Когда Тауберт говорил таким тоном, все понимали — спорить бесполезно. И уходя из маршальского кабинета, Бессонов и Сабуров думали только об одном — как убедить целинцев, что земляне не имеют к этому идиотизму никакого отношения.
Но они прекрасно понимали, что это совершенно невозможно.
Для целинцев все легионеры одинаковы, и чем дальше от начала вторжения, тем явственнее местные жители осознают, кто они такие на самом деле.
Враги.
47
Это было жуткое зрелище. Фильм ужасов. Невинная девственница после визита Фредди Крюгера.
Веру Питренку убили целинцы. Какие-то доблестные юнармейцы поймали ее среди ночи и уволокли в подвал, где учинили над предательницей суд. Хотели провести все чинно и в довершение всего торжественно повесить ее в парке на дереве, да не сдержались. Их молоденькую учительницу легионеры сначала изнасиловали, а потом и убили, когда она, схватив небрежно брошенный нож, попыталась слабой рукой пробить бронежилет старшего группы.
У Веры бронежилета не было. Потом на ее теле насчитали двадцать семь ножевых ранений, а на стене ее кровью было написано по-целински: «Смерть предателям!»
Но главное — у нее была оторвана голова. Это постарался особист на орбите, который поступил строго по инструкции. Если ошейник подает сигнал «Пульса нет» и при этом существует опасность, что прибор попадет в руки противника, самоликвидатор рекомендуется подорвать. Что особист и сделал.
Но Громозека, который привел Веру в центурию и, похоже, действительно питал к ней нежные чувства, был не в том состоянии, чтобы разбираться.
Бойцы капитана Саблина вышли на этот подвал по пеленгу ошейника. Они опоздали из-за того, что каналы связи и наблюдения были забиты, и тыловым крысам наверху было не до поисков похищенного бойца — тем более даже не землянина.
Но все-таки они накрыли всех. Юнармейцы замешкались, потому что одного ранило взрывом ошейника. В результате никто не ушел.
Громозека убил на месте двоих, истратив на них целый магазин. Перезарядить «джекпот» ему не дали и использовать его как дубину — тоже, поэтому шестеро остальных выжили.
Их расстреливали через два часа по приговору полевого особиста Десницкого, который мог решать подобные вопросы единолично, однако счел нужным посоветоваться с начальством.
Начальство приговор одобрило, хотя Громозека кричал, что их надо порубить на куски, а расстрел — это слишком легкая смерть.
По этой причине его к исполнению приговора не допустили, а поручили эту работу самому опытному из всех — мобилизованному Гарбенке, которого Десницкий взял себе в помощники.
Каждый его выстрел заставлял Лану Казарину вздрагивать, как от удара, но Вера Питренка была ее подругой, и сама Лана при обсуждении способа казни предлагала надеть на юнармейцев ошейники и подорвать их.
Еще она за эти два часа демонстративно поменяла юнармейскую форму на полученную с тыловых складов униформу легионера и казалось, Лана смирилась, наконец, со своим пребыванием в рядах легиона — потому что противостоящая ему сторона еще хуже.
Но обнаженная девочка-подросток дрожала и плакала у стенки, и когда ее твердокаменная подруга, предпоследняя из приговоренных, упала с пробитой головой прямо на тела застреленных раньше парней, Лана вдруг бросилась к Гарбенке и вцепилась в его руку.
— Ее-то за что?! — выкрикнула она. И сбивчиво начала убеждать Игоря Иванова, который тут же бросился к ней, что девочка ни в чем не виновата. Она Веру не убивала и уж тем более не насиловала.
Но Громозека, который тоже оказался рядом, грубо оттащил Лану от места казни, не дав ей договорить, и через плечо рявкнул на Гарбенку:
— Стреляй, чего стоишь!
И Гарбенка выстрелил. Капитан Саблин уже собирался его остановить, чтобы если не отменить приговор в отношении девочки сразу, то хотя бы еще раз обсудить это с Десницким, но отвлекся на противоборство Громозеки с Ланой, а исполнитель приговоров тем временем выполнил команду водителя командирской машины.
После этого до самого вечера Лана не сказала ни слова. 77-я центурия устраивала облаву на жителей нескольких кварталов Чайкина, но Лана в этом участия не принимала. Она просто молча сидела на месте пулеметчика, мрачная, как могильный камень.
А вечером капитан Саблин обрадовал подчиненных новыми вестями.
— Нас решили бросить на борьбу с партизанами, — сообщил он. — Вернее, на конечную стадию этой борьбы. Короче, поскольку в нашем подразделении обнаружился такой незаменимый специалист, как Данила Гарбенка, нас решили переквалифицировать в карателей. Мои протесты эффекта не возымели. Впрочем, меня лично пообещали повысить в звании и должности.
Несколько легионеров в ответ виртуозно выматерились в эфир, и только Громозека выразил удовлетворение.
— Ничего, ребята. Если что, я Даниле помогу, а вы все можете в сторонке стоять.
— Да ладно, не тушуйтесь, — добавил Саблин. — У нас появился комендант оккупированных территорий. Некто Страхау, бывший генеральный комиссар Органов. Как только он сформирует свой аппарат, карательные функции перейдут в его ведение.
Тут Лана Казарина прервала молчание и нервно спросила:
— Страхау? Я не поняла… О чем вы говорите?
Непонятно было, кому она адресует вопрос, и Лане никто не ответил. Зато в разговор вклинился Игорь Иванов, который воскликнул:
— Что, серьезно? Интересно, кому это пришла в голову такая светлая мысль?
— Ну, кому у нас обычно приходят в голову светлые мысли? — ответил Саблин. — Нашему горячо любимому маршалу, кому же еще.
— Да… — произнес Игорь ошеломленно. — Они там наверху что, совсем уже ничего не соображают?
48
А наверху творилось черт знает что. Один корабль легиона ушел с первой партией пленных в уплату «Конкистадору», еще несколько гоняли в сверхсвете, реинкарнируя новых землян на смену убитым и раненым, а яхта Арранской принцессы с грузом золота и камней на борту отправилась в цивилизованные места с целью обмена драгоценностей на боеприпасы.
Но чем меньше кораблей на орбите — тем меньше каналов связи и наблюдения, которых и так не хватает катастрофически. И это как раз в тот момент, когда началось, наконец, наступление на западе, а наступление на востоке, наоборот, увязло в людской массе, которую уже с первых дней войны смог выставить против врага великий вождь Бранивой.
Когда информационная плотина на перешейке между Закатным полуостровом и материком была прорвана, и Бессонову не осталось ничего, кроме как начать наступление на Гаван и далее на Краснаморсак и Уражай, начштаба легиона, надо заметить, вздохнул с облегчением. Хаос, который воцарился на исходном рубеже уже через сутки после высадки, пугал Бессонова и усугублял его неверие в конечный успех.
Все преимущества компьютерного управления перемещениями войск сходили на нет по той простой причине, что легионеры-земляне в массе своей впервые увидели компьютер уже после реинкарнации и неделя или даже месяц обучения не могли восполнить этот пробел в образовании. Даже офицеры порой тупо пялились в дисплей, как баран на новые ворота, в упор не понимая, чего эта бездушная железяка от них хочет.
А в результате подразделения то и дело заползали не туда, теряли свое место в полосе сосредоточения, принимали своих за врагов, а врагов за своих и по этой причине то вступали в нешуточный бой с легионерами из соседней фаланги, а то запросто пропускали через свою зону ответственности практически безоружных окруженцев.
Конечно, в наступлении продолжало твориться все то же самое, но тут хотя бы было известно общее направление движения и примерное местонахождение врага. А поскольку город Гаван был все еще не готов к обороне, окружить его не составило труда.
На городских улицах было хуже. Эффект внезапности, который помог легионерам так лихо захватить Чайкин и весь Закатный полуостров, через несколько дней ослаб. Все-таки шла война, и хотя Гаван считался тыловым городом, в нем наводилась военная дисциплина и было полно мобилизованных граждан, и некоторым даже успели выдать оружие.
По этой причине целых три фаланги возились с этим городом три дня. Но еще шесть в это время продвигались дальше по побережью, расширяя плацдарм. В южной части перешейка восемь фаланг делали то же самое, и на третий день наступления вся эта сила развернулась на восток и ринулась вперед.
Маршал Тауберт ставил Бессонову задачу взять город Уражай, но сам начштаба легиона так далеко пока не заглядывал. Прежде надо было добить целинскую 5-ю армию, которая, потеряв в разбомбленных эшелонах большую часть своей техники и боеприпасов, теперь чуть ли не пешком возвращалась назад с приказом отбить родной Гаван и любимый всеми целинцами Чайкин.
А кроме 5-й армии у целинцев были здесь и другие соединения, тоже ослабленные отгрузкой самых боеспособных частей на восток, но ежедневно получавшие пополнения по мобилизации.
Бессонов ясно видел перспективу. Еще немного, и целинцы придут в себя. С наскока их не взять — слишком велика территория. Наступление может развиваться сколь угодно быстро — но сопротивление будет расти еще быстрее.
Единственный шанс — противопоставить массе целинцев другую массу: тех же целинцев, но перешедших на сторону легиона. Но для этого нужна длительная подготовка. То есть то, что Бессонов предлагал еще до вторжения. Захватить Закатный, перекопать перешеек и сидеть там до тех пор, пока не будет подготовлено войско, способное на равных сражаться с целинской народной армией.
Ресурсов бы хватило. 144 миллиона жителей — это хороший мобилизационный потенциал. Хотя в материковой части Народной Целины людей в десять раз больше, это ничего не значит. У Бранивоя еще и восточный фронт, а с другой стороны, нет такой техники, как у легиона.
Но Тауберт эту идею отверг, и провести ее явочным порядком тоже не получилось. Однако Бессонов даже теперь заботился больше не о том, как захватить Уражай и продвинуться вглубь материка на максимальное расстояние, а о том, как обезопасить перешеек от контрнаступления целинцев.
Но уже через несколько дней стало ясно, что даже для этой цели у западной группировки легиона слишком мало сил.
— Надо снимать фаланги с полуострова, — говорили ближайшие помощники Бессонова, имея в виду те части, которые остались в тылу у наступающих сил для окончательной зачистки территории и борьбы с окруженцами и партизанами.
Но если снять эти фаланги и бросить их в бой, то легион потеряет контроль над полуостровом — контроль, который еще толком не установлен.
Но и Ставка твердила то же самое. Пал Страхау собирает своих людей, которые справятся с тыловыми проблемами и без помощи землян. Снимать фаланги целиком пока рано, но раскулачивать их в пользу главного фронта уже можно.
Но Бессонов ни в какую не хотел отдавать оккупированные территории на откуп Страхау. Пока земляне остаются там, сохраняется надежда создать нечто, похожее на противопоставление «добрых парней из Вермахта» «гнусным зверям из СС» (причем в роли последних будут выступать целинцы на службе у Страхау).
Но если земляне уйдут, то, зная методы Страхау, можно не сомневаться: целинцы в массе своей проклянут и легион, и всех, кто примет его сторону. И это вызовет не только тотальную партизанскую войну, но и другой эффект.
Пока что целинские обыватели, которым надели на шею самоликвидатор, в массе своей готовы ради спасения своей жизни (или хотя бы ради шанса на спасение) воевать на стороне легиона против своих соотечественников. Но когда за работу возьмется Страхау, можно ожидать таких последствий, что те же обыватели в большинстве предпочтут скорее самоубийство, чем сотрудничество с оккупантами.
И уж во всяком случае легионерам придется опасаться мобилизованных больше, чем врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59