, этот Пинт? Враг или друг? Непонятно. Хорошо. Пусть пока это непонятно. Оставим это за скобками, как неизвестную величину. Некий икс. Попробуем зайти с другого конца.
Если Пинт — друг, что тогда? Тогда, если он друг и приехал сюда не случайно, его помощь может пригодиться. Значит… что получается? Надо взять его с собой? Ладно. Возьму.
Ну, а если Пинт — враг? Тогда его тем более надо взять с собой. «Крепкий тыл — основа фронта». А откуда взяться крепкому тылу, если там — враг?
Как ни крути, его нужно брать с собой и держать ухо востро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73