Отполированные головки рельсов убегали далеко вперед и где-то там, вдали, сходились в блестящую точку, опровергая один из незыблемых постулатов евклидовой геометрии.
Но сейчас Валеева потрясло совсем другое. В конце концов, несостоятельность аксиомы о двух параллельных прямых он наблюдал постоянно, и ничего сверхъестественного в этом не было.
Равиль понимал, что указание дежурного диспетчера вызвано какой-то чрезвычайной ситуацией. Машинист сильно нервничал. Ответственность за судьбу шестисот с лишним душ, распиханных по восьми вагонам прямо за его спиной, давила на его плечи, как огромная чугунная плита. Он чувствовал, что должен быть готов ко всему. И все же, увидев бегущий между рельсами поток грязной воды, он замешкался.
Поток занимал собой все пространство от одной стены до другой. Его уровень был еще не слишком высоким, головки ходовых рельсов пока были видны, но скорость, с которой прибывала вода, показалась Валееву пугающей.
Он заметался. Руки потянулись к кителю, висевшему на спинке сиденья. Равиль, долго не попадая в рукава, кое-как накинул китель и хлопнул себя по карманам. Ключ, слава Богу, лежал на месте.
Валеев хотел уже выскочить из кабины, но вовремя спохватился.
Он нажал кнопку связи и прокричал в динамик:
— Дежурный! Здесь, в тоннеле… Здесь вода!
— Уходи! Скорее! — ответил дежурный.
Машинист кивнул, выбежал на платформу и захлопнул за собой дверь.
Теперь он мог не только видеть, но и слышать звуки, доносившиеся из тоннеля. Шум прибывающей воды и…
Равиль похолодел. Сквозь шум и плеск явственно пробивались человеческие крики.
«Сколько же их там?.. » — подумал он. Ответа и не требовалось.
Сколько может поместиться в восьми вагонах в часы пик? Да ровно столько, сколько… сможет поместиться.
Валеев побежал по краю платформы назад, в сторону хвостового вагона. Сто пятьдесят с небольшим метров.
Эхо его стремительных шагов гулкими ударами отдавалось в ушах, но все же не могло заглушить панические крики бегущих по тоннелю людей. Казалось, призраки заброшенной станции ожили и преследовали машиниста по пятам, и это заставляло его мчаться все быстрее.
Сердце билось в груди, как загнанный зверь, — в три или четыре раза чаще, чем ноги отталкивались от бетонного пола.
Валеев подбежал к хвостовому вагону и долго не мог попасть в карман кителя. Наконец он нащупал холодную металлическую тяжесть ключа.
Одна-единственная мысль вытеснила из сознания все прочие. «Только бы совладать с дрожью в руках. Только бы не выронить ключ, иначе… »
Иначе трехгранник непременно упадет прямо на пути, и он не сможет попасть в кабину. Ведь так обычно и бывает в фильмах.
В самый неподходящий момент веревка рвется, дверь захлопывается, пистолет стреляет… Почему бы и ключу не упасть прямо на пути?
Правда, то, что происходило с Валеевым, никак не напоминало кино, но ведь именно это и было хуже всего. В кино никто не умирает по-настоящему, а сейчас… Здесь…
Рука ходила ходуном, словно он был с трехнедельного похмелья. Равиль крепко сжал ключ и обхватил левой рукой запястье правой. Трехгранный штырь, торчавший из замка, никак не хотел заходить в ответную часть ключа.
Он прижался лбом к двери и три раза глубоко вздохнул.
«Ну?! Успокоился, успокоился… » Валеев попробовал еще раз, и все получилось. Он нажал на ручку двери и вошел внутрь кабины.
Щелкнул тумблерами и переключателями, переводя управление поездом в хвостовую кабину. Впрочем, теперь она была головной.
Валеев положил руку на рукоять управления тяговыми электродвигателями. Нажал кнопку связи.
— Тридцать четвертый готов начать движение! — отрапортовал он.
Голос немного дрожал, но руки уже нет. Осознание огромной ответственности снова придавило его, вытеснив из сердца страх и панику.
На другом конце провода, в ДПЛ (диспетчерском пульте линии), сидел человек, в полной мере разделявший эту ответственность. Его голос тоже немного дрожал, но приказания были ясными и четкими.
— Тридцать четвертый! Следуйте через съезд на главный путь встречного направления…
Диспетчер еще не успел закончить, а Валеев уже передвинул рукоять до упора. Колесные пары взвизгнули и провернулись на четверть оборота, не найдя сцепления с рельсами. Через долю секунды они уже мчали состав обратно, прочь от «Волоколамской». Машинист почувствовал, как ощутимое ускорение прижимает его к сиденью.
— … до станции «Тушинская»…
Дежурный диспетчер пути Клоков щелкнул переключателем на пульте.
Неподалеку от «Волоколамской» загудел шаговый двигатель электропривода, матово блестящий смазкой поршень передвинул стрелку, направляя тридцать четвертый состав на съезд.
Клоков проследил за движением поезда и убедился, что он уходит из опасной зоны. Диспетчер удовлетворенно кивнул и нажал кнопку селекторной связи.
— Шевченко! По моей команде отключай питание контактного рельса на перегоне!
Индикаторные лампочки на пульте загорались одна за другой, но Клокову казалось, что это происходит слишком медленно. Он смотрел за движением тридцать четвертого состава и мысленно отсчитывал секунды.
Электронные часы показывали 8:28:59… 8:29:00…
— Шевченко!
Тридцать четвертый приближался к границе зоны обслуживания СТП — тягово-понизительной подстанции. В таких местах в вагонах гаснет свет, потому что расстояние между секциями контактного рельса не перекрывается токоприемниками одного вагона.
— Шевченко!
Клоков знал, что диспетчер электромеханической службы, сидевший в соседнем зале, в эту секунду держит палец на кнопке, отключающей питание. Одно резкое энергичное движение — и цепь разорвется.
Эта цепь начинается от городской электростанции. От нее переменный ток напряжением 6-10 кВ приходит на СТП, где трансформаторы и мощные кремниевые выпрямители преобразуют его в постоянный напряжением 825 В.
Стоит только нажать кнопку — и цепь прервется. Контактный рельс будет обесточен.
Клоков сидел, не отрывая глаз от индикаторов на пульте.
— Четыре… — он и не заметил, как начал считать вслух. — Три… Два…
— Ай, черт! — донесся из селектора голос Шевченко. — Все!!!
Холодный пот выступил на лбу диспетчера пути. Он понял, что означает этот возглас.
Контактный рельс где-то закоротило. Замкнуло.
И ему было страшно даже представить чем. Водой… или?
Они не успели совсем чуть-чуть.
Ярко-синий пластиковый дождевичок, самый его краешек… Это все, о чем мог думать Гарин в тот момент.
Он рванулся вперед, протягивая руки к кусочку синей блестящей материи…
Сильный удар в плечо заставил его покачнуться. Гарин едва не упал, но каким-то чудом удержался на ногах. Он уже знал, что такое упасть. Он должен твердо стоять на ногах не ради себя.
Когда-то он очень не любил это избитое затасканное выражение, мол, «мужчина должен твердо стоять на ногах». Ирина часто повторяла подобные вещи. Причем она умудрялась делать это с таким умным видом, что Гарин чувствовал себя едва ли не ребенком, ну по крайней мере, затюканным прыщавым юношей, страдающим от спермотоксикоза.
Она говорила это с укоризной, критически оглядывая его лицо и фигуру, служившие самым лучшим отражением содержимого гаринского кошелька. А он… злился и всячески старался уйти от неприятных разговоров. Ничего больше он поделать не мог.
Но сегодня все изменилось — менее, чем за минуту. Выражение «твердо стоять на ногах» приобрело самый простой и даже немного грубоватый смысл. Но ведь рано или поздно так и должно было случиться; все когда-нибудь обретает самый простой и оттого страшный смысл.
Теперь «твердо стоять на ногах» означало не наличие некоторого количества бумажек, которые можно обменять на еду, одежду, ужин в ресторане, поездку к морю или машину, — теперь это значило «выжить».
Здоровенный бритый детина, в черной кожаной куртке с заклепками, в тяжелых ботинках с высокой шнуровкой, пробирался прямо по лежащим телам к выходу. Встретив на своем пути Гарина, парень, ни на секунду не задумываясь, оттолкнул его прочь. Со стороны детины это было серьезной ошибкой.
Гарин качнулся, быстро выбросил руку в сторону и оперся на стену. Он скосил глаза на сиденье. Краешек дождевика был по-прежнему виден.
Гарин восстановил равновесие и ухватился за шиворот проклепанной куртки. Парень дернулся вперед и вдруг… застыл на месте, почувствовав неожиданное препятствие. Он заревел и стал разворачиваться, чтобы разорвать и растоптать обидчика.
Но Гарин не стал дожидаться, он резко выбросил правый кулак, послал его по кратчайшей траектории от груди в лицо бритоголового. Кулак угодил прямо в висок; Гарину показалось, что костяшками пальцев он почувствовал хруст.
Голова бритого дернулась, словно грозила оторваться и улететь, ноги обмякли, и он со вздохом повалился на пол.
Гарин прыгнул на него сверху и ударил снова. Голова детины завернулась, будто он хотел заглянуть себе за спину. Гарин развернул голову, чтобы она лежала прямо, и ударил еще раз.
Густая темная кровь брызнула из носа бритоголового, она пузырилась на губах и заливала рот.
Гарин поднялся и обвел взглядом притихшую толпу. Наверное, эта жестокая сцена сейчас была просто необходима, чтобы немного встряхнуть людей, привести их в чувство.
— До свадьбы заживет! — зло сказал Гарин и двинулся прямиком к сиденью, где торчал краешек ярко-синего плаща.
Люди расступились, хотя это казалось почти невозможным — настолько плотно было забито пространство вагона.
Андрей что-то бормотал сквозь зубы, что-то очень сердитое и угрожающее, что разобрать было невозможно.
Он поднял женщину, скрывавшую своим телом синюю материю.
Синюю материю… Он так и думал. Мозг отказывался верить, что это лежит Ксюша — маленькая хрупкая девочка с белокурыми волосами. Он ориентировался только на плащ.
Время… Гарин старался двигаться быстрее, гнал секунды изо всех сил, но они тянулись, как горячий вязкий битум.
Он словно наблюдал за всем происходящим со стороны: вот чьи-то руки, очень похожие на его руки — длинные, поросшие густыми темно-рыжими волосами, — хватают женщину в пальто кирпичного цвета под мышки и оттаскивают в сторону. Взгляду, точнее, чьим-то выпученным, налитым кровью глазам открывается новый кусок дождевика.
Волосатые руки с задравшимися почти до локтей рукавами снова кого-то хватают — на этот раз худого деда. Дед стонет, и руки мгновенно становятся более мягкими. Но не настолько, чтобы замедлить свою работу.
Дед кажется почти невесомым; Гарин отпихивает его и замечает, что старика кто-то подхватывает, не давая ему упасть. Все это он отмечает самым краем сознания, даже не задумываясь над тем, что видит.
На дождевике появляется изображение Микки-Мауса — собственно, поэтому он его и купил Ксюше. Девочка очень любила Микки-Мауса…
В мозгу вспыхивает тревожный сигнал. Что-то не так!
В следующий миг он понимает, что именно. Опасное слово «любила». Прочь его! «Моя дочь очень любит Микки-Мауса! Это ее право! Она может любить все, что хочет! Она может рисовать его на последних страницах школьных тетрадей, укладывать его спать рядом с собой, просить у отца плащ с его изображением — все, что угодно! Кроме одного — она не имеет права умереть, быть задавленной в вагоне метро, погибнуть под навалившимися на нее телами!»
Сигнал в мозгу гаснет, и руки продолжают работать.
Гарин думает, что точно такие же руки были у него, когда он впервые взял сверток с маленькой дочкой. Большие, крупные, с темно-рыжими мягкими волосами, немного дрожащие от глупого беспричинного страха, что он уронит эту кроху прямо на кафельный пол роддома.
Нет. Не уронил. И сейчас он тоже справится. И пусть костяшки на правой ободраны в кровь, пусть вены вздулись тугими синими веревками, но он обязательно справится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Но сейчас Валеева потрясло совсем другое. В конце концов, несостоятельность аксиомы о двух параллельных прямых он наблюдал постоянно, и ничего сверхъестественного в этом не было.
Равиль понимал, что указание дежурного диспетчера вызвано какой-то чрезвычайной ситуацией. Машинист сильно нервничал. Ответственность за судьбу шестисот с лишним душ, распиханных по восьми вагонам прямо за его спиной, давила на его плечи, как огромная чугунная плита. Он чувствовал, что должен быть готов ко всему. И все же, увидев бегущий между рельсами поток грязной воды, он замешкался.
Поток занимал собой все пространство от одной стены до другой. Его уровень был еще не слишком высоким, головки ходовых рельсов пока были видны, но скорость, с которой прибывала вода, показалась Валееву пугающей.
Он заметался. Руки потянулись к кителю, висевшему на спинке сиденья. Равиль, долго не попадая в рукава, кое-как накинул китель и хлопнул себя по карманам. Ключ, слава Богу, лежал на месте.
Валеев хотел уже выскочить из кабины, но вовремя спохватился.
Он нажал кнопку связи и прокричал в динамик:
— Дежурный! Здесь, в тоннеле… Здесь вода!
— Уходи! Скорее! — ответил дежурный.
Машинист кивнул, выбежал на платформу и захлопнул за собой дверь.
Теперь он мог не только видеть, но и слышать звуки, доносившиеся из тоннеля. Шум прибывающей воды и…
Равиль похолодел. Сквозь шум и плеск явственно пробивались человеческие крики.
«Сколько же их там?.. » — подумал он. Ответа и не требовалось.
Сколько может поместиться в восьми вагонах в часы пик? Да ровно столько, сколько… сможет поместиться.
Валеев побежал по краю платформы назад, в сторону хвостового вагона. Сто пятьдесят с небольшим метров.
Эхо его стремительных шагов гулкими ударами отдавалось в ушах, но все же не могло заглушить панические крики бегущих по тоннелю людей. Казалось, призраки заброшенной станции ожили и преследовали машиниста по пятам, и это заставляло его мчаться все быстрее.
Сердце билось в груди, как загнанный зверь, — в три или четыре раза чаще, чем ноги отталкивались от бетонного пола.
Валеев подбежал к хвостовому вагону и долго не мог попасть в карман кителя. Наконец он нащупал холодную металлическую тяжесть ключа.
Одна-единственная мысль вытеснила из сознания все прочие. «Только бы совладать с дрожью в руках. Только бы не выронить ключ, иначе… »
Иначе трехгранник непременно упадет прямо на пути, и он не сможет попасть в кабину. Ведь так обычно и бывает в фильмах.
В самый неподходящий момент веревка рвется, дверь захлопывается, пистолет стреляет… Почему бы и ключу не упасть прямо на пути?
Правда, то, что происходило с Валеевым, никак не напоминало кино, но ведь именно это и было хуже всего. В кино никто не умирает по-настоящему, а сейчас… Здесь…
Рука ходила ходуном, словно он был с трехнедельного похмелья. Равиль крепко сжал ключ и обхватил левой рукой запястье правой. Трехгранный штырь, торчавший из замка, никак не хотел заходить в ответную часть ключа.
Он прижался лбом к двери и три раза глубоко вздохнул.
«Ну?! Успокоился, успокоился… » Валеев попробовал еще раз, и все получилось. Он нажал на ручку двери и вошел внутрь кабины.
Щелкнул тумблерами и переключателями, переводя управление поездом в хвостовую кабину. Впрочем, теперь она была головной.
Валеев положил руку на рукоять управления тяговыми электродвигателями. Нажал кнопку связи.
— Тридцать четвертый готов начать движение! — отрапортовал он.
Голос немного дрожал, но руки уже нет. Осознание огромной ответственности снова придавило его, вытеснив из сердца страх и панику.
На другом конце провода, в ДПЛ (диспетчерском пульте линии), сидел человек, в полной мере разделявший эту ответственность. Его голос тоже немного дрожал, но приказания были ясными и четкими.
— Тридцать четвертый! Следуйте через съезд на главный путь встречного направления…
Диспетчер еще не успел закончить, а Валеев уже передвинул рукоять до упора. Колесные пары взвизгнули и провернулись на четверть оборота, не найдя сцепления с рельсами. Через долю секунды они уже мчали состав обратно, прочь от «Волоколамской». Машинист почувствовал, как ощутимое ускорение прижимает его к сиденью.
— … до станции «Тушинская»…
Дежурный диспетчер пути Клоков щелкнул переключателем на пульте.
Неподалеку от «Волоколамской» загудел шаговый двигатель электропривода, матово блестящий смазкой поршень передвинул стрелку, направляя тридцать четвертый состав на съезд.
Клоков проследил за движением поезда и убедился, что он уходит из опасной зоны. Диспетчер удовлетворенно кивнул и нажал кнопку селекторной связи.
— Шевченко! По моей команде отключай питание контактного рельса на перегоне!
Индикаторные лампочки на пульте загорались одна за другой, но Клокову казалось, что это происходит слишком медленно. Он смотрел за движением тридцать четвертого состава и мысленно отсчитывал секунды.
Электронные часы показывали 8:28:59… 8:29:00…
— Шевченко!
Тридцать четвертый приближался к границе зоны обслуживания СТП — тягово-понизительной подстанции. В таких местах в вагонах гаснет свет, потому что расстояние между секциями контактного рельса не перекрывается токоприемниками одного вагона.
— Шевченко!
Клоков знал, что диспетчер электромеханической службы, сидевший в соседнем зале, в эту секунду держит палец на кнопке, отключающей питание. Одно резкое энергичное движение — и цепь разорвется.
Эта цепь начинается от городской электростанции. От нее переменный ток напряжением 6-10 кВ приходит на СТП, где трансформаторы и мощные кремниевые выпрямители преобразуют его в постоянный напряжением 825 В.
Стоит только нажать кнопку — и цепь прервется. Контактный рельс будет обесточен.
Клоков сидел, не отрывая глаз от индикаторов на пульте.
— Четыре… — он и не заметил, как начал считать вслух. — Три… Два…
— Ай, черт! — донесся из селектора голос Шевченко. — Все!!!
Холодный пот выступил на лбу диспетчера пути. Он понял, что означает этот возглас.
Контактный рельс где-то закоротило. Замкнуло.
И ему было страшно даже представить чем. Водой… или?
Они не успели совсем чуть-чуть.
Ярко-синий пластиковый дождевичок, самый его краешек… Это все, о чем мог думать Гарин в тот момент.
Он рванулся вперед, протягивая руки к кусочку синей блестящей материи…
Сильный удар в плечо заставил его покачнуться. Гарин едва не упал, но каким-то чудом удержался на ногах. Он уже знал, что такое упасть. Он должен твердо стоять на ногах не ради себя.
Когда-то он очень не любил это избитое затасканное выражение, мол, «мужчина должен твердо стоять на ногах». Ирина часто повторяла подобные вещи. Причем она умудрялась делать это с таким умным видом, что Гарин чувствовал себя едва ли не ребенком, ну по крайней мере, затюканным прыщавым юношей, страдающим от спермотоксикоза.
Она говорила это с укоризной, критически оглядывая его лицо и фигуру, служившие самым лучшим отражением содержимого гаринского кошелька. А он… злился и всячески старался уйти от неприятных разговоров. Ничего больше он поделать не мог.
Но сегодня все изменилось — менее, чем за минуту. Выражение «твердо стоять на ногах» приобрело самый простой и даже немного грубоватый смысл. Но ведь рано или поздно так и должно было случиться; все когда-нибудь обретает самый простой и оттого страшный смысл.
Теперь «твердо стоять на ногах» означало не наличие некоторого количества бумажек, которые можно обменять на еду, одежду, ужин в ресторане, поездку к морю или машину, — теперь это значило «выжить».
Здоровенный бритый детина, в черной кожаной куртке с заклепками, в тяжелых ботинках с высокой шнуровкой, пробирался прямо по лежащим телам к выходу. Встретив на своем пути Гарина, парень, ни на секунду не задумываясь, оттолкнул его прочь. Со стороны детины это было серьезной ошибкой.
Гарин качнулся, быстро выбросил руку в сторону и оперся на стену. Он скосил глаза на сиденье. Краешек дождевика был по-прежнему виден.
Гарин восстановил равновесие и ухватился за шиворот проклепанной куртки. Парень дернулся вперед и вдруг… застыл на месте, почувствовав неожиданное препятствие. Он заревел и стал разворачиваться, чтобы разорвать и растоптать обидчика.
Но Гарин не стал дожидаться, он резко выбросил правый кулак, послал его по кратчайшей траектории от груди в лицо бритоголового. Кулак угодил прямо в висок; Гарину показалось, что костяшками пальцев он почувствовал хруст.
Голова бритого дернулась, словно грозила оторваться и улететь, ноги обмякли, и он со вздохом повалился на пол.
Гарин прыгнул на него сверху и ударил снова. Голова детины завернулась, будто он хотел заглянуть себе за спину. Гарин развернул голову, чтобы она лежала прямо, и ударил еще раз.
Густая темная кровь брызнула из носа бритоголового, она пузырилась на губах и заливала рот.
Гарин поднялся и обвел взглядом притихшую толпу. Наверное, эта жестокая сцена сейчас была просто необходима, чтобы немного встряхнуть людей, привести их в чувство.
— До свадьбы заживет! — зло сказал Гарин и двинулся прямиком к сиденью, где торчал краешек ярко-синего плаща.
Люди расступились, хотя это казалось почти невозможным — настолько плотно было забито пространство вагона.
Андрей что-то бормотал сквозь зубы, что-то очень сердитое и угрожающее, что разобрать было невозможно.
Он поднял женщину, скрывавшую своим телом синюю материю.
Синюю материю… Он так и думал. Мозг отказывался верить, что это лежит Ксюша — маленькая хрупкая девочка с белокурыми волосами. Он ориентировался только на плащ.
Время… Гарин старался двигаться быстрее, гнал секунды изо всех сил, но они тянулись, как горячий вязкий битум.
Он словно наблюдал за всем происходящим со стороны: вот чьи-то руки, очень похожие на его руки — длинные, поросшие густыми темно-рыжими волосами, — хватают женщину в пальто кирпичного цвета под мышки и оттаскивают в сторону. Взгляду, точнее, чьим-то выпученным, налитым кровью глазам открывается новый кусок дождевика.
Волосатые руки с задравшимися почти до локтей рукавами снова кого-то хватают — на этот раз худого деда. Дед стонет, и руки мгновенно становятся более мягкими. Но не настолько, чтобы замедлить свою работу.
Дед кажется почти невесомым; Гарин отпихивает его и замечает, что старика кто-то подхватывает, не давая ему упасть. Все это он отмечает самым краем сознания, даже не задумываясь над тем, что видит.
На дождевике появляется изображение Микки-Мауса — собственно, поэтому он его и купил Ксюше. Девочка очень любила Микки-Мауса…
В мозгу вспыхивает тревожный сигнал. Что-то не так!
В следующий миг он понимает, что именно. Опасное слово «любила». Прочь его! «Моя дочь очень любит Микки-Мауса! Это ее право! Она может любить все, что хочет! Она может рисовать его на последних страницах школьных тетрадей, укладывать его спать рядом с собой, просить у отца плащ с его изображением — все, что угодно! Кроме одного — она не имеет права умереть, быть задавленной в вагоне метро, погибнуть под навалившимися на нее телами!»
Сигнал в мозгу гаснет, и руки продолжают работать.
Гарин думает, что точно такие же руки были у него, когда он впервые взял сверток с маленькой дочкой. Большие, крупные, с темно-рыжими мягкими волосами, немного дрожащие от глупого беспричинного страха, что он уронит эту кроху прямо на кафельный пол роддома.
Нет. Не уронил. И сейчас он тоже справится. И пусть костяшки на правой ободраны в кровь, пусть вены вздулись тугими синими веревками, но он обязательно справится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37