Он не знал почему, но не смог этого сделать. Он тихонько поскребся в стекло и услышал грузные шаги Тамбовцева. Доктор прижался к окну, приставив ладони к лицу, его нос сложился наподобие пятачка. Баженов кивнул и услышал, как тяжелые шаги, заставлявшие скрипеть половицы, направились к двери. На стекле остался жирный отпечаток лба и носа.
Тамбовцев выскочил на крыльцо. Он выглядел так, словно уже все ЗНАЛ. Наверняка. И все-таки короткий луч надежды блеснул на его лице, разгладил складки на лбу и заставил дрогнуть уголки губ. Баженов молча покачал головой, и Тамбовцев снова состарился на миллионы световых лет.
— Мы решили отнести ее в больницу, — громким шепотом сказал Баженов.
Тамбовцев кивнул. Плечи его дрожали. Он смахнул слезы. Не вытер, а именно смахнул, словно случайные капли дождя, и сказал:
— Я все понимаю…
Мужчины встретили его молча. Они расступились, глядя себе под ноги. Только один человек — хотя вряд ли его можно было назвать человеком — ухмылялся.
Ухмылялся, будто спрашивал: «Ну что, веселую забаву я вам устроил?»
Тамбовцев посмотрел на него странным взглядом — на всего целиком и одновременно сквозь него — и отвернулся.
Лиза лежала на руках у Ружецкого, и, если бы не безжизненно болтавшиеся ножки и измазанный кровью подол белой рубашки, можно было подумать, что она спит.
Тамбовцев подошел к Ружецкому.
— Дай ее мне… — сказал он. В этом голосе было все: чудовищная боль, бесконечная нежность и светлая печаль. Все сразу.
Ружецкий аккуратно переложил тело девочки на руки Тамбовцева.
— Я провожу его, — сказал Иван. — Я только провожу его до больницы…
Баженов молча кивнул: давай, мол.
— А что с этим? — спросил Мамонтов. Он всегда был из тех ребят, которые любят помахать кулаками после драки.
— Отведу его в участок, — ответил Баженов.
— Я с тобой, — заявил Ружецкий. — Вдвоем спокойнее. Баженов снова кивнул.
Он подождал, пока Тамбовцев с Иваном скроются в темноте, и только потом толкнул в спину Микки.
— Пошел, мразь!
Он хотел толкнуть его посильнее, чтобы тот упал на колени, но у Баженова опять ничего не вышло. Микки двинулся вперед танцующей походкой. Он всем своим видом давал понять, что главная роль в этой пьесе принадлежит ему.
Дойдя до Центральной, они свернули направо. Баженов отметил, что, когда они проходили мимо какого-нибудь дома, свет в окнах моментально гас. Он чувствовал, что их рассматривают из-за занавесок, с ненавистью и укоризной.
«Все верно, — думал Баженов. — Я виноват. Я очень виноват. В том, что не смог ПРЕДОТВРАТИТЬ ЭТО».
Они дошли до участка. Баженов вошел, зажег свет. Затем открыл дверь камеры и сказал Ружецкому, поджидавшему на улице:
— Давай его сюда!
Они втолкнули Микки в камеру, буквально забросили. Наконец-то Баженов добился того, чего хотел. Микки упал на колени и захрипел: натянувшаяся веревка сдавила шею. Баженов с грохотом захлопнул дверь камеры, запер замок на два оборота и положил ключи в сейф. Затем он закрыл сейф другими ключами и положил связку в карман.
Вместе с Ружецким они передвинули письменный стол на середину комнаты и поставили напротив дверей камеры. Ружецкий принес второй стул и сел рядом с Баженовым. Валерка переломил ружье, эжектор выкинул пустые гильзы. Ружецкий зарядил оба ствола картечью и щелкнул замками.
— Только пошевелись! — грозно сказал он. Микки с трудом поднялся на ноги. Он подошел к решетке и уставился на них с глумливой улыбкой.
— Это нужно было делать раньше, а не палить в воздух, сосунок.
— Ну ты, тварь… Заткнись, а не то вышибу тебе мозги. — Ружецкий посмотрел на Баженова, ища у него поддержки. — А?
— Он прав, — сказал Баженов. — Здесь нельзя. Здесь — закон.
— Закон, твою мать… — Ружецкий положил ружье на стол.
— Эй! — Микки повернулся к ним спиной. — Как насчет веревки? Вы же не хотите, чтобы я задохнулся? А?
Ружецкий посмотрел на Баженова взглядом, в котором явственно читалось: «Это уже слишком. Тебе не кажется, Кирилл?», но Баженов, стиснув зубы, встал из-за стола и подошел к решетке.
Он достал из кармана перочинный нож — тот самый, которым перерезал веревку на Лизиной шее, — и освободил Микки.
— Это — все, — сказал он. — Больше подарков не жди.
Микки потер занемевшие запястья, помассировал шею. Он немного походил по камере, с интересом разглядывая обстановку, и уселся на топчан, поджав под себя ноги.
Он смотрел на Баженова пристальным немигающим взглядом. И — улыбался.
* * *
Баженов снял чехол с пишущей машинки, заправил в каретку сандвич из двух листов, переложенных копиркой, покрутил валик. Он собирался печатать протокол: не хотел откладывать бумажную работу на потом, тем более что заняться все равно нечем —придется торчать здесь всю ночь, охраняя задержанного. «Задержанный». Пока он был только задержанным, если изъясняться на языке закона.
Он ударил по клавишам, и машинка затрещала, оставляя на бумаге бледные нечеткие отпечатки. Баженов напечатал прописными буквами: «ПРОТОКОЛ» и остановился.
Он взглянул исподлобья на Микки: тот по-прежнему, не отрываясь, смотрел на него с гнусной улыбочкой.
— Чего тебе? — спросил Баженов. Микки едва заметно покачал головой.
— Чего ты на меня уставился? Хочешь загипнотизировать? Не получится. Лучше ложись спать, утром за тобой приедут из Ковеля. Ты знаешь, что делают в тюрьме с насильниками? Особенно когда речь идет о маленьких девочках? Знаешь?
Микки жмурился от удовольствия, будто только что съел вкусное мороженое: клубничный пломбир или кофейное с орешками.
— Поулыбайся, гаденыш! Ты еще пожалеешь, что я не убил тебя там, на поляне… Ты долго будешь об этом жалеть. Лет восемь. Или десять. С утра до вечера, пока тебя будут насиловать всей камерой.
Баженов чувствовал, что говорит совсем не то, что думает. Просто говорит, потому что… ему неуютно от этого остановившегося взгляда.
Внезапно Микки что-то сказал, так тихо, что Баженову пришлось напрячь слух.
— Это ты в тюрьме, а я свободен.
— Свободен?! Ну-ну… — Он протянул руку к черному допотопному телефону, такому тяжелому, что под ним можно было квасить капусту. Баженов поднял трубку. Гудков не было. Он несколько раз ударил по рычагам, покрутил диск, но все впустую.
Баженов посмотрел на Ружецкого, тот взял трубку и поднес ее к уху. Он долго сосредоточенно сопел, потом пожал плечами:
— Линия повреждена. Обычное дело.
Да… Обычное дело. Телефонная линия повреждалась часто: во время сильного дождя или ветра, случалось, провода обрывались зимой, под тяжестью снега, но чтобы летом, в жаркую сухую погоду, когда на улице ни ветерка… Такого Баженов припомнить не мог. Такого никогда не было.
— Это ничего не меняет. Позвоню утром, — сказал Баженов и положил трубку.
Он снова придвинул машинку к себе и положил пальцы на клавиатуру. Надо было печатать протокол, но… что написать?
Баженов покосился на Микки: тот не отрывал от участкового внимательного взгляда.
Баженов даже не знал его настоящего имени. У Микки не оказалось при себе никаких документов. Когда следователь все это прочитает, то сразу же задаст вопрос: а почему вы не задержали его для выяснения личности? Обычная процедура. Не сочли нужным, лейтенант Баженов? На каких основаниях? Вы понимаете, что ваша первейшая обязанность — это профилактика правонарушений? Если бы вы не проявили халатность, то преступления не произошло. Что это значит? Прощай, звездочки? Прощай, должность? Прощай, форма?
— Черт! — Баженов от злости стукнул кулаками по столу.
— Что случилось, Кирилл? — встревожился Ружецкий.
— Ничего, все в порядке…
В порядке… Так ли это? Баженов снова испытывал то же самое ощущение, которое появилось у него на поляне: назойливое жужжание в голове, будто кто-то хотел залезть в его мозги.
Микки по-прежнему, не отрываясь, смотрел на него. Баженов понял, что он не просто молчит. Он разговаривает с ним, но… разговаривает у него в голове.
Тебе еще рано быть участковым. На эту должность найдут кого-нибудь другого. А ты поищи работу в другом месте. То-то будет рада, твоя жена! Она ведь ждет ребенка, правда?
— Заткнись, сволочь! — прошипел Баженов.
— Кирилл, что с тобой? С кем ты разговариваешь? — Ружецкий испуганно озирался, ведь рядом никого не было: только они двое. И еще — тот, в камере. Но он молчал.
Баженов похлопал Ружецкого по руке:
— Нет, нет… Все нормально. Просто… я немного устал. Знаешь что… Ты не мог бы принести кофе?
— Кофе?
— Ну да. Сбегай домой, налей в термос. Нам ведь тут всю ночь сидеть. Можешь захватить какого-нибудь печенья или пирожков — возражать не буду.
Ружецкий перевел взгляд с Баженова на того, кто сидел в клетке:
— Ты справишься один? Баженов принужденно улыбнулся:
— Конечно. Оставь мне ружье — для верности.
— Хорошо. Тебе кофе с сахаром? Баженов кивнул:
— И покрепче. Ночь длинная.
Ружецкий встал, с сомнением посмотрел на Баженова.
— Иди быстрее. Я в порядке. — Баженов открыл дверь участка, и Ружецкий нехотя вышел на крыльцо.
— Кирилл, — сказал он, понизив голос. — Он мне не нравится.
Баженов оглянулся. Микки следил за каждым его движением. Понимая, что совершает еще одну ошибку, Баженов вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь.
— Я в него тоже не влюблен, что дальше? Сидеть всю ночь без кофе? Не бойся. Что может случиться?
— Я не хочу оставлять тебя одного, — сказал Ружецкий, и по его тону нельзя" было понять, за кого он опасается больше: за надзирателя или заключенного.
Баженов вздохнул, достал из кармана связку, на которой висел ключ от сейфа, и отдал Ружецкому.
— Так тебе будет спокойнее? Ружецкий спрятал связку в карман:
— Я не это имел в виду… Но… Так надежнее.
— Тогда давай, дуй быстрее. Давно бы уже вернулся.
— Я сейчас!
Ружецкий спрыгнул с крыльца и побежал по дорожке на улицу.
— Я мигом!
Баженов молча покивал, взглянул на черное звездное небо.
Вот Большая Медведица, а вон — Малая… А вот, прямо над головой — Кассиопея. Небо чистое. Когда взойдет луна, будет светло. И все видно…
Он сам не понял, почему эта мысль пришла ему в голову.
Баженов постоял еще немного на пороге, потопал ногами, будто отряхивал с ботинок снег, и вернулся в участок.
* * *
Он закрыл за собой дверь и наткнулся на этот немигающий взгляд, заставивший его вздрогнуть. Микки сидел неподвижно, и сначала Баженову показалось, что он не дышит.
Да и черт с.ним! Пусть не дышит!
Он подошел к столу и после недолгого колебания вытащил из каретки заправленные листы бумаги.
— Правильно! — раздалось из камеры. Сейчас Микки говорил не в голове у Баженова, а так, как это делают все обычные люди.
— Ты не знаешь, как поступить, потому что не можешь решиться. Тебе нужна помощь? Баженов резко обернулся:
— Что ты имеешь в виду?
— То, о чем ты думаешь.
— Откуда тебе знать, о чем я думаю?
— Это не сложно. Ты примитивен. — Микки усмехнулся.
— Мерзкий ублюдок! Как ты смеешь открывать рот… — Баженов потянулся к кобуре и достал пистолет.
— Открывать рот? — ехидно произнес Микки. — Это интересно!
Он закрыл глаза и выставил руки перед собой. Пальцы, поначалу застывшие, вдруг начали двигаться, плавно и неторопливо, как щупальца осьминога. Постепенно их движения стали ускоряться, затем Микки сжал левую руку в кулак, а указательный палец правой нацелил на Баженова.
И тут Баженов ощутил, что его рука, сжимавшая пистолет, поднимается к лицу. Он хотел что-то сказать и раскрыл от удивления рот, но голосовые связки не издали ни звука. Вместо этого рот открылся еще шире, и Баженов почувствовал, как его рука разворачивает пистолет, большой палец ложится на спусковой крючок, а ствол протискивается между зубами, больно царапая мушкой небо. Он засунул ствол так глубоко, что его затошнило. Но тошнота отступила на второй план, когда большой палец стал медленно, как тогда, на поляне, давить на спуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73