О научных методах следствия у нас знают только понаслышке. В любом случае труп не первой свежести — это и ежу понятно.
— Может, стоит вызвать иностранного коронера, если ваши не'справляются? — предложил я.
Борис Павлович внимательно на меня глянул:
— Кабы не ваша телеграмма… Знакомых у него — считай, никого, а из сторонних до его мастерской никто не доходит — кому охота топать пешком? На всем этаже он один обитал. Да что я вам толкую? Вам лучше знать, хоть мы и следили за ним в связи с похищением «Данаи», но, к сожалению, кое-как. Когда вы его видели в последний раз?
— В последний? Я видел его всего один раз — перед отъездом в Грузию. Думал встретить на вернисаже, но его там не было, хотя сам Бог велел — коли работает в тех самых реставрационных мастерских, откуда свистнули «Данаю». Странно.
— Спасибо за подсказку, но он и так среди подозреваемых. Был. А почему вы к нему не зашли раньше?
— У меня есть еще знакомые в Питере.
— Догадываюсь.
— В мастерской мы пробыли недолго. Узнав, что Саша кончает жизнь самоубийством, помчались к нему.
— В полном составе?
— Да. Никита, Галя и я.
— И там?
— Что там? Как видите, Саша остался жив.
— Из вас надо клещами вытягивать.
— Не хочу, чтоб мои показания были использованы против Саши.
— Одного свидетеля мы уже опросили.
— Галю?
— Кого еще? Она же и труп опознала, хоть в этом и не было нужды. Так, формальности ради. Не хотите взглянуть?
Еще чего! От одной такой перспективы меня чуть не стошнило. Что утопленник, что удавленник — вид неприглядный. Да и труп не первой свежести. И какое отношение имеет это разлагающееся тело к живому Никите?
— Ни в коем разе! — отверг я любезное предложение Бориса Павловича. — К показаниям Гали мне добавить нечего. Мы с ней видели и слышали одно и то же. Что вы от меня хотите? Чтоб я подтвердил, что Саша бросился на Никиту и пытался его задушить?
— Пытался задушить? — переспросил Борис Павлович, похоже, искренне удивившись. — Это Галина Матвеевна почему-то не сообщила. Сказала только, что сцепились, но вы их растащили.
Досадно — проговорился! Почему Галя смолчала? Выгораживает своего миленка…
— Ровным счетом ничего не значит, — дал я тут же задний ход. Наоборот, выпустил пар — значит, успокоился. У них контроверзы с первой встречи. Два противоположных подхода к искусству: Саша — последний у нас в стране романтик, Никита — бескрылый позитивист, насмешник и охальник. Моцарт и Сальери в пушкинской интерпретации, с той только поправкой, что Сальери не отравлял Моцарта. Отсебятина родоначальника.
— Ничего точно не известно. Отравлял, не отравлял — потому и вопрос, что мог отравить.
— Видите! Двести лет прошло, а ничего толком не известно. И никогда не станет! А вы хотите за пару дней, с кондачка…
— Сравнили! Сейчас бы произвели вскрытие тела Моцарта — по крайней мере узнали бы, отравлен или нет. Криминалистика с тех пор двинулась вперед. С помощью вспомогательных дисциплин, конечно.
— Но криминалы тоже не стояли на месте. Прогресс параллельный и обоюдный. Весь вопрос, кто кого. Впереди, несомненно, преступный мир. Большинство преступлений остаются нераскрытыми. Особенно у вас в стране. Сколько за последние годы убито журналистов, политиков, священников, банкиров, предпринимателей. Хоть один киллер найден?
— Ни одного, — признал Борис Павлович.
— Иначе и быть не может. Преступник работает на себя, для него это вопрос жизни и смерти, а для вашего брата — вопрос продвижения по службе. Вот и сравните: инстинкт самосохранения и карьерный инстинкт. Преступник — это художник, а непойманный преступник — гений. Много ли найдется гениев среди сыщиков? Разве что в книгах! Шерлок Холмс, Пуаро, Мегрэ — это все недостижимый идеал, художественный вымысел, литература, без какой-либо зацепки за реальность. Если и есть связь, то односторонняя, обратная: влияние литературы на жизнь. Вас, к примеру, взять: начитались детективов, подражаете знаменитым сыщикам, мните из себя невесть что.
— Это что же, апология преступления?
— Считайте как хотите.
— А что, если мы все-таки раскроем это убийство? Если вы нам, конечно, пособите. К примеру, такой вопрос: если б вы не растащили ваших дружков, Саша мог, похоже, задушить Никиту?
— Похоже. Но не задушил же! Или вы думаете, что, не-додушив Никиту, явился к нему на следующий день в мастерскую, чтобы прикончить окончательно?
— На следующий день? А почему не в ту же ночь? Через час, через два. Я же говорю — у нас нет пока точного времени его смерти. И почему обязательно Саша? Если все произошло в ту ночь, то хочу вас успокоить: у вашего приятеля железное алиби. Галина Матвеевна провела ту ночь в его квартире. В одной, извините, с ним постели.
— Вот куда вы клоните! Если не Саша, то, выходит, я. Галина Матвеевна крупная специалистка по фабрикации постельных алиби: сначала Никите, теперь Саше. А если она его выгораживает? А если они действовали на пару? В любом случае лицо заинтересованное.
— Заинтересованное?
— А то как же! С той самой поездки в Сараево. — И я пересказал все, что узнал от Никиты.
— А как же ваш собственный роман с Галиной Матвеевной?
Меня не очень удивил его вопрос — все происходило у него на глазах, да мы и не таились. Плюс дополнительная информация от одного из нас — не все ли равно теперь, кто в нашей четверке был звонарем?
— Это не роман, а серия случек, — уточнил я. — Роман у нее с Сашей. Что касаемо наших с вами делишек, то выясните сначала, когда наступила смерть.
— А то мы не пытаемся!
— Но даже если его убили той же ночью, отсюда вовсе не следует, что я его убийца.
— Верно — не следует. Но если его убили той же ночью, ваше грузинское алиби никуда не годится.
— Безупречные алиби бывают только у преступников. Да и зачем мне алиби? Зачем мне было его убивать?
— Вот именно. Я и пытаюсь понять: зачем вы его убили? — И, выдержав паузу, добавил: — Если, конечно, это вы его убили.
— Если бы да кабы! Я не убийца, а спаситель: кабы не я, Саша придушил бы его в тот самый вечер, при двух свидетелях. У Никиты уже язык на сторону, хрипел да синел. Минутой позже — отдал бы Богу душу.
— Это меня как раз и интересует — как вы их разняли.
Не знаю, как насчет шейных позвонков — это покажет вскрытие, но достаточно было поверхностного осмотра, чтобы обнаружить здоровенный отек на виске покойника. По словам Галины Матвеевны, вы его чуть не изувечили, спасая от Саши. Так отшвырнули, что он головой о плиту.
— Было дело, — сказал я, а про себя обозвал Галю сучкой — сучка и есть! — Не рассчитал маленько. Но тогда не до того было. Лучше синяк, чем смерть. Помедли я немного, и Никите каюк.
— Ему в любом случае каюк. История, согласитесь, странная недодушенного задушили.
— От судьбы не уйдешь.
— Что вы имеете в виду?
— Его всю жизнь преследовал страх удушья. Случались даже астматические приступы — чуть ли не с детства. Думаю, из-за короткой и толстой шеи. А может, и на нервной почве. Никогда галстуки не носил, рубашки на верхнюю пуговицу не застегивал, шарфом обматывался только шелковым. После смерти Лены боялся, что его ждет та же судьба. Саша обещал свернуть ему шею. И свернул — кабы не я.
— А теперь представим, что его прикончил спаситель.
— Вы начитались детективов. Жизнь все сводит к простому знаменателю. Спаситель в роли убийцы или, если в обратном порядке, убийца в роли спасителя это парадокс. Да еще с разницей в несколько часов. Зато убийство убийцы — это закономерность, формула возмездия, гарант мирового равновесия, око за око, мне отмщение, и аз воздам, и прочее в том же духе.
— Я вижу, вы не очень опечалены его смертью.
— Скорее удивлен: странный дубль. А если опечален, то не столько его смертью, сколько обстоятельствами. Я подозревал его в предыдущем убийстве.
— Мы — тоже, — неожиданно сказал Борис Павлович. — Думали даже арестовать.
— А как же его алиби?
— Там не все концы сходятся. Оставался некий зазор во времени. Помимо Галины Матвеевны, никто больше его алиби на эти пятнадцать — двадцать минут, пока Саша находился в ванной, не подтвердил. Так, конечно, тоже сплошь и рядом случается, но в данном случае выглядело подозрительно. Не то чтоб мы полагали, что алиби фальшивое, но вот эта щель в четверть часа смущала. А для того чтоб Задушить человека, достаточно двух минут. Да вы, наверное, сами знаете.
— Как же, как же! Сызмальства только тем и занимаюсь. Накопил огромный опыт по удушению человеческих особей — могу поделиться. А если всерьез: что ж вы его не арестовали? Жив был бы по ею пору.
— Кража «Данаи» смешала все карты. На воле ваш приятель мог оказаться полезнее, чем в следственном изоляторе. Мы хотели использовать его как насадку, чтоб поймать крупную рыбу. Он мог быть исполнителем, а нам нужен был заказчик. В отличие от убийства, где преступление непоправимо и цель следствия — найти убийцу, в нашем случае важнее, чем вора, было найти украденное. Да и куда он от нас денется? Мы установили за ним наружную слежку, но не круглосуточную — у нас недостаток в людских резервах. Не углядели. Как вы догадываетесь, похищение картины из Эрмитажа для нас важнее очередного убийства на почве ревности, даже если Никита его и совершил, как мы полагали.
— А коли так, то нисколько не жаль. Да и что мертвецу с моей жалости? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Сашу больше жалко. Он арестован?
— Задержан, — поправил меня Борис Павлович, когда мы вышли из здания аэропорта. — В качестве особо важного свидетеля. В данный момент его как раз допрашивают. Первое, что он сказал, рискуя тут же быть зачисленным в потенциальные убийцы: «Хорошая весть — жаль, что не я». А меня на вас бросили. Хотелось бы и вам парочку вопросов задать.
— Вы сказали, что занимаетесь не убийствами, а хищениями государственной собственности.
— Судя по всему, это связано. Расследование ведется совместными усилиями частных и государственных детективов. А мы с вами к тому же старые приятели.
— С Сашей — тоже.
Скосил глаза — Борис Павлович лыбился:
— Вы мне дороже встали. Знаете, как с ребенком. С которым больше возни, того больше любишь. — И без всякого перехода: — А сейчас я бы хотел заехать с вами в мастерскую покойного, если не возражаете.
А если б возразил? Судьбу испытывать не стал. Влезли в «мерседес», который уже нас поджидал. Попросил заехать в гостиницу, чтоб забросить багаж, давая им заодно возможность Для маленького шмона в мое отсутствие. Борис Павлович предложил помочь дотащить чемодан, я и тут спорить не стал: коли он думает, что дам деру, как тогда — девять лет назад. Несомненно, я для него пунктик, как бы не свихнулся.
Мы мчались по Невскому, шофер включил сирену с мигалкой, за завесой мелкого дождя мелькал парадный Петербург. Господи, сколько иностранных вывесок! В мои времена здесь сплошь была кириллица. Как знать, латынь, может быть, больше к лицу этому единственному в России европейскому городу. Странный контраст: Невский похорошел и украсился на уровне первых двух этажей, но выше выцвел, облез и потрескался. И по-прежнему неотразим — не знаю красивее проспекта. Хоть в его рациональной прямизне и тлела искра безумия. «Весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень», — припомнил загадочную фразу Андрея Белого.
Борис Павлович молчал, а я пытался настроить себя на элегический лад, вспоминая покойника. Только из этого ничего не вышло.
— Помните, какой розыгрыш вы устроили в поезде? — спросил Борис Павлович.
— Молодо-зелено, — сказал я.
Еще бы не помнить! Может, с этого розыгрыша и начались их контры. Не одного Никиту — меня тоже слегка раздражала Сашина патетическая серьезность, но Никиту она просто бесила. Вот уж действительно, два разных подхода к искусству — дионисиев и аполлонов.
Саша нас немного сторонился, а иногда и вовсе отключался, закидывал голову и закатывал глаза либо демонстративно отворачивался и глядел на мелькающий за окном унылый деревенский пейзаж, как я сейчас — на Невскую перспективу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Может, стоит вызвать иностранного коронера, если ваши не'справляются? — предложил я.
Борис Павлович внимательно на меня глянул:
— Кабы не ваша телеграмма… Знакомых у него — считай, никого, а из сторонних до его мастерской никто не доходит — кому охота топать пешком? На всем этаже он один обитал. Да что я вам толкую? Вам лучше знать, хоть мы и следили за ним в связи с похищением «Данаи», но, к сожалению, кое-как. Когда вы его видели в последний раз?
— В последний? Я видел его всего один раз — перед отъездом в Грузию. Думал встретить на вернисаже, но его там не было, хотя сам Бог велел — коли работает в тех самых реставрационных мастерских, откуда свистнули «Данаю». Странно.
— Спасибо за подсказку, но он и так среди подозреваемых. Был. А почему вы к нему не зашли раньше?
— У меня есть еще знакомые в Питере.
— Догадываюсь.
— В мастерской мы пробыли недолго. Узнав, что Саша кончает жизнь самоубийством, помчались к нему.
— В полном составе?
— Да. Никита, Галя и я.
— И там?
— Что там? Как видите, Саша остался жив.
— Из вас надо клещами вытягивать.
— Не хочу, чтоб мои показания были использованы против Саши.
— Одного свидетеля мы уже опросили.
— Галю?
— Кого еще? Она же и труп опознала, хоть в этом и не было нужды. Так, формальности ради. Не хотите взглянуть?
Еще чего! От одной такой перспективы меня чуть не стошнило. Что утопленник, что удавленник — вид неприглядный. Да и труп не первой свежести. И какое отношение имеет это разлагающееся тело к живому Никите?
— Ни в коем разе! — отверг я любезное предложение Бориса Павловича. — К показаниям Гали мне добавить нечего. Мы с ней видели и слышали одно и то же. Что вы от меня хотите? Чтоб я подтвердил, что Саша бросился на Никиту и пытался его задушить?
— Пытался задушить? — переспросил Борис Павлович, похоже, искренне удивившись. — Это Галина Матвеевна почему-то не сообщила. Сказала только, что сцепились, но вы их растащили.
Досадно — проговорился! Почему Галя смолчала? Выгораживает своего миленка…
— Ровным счетом ничего не значит, — дал я тут же задний ход. Наоборот, выпустил пар — значит, успокоился. У них контроверзы с первой встречи. Два противоположных подхода к искусству: Саша — последний у нас в стране романтик, Никита — бескрылый позитивист, насмешник и охальник. Моцарт и Сальери в пушкинской интерпретации, с той только поправкой, что Сальери не отравлял Моцарта. Отсебятина родоначальника.
— Ничего точно не известно. Отравлял, не отравлял — потому и вопрос, что мог отравить.
— Видите! Двести лет прошло, а ничего толком не известно. И никогда не станет! А вы хотите за пару дней, с кондачка…
— Сравнили! Сейчас бы произвели вскрытие тела Моцарта — по крайней мере узнали бы, отравлен или нет. Криминалистика с тех пор двинулась вперед. С помощью вспомогательных дисциплин, конечно.
— Но криминалы тоже не стояли на месте. Прогресс параллельный и обоюдный. Весь вопрос, кто кого. Впереди, несомненно, преступный мир. Большинство преступлений остаются нераскрытыми. Особенно у вас в стране. Сколько за последние годы убито журналистов, политиков, священников, банкиров, предпринимателей. Хоть один киллер найден?
— Ни одного, — признал Борис Павлович.
— Иначе и быть не может. Преступник работает на себя, для него это вопрос жизни и смерти, а для вашего брата — вопрос продвижения по службе. Вот и сравните: инстинкт самосохранения и карьерный инстинкт. Преступник — это художник, а непойманный преступник — гений. Много ли найдется гениев среди сыщиков? Разве что в книгах! Шерлок Холмс, Пуаро, Мегрэ — это все недостижимый идеал, художественный вымысел, литература, без какой-либо зацепки за реальность. Если и есть связь, то односторонняя, обратная: влияние литературы на жизнь. Вас, к примеру, взять: начитались детективов, подражаете знаменитым сыщикам, мните из себя невесть что.
— Это что же, апология преступления?
— Считайте как хотите.
— А что, если мы все-таки раскроем это убийство? Если вы нам, конечно, пособите. К примеру, такой вопрос: если б вы не растащили ваших дружков, Саша мог, похоже, задушить Никиту?
— Похоже. Но не задушил же! Или вы думаете, что, не-додушив Никиту, явился к нему на следующий день в мастерскую, чтобы прикончить окончательно?
— На следующий день? А почему не в ту же ночь? Через час, через два. Я же говорю — у нас нет пока точного времени его смерти. И почему обязательно Саша? Если все произошло в ту ночь, то хочу вас успокоить: у вашего приятеля железное алиби. Галина Матвеевна провела ту ночь в его квартире. В одной, извините, с ним постели.
— Вот куда вы клоните! Если не Саша, то, выходит, я. Галина Матвеевна крупная специалистка по фабрикации постельных алиби: сначала Никите, теперь Саше. А если она его выгораживает? А если они действовали на пару? В любом случае лицо заинтересованное.
— Заинтересованное?
— А то как же! С той самой поездки в Сараево. — И я пересказал все, что узнал от Никиты.
— А как же ваш собственный роман с Галиной Матвеевной?
Меня не очень удивил его вопрос — все происходило у него на глазах, да мы и не таились. Плюс дополнительная информация от одного из нас — не все ли равно теперь, кто в нашей четверке был звонарем?
— Это не роман, а серия случек, — уточнил я. — Роман у нее с Сашей. Что касаемо наших с вами делишек, то выясните сначала, когда наступила смерть.
— А то мы не пытаемся!
— Но даже если его убили той же ночью, отсюда вовсе не следует, что я его убийца.
— Верно — не следует. Но если его убили той же ночью, ваше грузинское алиби никуда не годится.
— Безупречные алиби бывают только у преступников. Да и зачем мне алиби? Зачем мне было его убивать?
— Вот именно. Я и пытаюсь понять: зачем вы его убили? — И, выдержав паузу, добавил: — Если, конечно, это вы его убили.
— Если бы да кабы! Я не убийца, а спаситель: кабы не я, Саша придушил бы его в тот самый вечер, при двух свидетелях. У Никиты уже язык на сторону, хрипел да синел. Минутой позже — отдал бы Богу душу.
— Это меня как раз и интересует — как вы их разняли.
Не знаю, как насчет шейных позвонков — это покажет вскрытие, но достаточно было поверхностного осмотра, чтобы обнаружить здоровенный отек на виске покойника. По словам Галины Матвеевны, вы его чуть не изувечили, спасая от Саши. Так отшвырнули, что он головой о плиту.
— Было дело, — сказал я, а про себя обозвал Галю сучкой — сучка и есть! — Не рассчитал маленько. Но тогда не до того было. Лучше синяк, чем смерть. Помедли я немного, и Никите каюк.
— Ему в любом случае каюк. История, согласитесь, странная недодушенного задушили.
— От судьбы не уйдешь.
— Что вы имеете в виду?
— Его всю жизнь преследовал страх удушья. Случались даже астматические приступы — чуть ли не с детства. Думаю, из-за короткой и толстой шеи. А может, и на нервной почве. Никогда галстуки не носил, рубашки на верхнюю пуговицу не застегивал, шарфом обматывался только шелковым. После смерти Лены боялся, что его ждет та же судьба. Саша обещал свернуть ему шею. И свернул — кабы не я.
— А теперь представим, что его прикончил спаситель.
— Вы начитались детективов. Жизнь все сводит к простому знаменателю. Спаситель в роли убийцы или, если в обратном порядке, убийца в роли спасителя это парадокс. Да еще с разницей в несколько часов. Зато убийство убийцы — это закономерность, формула возмездия, гарант мирового равновесия, око за око, мне отмщение, и аз воздам, и прочее в том же духе.
— Я вижу, вы не очень опечалены его смертью.
— Скорее удивлен: странный дубль. А если опечален, то не столько его смертью, сколько обстоятельствами. Я подозревал его в предыдущем убийстве.
— Мы — тоже, — неожиданно сказал Борис Павлович. — Думали даже арестовать.
— А как же его алиби?
— Там не все концы сходятся. Оставался некий зазор во времени. Помимо Галины Матвеевны, никто больше его алиби на эти пятнадцать — двадцать минут, пока Саша находился в ванной, не подтвердил. Так, конечно, тоже сплошь и рядом случается, но в данном случае выглядело подозрительно. Не то чтоб мы полагали, что алиби фальшивое, но вот эта щель в четверть часа смущала. А для того чтоб Задушить человека, достаточно двух минут. Да вы, наверное, сами знаете.
— Как же, как же! Сызмальства только тем и занимаюсь. Накопил огромный опыт по удушению человеческих особей — могу поделиться. А если всерьез: что ж вы его не арестовали? Жив был бы по ею пору.
— Кража «Данаи» смешала все карты. На воле ваш приятель мог оказаться полезнее, чем в следственном изоляторе. Мы хотели использовать его как насадку, чтоб поймать крупную рыбу. Он мог быть исполнителем, а нам нужен был заказчик. В отличие от убийства, где преступление непоправимо и цель следствия — найти убийцу, в нашем случае важнее, чем вора, было найти украденное. Да и куда он от нас денется? Мы установили за ним наружную слежку, но не круглосуточную — у нас недостаток в людских резервах. Не углядели. Как вы догадываетесь, похищение картины из Эрмитажа для нас важнее очередного убийства на почве ревности, даже если Никита его и совершил, как мы полагали.
— А коли так, то нисколько не жаль. Да и что мертвецу с моей жалости? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Сашу больше жалко. Он арестован?
— Задержан, — поправил меня Борис Павлович, когда мы вышли из здания аэропорта. — В качестве особо важного свидетеля. В данный момент его как раз допрашивают. Первое, что он сказал, рискуя тут же быть зачисленным в потенциальные убийцы: «Хорошая весть — жаль, что не я». А меня на вас бросили. Хотелось бы и вам парочку вопросов задать.
— Вы сказали, что занимаетесь не убийствами, а хищениями государственной собственности.
— Судя по всему, это связано. Расследование ведется совместными усилиями частных и государственных детективов. А мы с вами к тому же старые приятели.
— С Сашей — тоже.
Скосил глаза — Борис Павлович лыбился:
— Вы мне дороже встали. Знаете, как с ребенком. С которым больше возни, того больше любишь. — И без всякого перехода: — А сейчас я бы хотел заехать с вами в мастерскую покойного, если не возражаете.
А если б возразил? Судьбу испытывать не стал. Влезли в «мерседес», который уже нас поджидал. Попросил заехать в гостиницу, чтоб забросить багаж, давая им заодно возможность Для маленького шмона в мое отсутствие. Борис Павлович предложил помочь дотащить чемодан, я и тут спорить не стал: коли он думает, что дам деру, как тогда — девять лет назад. Несомненно, я для него пунктик, как бы не свихнулся.
Мы мчались по Невскому, шофер включил сирену с мигалкой, за завесой мелкого дождя мелькал парадный Петербург. Господи, сколько иностранных вывесок! В мои времена здесь сплошь была кириллица. Как знать, латынь, может быть, больше к лицу этому единственному в России европейскому городу. Странный контраст: Невский похорошел и украсился на уровне первых двух этажей, но выше выцвел, облез и потрескался. И по-прежнему неотразим — не знаю красивее проспекта. Хоть в его рациональной прямизне и тлела искра безумия. «Весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень», — припомнил загадочную фразу Андрея Белого.
Борис Павлович молчал, а я пытался настроить себя на элегический лад, вспоминая покойника. Только из этого ничего не вышло.
— Помните, какой розыгрыш вы устроили в поезде? — спросил Борис Павлович.
— Молодо-зелено, — сказал я.
Еще бы не помнить! Может, с этого розыгрыша и начались их контры. Не одного Никиту — меня тоже слегка раздражала Сашина патетическая серьезность, но Никиту она просто бесила. Вот уж действительно, два разных подхода к искусству — дионисиев и аполлонов.
Саша нас немного сторонился, а иногда и вовсе отключался, закидывал голову и закатывал глаза либо демонстративно отворачивался и глядел на мелькающий за окном унылый деревенский пейзаж, как я сейчас — на Невскую перспективу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33