В его сторону поворачиваются головы – матерей, детей, гостей, выходящих из Майклхауса.
Кейт и Фрэнк пускаются бежать одновременно: она к рабочему, он обратно в гостиницу. Она видит, куда он рванул, и даже оборачивается, чтобы окликнуть его, но слишком поздно: Фрэнк уже скрывается за входной дверью.
У нее нет времени бежать за ним. Она мчится через дорогу.
Фрэнк рывком открывает дверь конференц-зала и подбегает к окну.
Кейт добегает до рабочего и хватает его за плечи, развернув наполовину к себе.
Окно подъемное. Фрэнк хватается за нижний край и тянет его вверх. Окно не движется.
Рабочий оборачивается к Кейт. На лице его удивление и сердитое раздражение.
Фрэнк видит, что окно заперто. Дрожащие пальцы хватаются за запорный штырь, пытаясь его вытащить.
Кейт лихорадочно жестикулирует, показывая на отбойный молоток и пытаясь объяснить, что инструмент необходимо выключить.
Справившись с запором, Фрэнк поднимает раму, насколько это возможно. Даже внутри помещения он ощущает вибрацию отбойного молотка. Бандероль зловеще лежит на столе, словно размышляя, бабахнуть сейчас или подождать. Он начинает пятиться через комнату.
Рабочий выключает отбойный молоток.
Фрэнк инстинктивно оглядывается туда, где неожиданно наступила тишина. Все еще двигаясь, но больше не глядя, куда идет, он наталкивается на стол, спотыкается, начинает падать.
И все еще падает, когда бомба взрывается.
Фрэнк ничего не слышит, даже звона у себя в ушах.
Кровь струится ручейками по коже, стекая на пол. Его правая рука выглядит так, как будто по ней прошлись сырорезкой. Левую сторону груди пересекает длинный разрез с рваными краями, на нижней части живота глубокие параллельные царапины.
По лицу змеится теплая жидкость. Должно быть, рана имеется и на голове.
Боль, конечно, уже на подходе, хотя пока он ее не чувствует. В его сознании, одна за другой, мелькают две мысли: что ему посчастливилось остаться в живых и что он не должен шелохнуться ни на дюйм. Впрочем, последнее не так уж трудно: особого желания шевелиться у него все равно нет.
В не слишком широком поле его зрения находятся большие фрагменты открывшейся из-под осыпавшейся штукатурки кирпичной кладки и вздыбившаяся, словно сардины в банке, которую основательно перетряхнули, плитка.
Потом на виду появляются ноги, а потом, у самого его лица, лицо Кейт. Ее губы движутся, останавливаются, движутся снова. Трижды или четырежды они шевелятся в одной и той же последовательности, прежде чем до нее доходит, что он ничего не слышит. На миг Кейт исчезает, потом появляется снова, разрывая на куски подвернувшуюся под руку гостиничную скатерть. Он ощущает давление: дочь накладывает на его руку импровизированную повязку.
Перед глазами расплываются узоры ковра. Фрэнк закрывает глаза, видит пляшущие оранжевые пятна и открывает снова.
Появляются еще чьи-то ноги, на сей раз в зеленых брюках. Бригада "скорой помощи". Его бережно укладывают на носилки лицом вверх, и теперь весь мир для него – то, что он видит над собой: потолок холла и "скорой помощи", капли, раскачивающиеся при движении машины, лица, склоненные над ним. Завывают сирены, но этого Фрэнк не слышит.
Постепенно он начинает терять сознание – то ли из-за того, что ему дали болеутоляющее и успокоительное, то ли от потери крови.
Больничная вывеска, плавное движение каталки под ним, поблескивающие стены и запах антисептика. Снова лицо Кейт. Яркий свет. Операционная.
Забытье.
* * *
Кейт раздраженно ворочается в кресле, пытаясь найти удобное положение на твердом пластике. Сиденья, которые вызывают острое желание встать и уйти после двадцати минут, может быть, и хороши в "Макдоналд-се", но никак не в больничном покое ожидания.
Тем более что нет ничего хуже ожидания и неведения. Как многие люди, привычные к опасностям и обученные самоконтролю, Кейт способна выдержать почти все, включая и дурные известия, но ожидание изводит и ее, заставляя воображение рисовать картины одна страшнее другой. Лопнувшие барабанные перепонки, ампутированные конечности ("Господи, нет, после Петры Галлахер и Элизабет Харт еще и его!"), внутреннее кровоизлияние, наполнение полостей тела собственной кровью, долгое, медленное скольжение прочь от жизни.
Какая горькая ирония – стоило ей вновь обрести отца, как она сама делает все возможное, чтобы еще раз его потерять.
Это ведь не кто-то, а именно она сказала ему, что полученное им два дня назад письмо не более чем выходка психа. То, что Фрэнку удалось, скорее не удалось, найти на дне моря, просто послужило подтверждением этой версии. Во всяком случае, так ей казалось.
А если бы она не оказалась там сегодня, если бы решила просто отправиться на работу, не заглянув сначала к нему? Кирсти открыла бы эту посылку. Она бы лишилась глаза или руки. Или того и другого – о худшем даже и думать страшно!
Что-то ты приобретаешь, что-то теряешь. Если где-то прибудет, то где-то непременно убудет.
Кейт раздраженно обводит взглядом холл. Не так давно, если быть точной, то четыре дня назад, почти час в час, ее саму доставили в приемный покой, продрогшую, пробираемую насквозь ознобом, от которого она не избавилась до конца и по сию пору. Они читает плакаты, предупреждающие об опасности менингита и недопустимости вождения машины в нетрезвом виде.
На стене рядом с ней объявление:
"Очередность приема пациентов зависит от тяжести травмы. Пожалуйста, проявляйте терпение, если других людей принимают раньше вас".
Пациентов призывают проявлять терпение. Пациентов. Что уж говорить об их родственниках.
Она наклоняется вперед и рассеянно листает лежащие на низеньком столике журналы. "Мари Клэр". Каталог магазинов "Сэйфуэйз". "Женщина и дом". "Нефтяное обозрение".
Кейт чуть ли не смеется. Уж этот, последний, могут положить в такое место только в Абердине.
В комнату ожидания выходит молодой врач. Стетоскоп вьется вокруг его шеи, как спящая анаконда.
– Кейт Бошам?
Она быстро встает и подходит к нему. Теперь, когда пришел этот момент, ее охватывает страх.
Такой же, какой пробирал когда-то в ожидании объявления результата экзамена. Когда Фрэнк еще был ее отцом.
– Что с ним? – выдыхает она.
– Все будет в порядке.
Она закрывает глаза и, выдохнув, позволяет плечам опуститься. Только теперь, расслабившись, Кейт понимает, в каком напряжении пребывало ее тело.
– Каковы повреждения?
– В правой стороне головы застряли осколки, но ни мозг, ни глаз, к счастью, не задеты. Правая рука сильно посечена, имеются поверхностные ранения живота и ног. Но переломов нет. Слух отсутствует, но со временем восстановится. У него вообще нет необратимых повреждений. И осколки удалили – даже детектор в аэропорту звенеть не будет.
– Могу я увидеть его?
– Нет, разве что во второй половине дня.
– Доктор, я сейчас должна идти на похороны, а потом улетаю в Лондон.
– Извините, но сейчас к нему нельзя.
Кейт повидала достаточно несчастных случаев и кое-чего похуже, чтобы понимать, насколько трудна работа врачей даже без досаждающих им родных и близких пациента.
– Конечно, я понимаю. И спасибо вам, доктор. Большое спасибо.
Он вежливо кивает ей и снова исчезает за вращающейся дверью.
* * *
Кейт стоит перед входом в церковь и думает о сексе. Похороны и заупокойные службы всегда пробуждают в ней сексуальные желания. Может быть, в пику чопорной помпезности этих мероприятий, а может быть, потому, что секс как средство произведения на свет потомства символизирует собой продолжение рода и, стало быть, торжество жизни над смертью. А не исключено, просто потому, что многим людям идет черный цвет. Так или иначе, она не может оторвать взгляда от Алекса, и в мыслях у нее одни его гениталии.
Правда, увидев гроб Петры, она, уткнувшись в плечо Алекса, не может удержаться от слез, и ей приходит в голову, что важнейшее назначение гроба не вмещать мертвые тела, а скрывать их от всех. То, что находится в этом деревянном, лакированном ящике, не имеет отношения к Петре Галлахер, какой она была при жизни. Избитое тело, с аккуратно отрезанными кистями и ступнями. Такое лучше убрать с глаз подальше.
И вот теперь тело в земле, в той самой земле, которая три утра тому назад впитывала ее кровь. Примерно с минуту, пока она лежала и умирала.
– Доброе утро, детектив.
Кейт узнает голос, ей нет необходимости смотреть. Стоило догадаться, уж этот-то тип непременно объявится.
– Мистер Блайки. Не стану кривить душой и делать вид, будто рада вас видеть. Скорее, я надеюсь, что больше не увижу вас до слушания вашего дела в суде. Тем более что вы много говорили о том, какой вы занятый человек.
– То же самое я мог бы сказать и о вас. Есть успехи в поисках убийцы?
Оставив вопрос без ответа, она отворачивается и смотрит через кладбище на Фергюсона. В толпе она видит Аткинса, Рипли и Уилкокса. Блайки наступил ей на больную мозоль. Они все здесь как раз потому, что Черный Аспид так и не пойман. Сама Кейт пришла бы в любом случае, но вообще, как правило, основательные силы полиции стягиваются именно на похороны жертвы непойманного убийцы. Где, как не здесь, преступник может заново ощутить торжество и насладиться горем тех, кто лишился близкого им человека?
Перед службой Кейт отвела родителей Петры в сторонку и как можно тактичнее попросила, если они не против, поглядывать, не появится ли человек, насчет которого они не уверены. С подобной же просьбой она обратилась к паре ближайших друзей Петры, а также организовала участие Шервуда в похоронах в качестве официального фотографа. Ему предписано сделать снимки всех присутствующих.
А потом весь план идет насмарку. Появляются репортеры, а заодно с ними добрая сотня посторонних людей, в жизни не знавших Петру, но решивших прийти сюда просто потому, что это ужасно, когда такое случается с милой, молоденькой девушкой, особенно в добропорядочном городе Абердине. Одно мгновение – и к услугам полиции целая толпа подозреваемых, выявить в которой убийцу – задача неподъемная.
Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости.
Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней.
– Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь.
– Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать.
* * *
В ожидании прибытия министра Кейт выглядывает в окошко.
Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста.
Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает.
– Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите.
В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Кейт и Фрэнк пускаются бежать одновременно: она к рабочему, он обратно в гостиницу. Она видит, куда он рванул, и даже оборачивается, чтобы окликнуть его, но слишком поздно: Фрэнк уже скрывается за входной дверью.
У нее нет времени бежать за ним. Она мчится через дорогу.
Фрэнк рывком открывает дверь конференц-зала и подбегает к окну.
Кейт добегает до рабочего и хватает его за плечи, развернув наполовину к себе.
Окно подъемное. Фрэнк хватается за нижний край и тянет его вверх. Окно не движется.
Рабочий оборачивается к Кейт. На лице его удивление и сердитое раздражение.
Фрэнк видит, что окно заперто. Дрожащие пальцы хватаются за запорный штырь, пытаясь его вытащить.
Кейт лихорадочно жестикулирует, показывая на отбойный молоток и пытаясь объяснить, что инструмент необходимо выключить.
Справившись с запором, Фрэнк поднимает раму, насколько это возможно. Даже внутри помещения он ощущает вибрацию отбойного молотка. Бандероль зловеще лежит на столе, словно размышляя, бабахнуть сейчас или подождать. Он начинает пятиться через комнату.
Рабочий выключает отбойный молоток.
Фрэнк инстинктивно оглядывается туда, где неожиданно наступила тишина. Все еще двигаясь, но больше не глядя, куда идет, он наталкивается на стол, спотыкается, начинает падать.
И все еще падает, когда бомба взрывается.
Фрэнк ничего не слышит, даже звона у себя в ушах.
Кровь струится ручейками по коже, стекая на пол. Его правая рука выглядит так, как будто по ней прошлись сырорезкой. Левую сторону груди пересекает длинный разрез с рваными краями, на нижней части живота глубокие параллельные царапины.
По лицу змеится теплая жидкость. Должно быть, рана имеется и на голове.
Боль, конечно, уже на подходе, хотя пока он ее не чувствует. В его сознании, одна за другой, мелькают две мысли: что ему посчастливилось остаться в живых и что он не должен шелохнуться ни на дюйм. Впрочем, последнее не так уж трудно: особого желания шевелиться у него все равно нет.
В не слишком широком поле его зрения находятся большие фрагменты открывшейся из-под осыпавшейся штукатурки кирпичной кладки и вздыбившаяся, словно сардины в банке, которую основательно перетряхнули, плитка.
Потом на виду появляются ноги, а потом, у самого его лица, лицо Кейт. Ее губы движутся, останавливаются, движутся снова. Трижды или четырежды они шевелятся в одной и той же последовательности, прежде чем до нее доходит, что он ничего не слышит. На миг Кейт исчезает, потом появляется снова, разрывая на куски подвернувшуюся под руку гостиничную скатерть. Он ощущает давление: дочь накладывает на его руку импровизированную повязку.
Перед глазами расплываются узоры ковра. Фрэнк закрывает глаза, видит пляшущие оранжевые пятна и открывает снова.
Появляются еще чьи-то ноги, на сей раз в зеленых брюках. Бригада "скорой помощи". Его бережно укладывают на носилки лицом вверх, и теперь весь мир для него – то, что он видит над собой: потолок холла и "скорой помощи", капли, раскачивающиеся при движении машины, лица, склоненные над ним. Завывают сирены, но этого Фрэнк не слышит.
Постепенно он начинает терять сознание – то ли из-за того, что ему дали болеутоляющее и успокоительное, то ли от потери крови.
Больничная вывеска, плавное движение каталки под ним, поблескивающие стены и запах антисептика. Снова лицо Кейт. Яркий свет. Операционная.
Забытье.
* * *
Кейт раздраженно ворочается в кресле, пытаясь найти удобное положение на твердом пластике. Сиденья, которые вызывают острое желание встать и уйти после двадцати минут, может быть, и хороши в "Макдоналд-се", но никак не в больничном покое ожидания.
Тем более что нет ничего хуже ожидания и неведения. Как многие люди, привычные к опасностям и обученные самоконтролю, Кейт способна выдержать почти все, включая и дурные известия, но ожидание изводит и ее, заставляя воображение рисовать картины одна страшнее другой. Лопнувшие барабанные перепонки, ампутированные конечности ("Господи, нет, после Петры Галлахер и Элизабет Харт еще и его!"), внутреннее кровоизлияние, наполнение полостей тела собственной кровью, долгое, медленное скольжение прочь от жизни.
Какая горькая ирония – стоило ей вновь обрести отца, как она сама делает все возможное, чтобы еще раз его потерять.
Это ведь не кто-то, а именно она сказала ему, что полученное им два дня назад письмо не более чем выходка психа. То, что Фрэнку удалось, скорее не удалось, найти на дне моря, просто послужило подтверждением этой версии. Во всяком случае, так ей казалось.
А если бы она не оказалась там сегодня, если бы решила просто отправиться на работу, не заглянув сначала к нему? Кирсти открыла бы эту посылку. Она бы лишилась глаза или руки. Или того и другого – о худшем даже и думать страшно!
Что-то ты приобретаешь, что-то теряешь. Если где-то прибудет, то где-то непременно убудет.
Кейт раздраженно обводит взглядом холл. Не так давно, если быть точной, то четыре дня назад, почти час в час, ее саму доставили в приемный покой, продрогшую, пробираемую насквозь ознобом, от которого она не избавилась до конца и по сию пору. Они читает плакаты, предупреждающие об опасности менингита и недопустимости вождения машины в нетрезвом виде.
На стене рядом с ней объявление:
"Очередность приема пациентов зависит от тяжести травмы. Пожалуйста, проявляйте терпение, если других людей принимают раньше вас".
Пациентов призывают проявлять терпение. Пациентов. Что уж говорить об их родственниках.
Она наклоняется вперед и рассеянно листает лежащие на низеньком столике журналы. "Мари Клэр". Каталог магазинов "Сэйфуэйз". "Женщина и дом". "Нефтяное обозрение".
Кейт чуть ли не смеется. Уж этот, последний, могут положить в такое место только в Абердине.
В комнату ожидания выходит молодой врач. Стетоскоп вьется вокруг его шеи, как спящая анаконда.
– Кейт Бошам?
Она быстро встает и подходит к нему. Теперь, когда пришел этот момент, ее охватывает страх.
Такой же, какой пробирал когда-то в ожидании объявления результата экзамена. Когда Фрэнк еще был ее отцом.
– Что с ним? – выдыхает она.
– Все будет в порядке.
Она закрывает глаза и, выдохнув, позволяет плечам опуститься. Только теперь, расслабившись, Кейт понимает, в каком напряжении пребывало ее тело.
– Каковы повреждения?
– В правой стороне головы застряли осколки, но ни мозг, ни глаз, к счастью, не задеты. Правая рука сильно посечена, имеются поверхностные ранения живота и ног. Но переломов нет. Слух отсутствует, но со временем восстановится. У него вообще нет необратимых повреждений. И осколки удалили – даже детектор в аэропорту звенеть не будет.
– Могу я увидеть его?
– Нет, разве что во второй половине дня.
– Доктор, я сейчас должна идти на похороны, а потом улетаю в Лондон.
– Извините, но сейчас к нему нельзя.
Кейт повидала достаточно несчастных случаев и кое-чего похуже, чтобы понимать, насколько трудна работа врачей даже без досаждающих им родных и близких пациента.
– Конечно, я понимаю. И спасибо вам, доктор. Большое спасибо.
Он вежливо кивает ей и снова исчезает за вращающейся дверью.
* * *
Кейт стоит перед входом в церковь и думает о сексе. Похороны и заупокойные службы всегда пробуждают в ней сексуальные желания. Может быть, в пику чопорной помпезности этих мероприятий, а может быть, потому, что секс как средство произведения на свет потомства символизирует собой продолжение рода и, стало быть, торжество жизни над смертью. А не исключено, просто потому, что многим людям идет черный цвет. Так или иначе, она не может оторвать взгляда от Алекса, и в мыслях у нее одни его гениталии.
Правда, увидев гроб Петры, она, уткнувшись в плечо Алекса, не может удержаться от слез, и ей приходит в голову, что важнейшее назначение гроба не вмещать мертвые тела, а скрывать их от всех. То, что находится в этом деревянном, лакированном ящике, не имеет отношения к Петре Галлахер, какой она была при жизни. Избитое тело, с аккуратно отрезанными кистями и ступнями. Такое лучше убрать с глаз подальше.
И вот теперь тело в земле, в той самой земле, которая три утра тому назад впитывала ее кровь. Примерно с минуту, пока она лежала и умирала.
– Доброе утро, детектив.
Кейт узнает голос, ей нет необходимости смотреть. Стоило догадаться, уж этот-то тип непременно объявится.
– Мистер Блайки. Не стану кривить душой и делать вид, будто рада вас видеть. Скорее, я надеюсь, что больше не увижу вас до слушания вашего дела в суде. Тем более что вы много говорили о том, какой вы занятый человек.
– То же самое я мог бы сказать и о вас. Есть успехи в поисках убийцы?
Оставив вопрос без ответа, она отворачивается и смотрит через кладбище на Фергюсона. В толпе она видит Аткинса, Рипли и Уилкокса. Блайки наступил ей на больную мозоль. Они все здесь как раз потому, что Черный Аспид так и не пойман. Сама Кейт пришла бы в любом случае, но вообще, как правило, основательные силы полиции стягиваются именно на похороны жертвы непойманного убийцы. Где, как не здесь, преступник может заново ощутить торжество и насладиться горем тех, кто лишился близкого им человека?
Перед службой Кейт отвела родителей Петры в сторонку и как можно тактичнее попросила, если они не против, поглядывать, не появится ли человек, насчет которого они не уверены. С подобной же просьбой она обратилась к паре ближайших друзей Петры, а также организовала участие Шервуда в похоронах в качестве официального фотографа. Ему предписано сделать снимки всех присутствующих.
А потом весь план идет насмарку. Появляются репортеры, а заодно с ними добрая сотня посторонних людей, в жизни не знавших Петру, но решивших прийти сюда просто потому, что это ужасно, когда такое случается с милой, молоденькой девушкой, особенно в добропорядочном городе Абердине. Одно мгновение – и к услугам полиции целая толпа подозреваемых, выявить в которой убийцу – задача неподъемная.
Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости.
Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней.
– Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь.
– Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать.
* * *
В ожидании прибытия министра Кейт выглядывает в окошко.
Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста.
Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает.
– Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите.
В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61