Вот он и задумал увести ее от тебя, а когда не вышло — устранить физически.
— Усложняешь, — сказала Галя, которую, похоже, раздражали мои разглагольствования о Сашиной любви.
— Упрощаешь, — сказал Саша.
— Не упрощаю и не усложняю, а вытягиваю рациональную концепцию из клубка эмоций.
— Ты думаешь, он ее убил ради своей концепций? — спросила Галя.
Я чуть не поперхнулся от возмущения:
— Он ее не убивал! Ты знаешь не хуже меня. Нечего строить из себя целку!
— О чем ты? — спросил Саша.
— А о том, что из-за этого все-таки не убивают. Чтобы подогнать концепцию к реальности. Скорее кончают жизнь самоубийством, а не убивают. В Тбилиси у меня была пропасть свободного времени. Плюс кромешное одиночество. Два условия для интенсивного мыслительного процесса. А главное — прямое доказательство его невиновности, которое я вам еще предъявлю. Короче, я пришел к иному выводу.
Согласно сценическим правилам, выдержал паузу. Вот Галю и прорвало:
— И теперь думаешь на меня?
— Да. Путем отсева других кандидатов. Ни Саша, ни Никита на убийство женщины не способны. Бомж отпадает по теории вероятности. Кроме тебя, больше некому. И ни у кого не было столько мотивов. Куда ни кинь! Методом исключения: Галя. Кто единственный на это способен: Галя. Кому это выгодно: Галя. Cherchez la femme: Галя. Ведь, кроме тебя, других телок окрест нет — не Даная же! А потом наговорила ему на Никиту, — кивнул я на Сашу, — вот он на него и тянул. Мог и убить, подзавести можно и ангела. Леди Макбет из Санкт-Петербурга — вот ты кто!
— Ты с ума сошел, — тихо сказал Саша.
— Может быть. Или мы все с ума съехали, что тоже не исключено. Каждый из нас знает больше, чем говорит. В том числе я. Я говорю об индивидуальном знании: каждый из нас знает то, что не знают другие, — и помалкивает. Но есть кое-что, известное любому, в том числе мне, хоть меня здесь и не было, когда это случилось. Вот вы и надеетесь, что я этого не знаю, а я знаю, знаю, черт побери!
Это я сам видел — как они переглянулись, в замешательстве и тревоге. Особенно Саша.
— Блефуешь? — сказала Галя.
— Думай так, если тебе от этого полегчает.
— Что ты знаешь? — спросил Саша прямо. — Скажи, а мы тебе ответим — так или не так.
— Боится продешевить, — догадалась Галя.
— Кто бы ни убил — предположим даже, я, — но ты, Галя, точно знаешь кто.
— Откуда мне знать?
— Оттуда! Ты была на месте убийства, когда оно произошло.
— Это тебе Никита сказал?
— А кто еще? — соврал я, потому что Никита сам не знал точно, шла она к ним или выходила от них. — Это не ты ему, а он тебе состряпал алиби, когда встретил выходящей из Сашиного подъезда.
— А сам он что здесь делал? — спросил Саша.
— Забыл? Он — твой сосед. Ничего подозрительного в его прогулках нет. Имел же он право выйти из дома! А вот что Галя здесь оказалась…
— Но почему он был в этот день у нашего дома? — талдычил свое Саша. Он был близок к истерике.
— Ко мне чего пристал? — рассердился я. — Поди и спроси его.
— Ты считаешь, я была свидетелем убийства? — спросила Галя.
— Три варианта. Первый, наименее вероятный, — была свидетелем, но по ряду причин скрываешь. Второй, более правдоподобный, — опоздала на несколько минут и наткнулась на труп.
— В таком случае убийца — Никита, — поспешил заключить Саша.
— Легче всего валить на мертвого, — сказал я.
— О третьем варианте ты уже говорил, — сказала леди Макбет. — А кто убил Никиту? Опять я?
— Не исключено, — сказал я. — Есть другие мнения?
— Не знаю, — сказал Саша.
— Ты! — бросила мне Галя.
— Вот мы и квиты — каждый из нас считает другого убийцей. Итак, мы выяснили, кто кого в чем подозревает. Или делает вид, что подозревает, снимая подозрения с самого себя. Или с кого другого. А теперь от подозрений перейдем к признаниям. Нет, мы, я вижу, не добьемся друг от друга полной искренности. Ни один из нас, будь он убийцей, не признается, что он убийца. Тогда зайдем с другой стороны. Помимо убийства, что еще мы утаиваем? Или мы выложились целиком и полностью? Вот ты, Саша, например, — ничего не утаил, когда тебя таскали в связи с убийством Лены?
Саша посмотрел на меня, подумал и вдруг решился:
— Утаил.
— Саша! — крикнула Галя.
— Не возникай! — бросил он ей.
Как бы мне хотелось остаться с ним наедине! Шла бы ты куда подальше, Галина Матвеевна! У нас здесь мужской разговор намечается, а ты — баба, хоть и с яйцами.
Я выразительно глянул на нее, но она сделала вид, что не понимает. Вот кого с радостью бы придушил, будь на то моя воля.
— Что «Саша»? — передразнил ее Саша. — Думаешь, я сейчас расколюсь перед вами?
— А что, если она именно так и думает? Либо делает вид, что так думает? Подозревая других, мы выгораживаем себя. Так что ты утаил? Ты знаешь убийцу? Видел его? Слышал?
— Я слышал крик. Так я и думал.
— Или ему показалось, что он слышал крик, — сказала Галя.
— Я слышал ее крик и не пришел на помощь.
— Почему не пришел?
— В тот момент я ее люто ненавидел; хотел, чтоб она умерла. Знаешь, что она мне сказала? «Чтоб ты сдох!» Никогда еще до такого у нас не доходило… Я бросился на нее, а потом заперся в ванной… Она кричала, я слышал.
— Как ты мог слышать, если стоял под душем? — сказала Галя.
— Давайте устроим эксперимент, — предложил я. — Я закроюсь в ванной и встану под душ, а Галя пойдет к входной двери и будет орать. Вот мы и узнаем, слышно или нет.
— И что это нам даст? — спросила Галя. — Положим даже, что крик слышен. Что с того? Это не значит, что он в самом деле слышал крик.
— Не говори за меня! Она кричала. Я сам слышал! Это я виноват! Это я ее убил!
— Опять за свое. Старая песня, — отмахнулась от него Галя.
Проклятие! Не дает ему сказать, давит на мозг, пестует, как ребенка. Несомненно, он знает больше, чем говорит. Чего он не договаривает? Не стерпел, думаю, и выбежал из ванной, но было уже поздно. Вот откуда мокрые следы на полу! А вдруг он видел убийцу? Господи, как бы ее устранить, хоть временно, и остаться с Сашей наедине?
— Шла бы ты куда, женщина, — посоветовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не обложить ее матерком.
— У меня тоже есть в чем признаться, — перебила она меня. — Пусть это и из другой оперы. Но коли день без вранья… Помните, в Сараево мы гадали, кто из нас четверых шептун?
Я даже присвистнул.
— Ты? — Саша привстал со стула.
— Я. Не оправдываю себя, конечно, но сравнительно невинное занятие. В отчете о поездке старалась писать о том, что и без меня известно. Борис Павлович следил тогда за нами в оба глаза.
— Он не мог за нами следить, когда мы оставались вчетвером, — сказал Саша.
— А тем более когда мы с тобой оставались вдвоем, — сказал я.
— Что вы от меня хотите? Думаете, меня это не мучило? Но не отвязаться — ну никак. До сих пор мучает — потому и рассказываю. И что я такого им сообщила, что бы они сами не знали? Что ты, Саша, молчалив и одинок, как и все мечтатели, а ты, Глеб, евроцентрист и все западное предпочитаешь русскому, а Никита — циник и релятивист? Это же все общие характеристики, ни слова компры о поведении за границей. Кто-нибудь из-за меня пострадал?
— А о том, что мы с тобой там трахались, тоже сообщила? полюбопытствовал я.
— Даже это! Сама на себя телегу настрочила. В том смысле, что морально неустойчива.
И рассмеялась. А потом вдруг ни с того ни с сего заплакала. Странно все-таки видеть ее плачущей. Из таких гвозди делать — не было б крепче.
Лучше бы помалкивала. Одно — стучать по политической линии, а другое по интимной. Перестаралась — этого с нее никто не требовал. Конечно, секрет полишинеля, миловались у всех на глазах, гэбуха в лице Бориса Павловича лично наблюдала. Тем более — зачем сообщать?
Интересно, до сих пор с ними связана? Пусть гэбуха и накрылась, но бориспавловнчи живы-здоровы, снуют по имперскому пепелищу и тоскуют без настоящего дела.
— Теперь твоя очередь, — сказал Саша.
— Теперь очередь мертвеца, — сказал я. Оба на меня так и вскинулись.
— А ты будешь дельфийский оракул, — сказала Галя, вытирая глаза.
— Считай как хочешь. Вот что я нашел у него в мастерской. — И я вынул из кармана вдвое сложенную страничку из школьной тетради.
— Он успел сочинить завещание? — спросила Галя.
— Боюсь, что нет. Хоть и ждал, что его пришьют, но надеялся, что обойдется. Это письмо Лены. Судя по числу, за два дня до ее смерти.
— Кому? — спросил Саша.
— Никите.
— Дай мне! — И он потянулся за письмом. Я отдернул руку:
— Лучше я сам прочту.
— Как тебе удалось раздобыть? — спросила Галя.
— Если скажу, что покойник сам вручил мне за мгновение до смерти, вряд ли вы поверите. А тем более если скажу, что получил с того света. Чтоб не соврать, лучше смолчать. К тому ж у нас сегодня день без вранья. Вот я и говорю: секрет фирмы. Я бы предпочел, Саша, зачитать тебе его лично, но, сам видишь, нет таких сил, которые вынудили бы женщину оставить нас вдвоем. Боюсь, тебе от нее никогда не отвязаться. Если только ее не арестуют за убийство. Все равно кого: Лены, Никиты да хоть меня — глянь, как она меня ест глазами, вошла во вкус, убийство — дело привычки. Хуже нет безнаказанности: убийца входит во вкус, а Бог троицу любит. Попрошу Бориса Павловича приставить ко мне телохранителя. А ты пока что, нежданно-негаданно, приобрел вечного спутника. Она же — нянька и куруха, хоть уже и некому закладывать. Безработная стукачка. Пробы ставить негде.
Нарочно ее доводил, чтоб она бросилась на меня. Вот бы и померились силами наконец. Это тебе не жопой вертеть все равно под кем!
— Читай, — тихо сказал Саша.
— Знаешь, как у нас в Америке говорят: у меня для тебя две новости одна хорошая, а другая плохая.
— Не надо читать, — сказала вдруг Галя.
— Тебя не спросили! — отрезал я и зачитал письмо.
Между нами все кончено. Я беременна. Не надейся — не от тебя. Это абсолютно точно, по срокам, я высчитала. Когда между нами случилось, у меня уже прекратились менструации, хоть тогда я была еще не уверена. Бог услышал мои молитвы или таблетки помогли — не знаю. А то, что тогда произошло у тебя в мастерской, — мерзко, отвратно, потому что безжеланно. Не говоря уж о любви никакой. Ни с твоей, ни с моей стороны. Не люблю тебя и никогда не любила, а себя ненавижу за это. Сама не знаю, как случилось. Ты-то понятно — из подлянки, из ненависти к Саше, всю жизнь ему завидуешь — его любви, его самодостаточности, его таланту, а у тебя ничего нет. Талант без индивидуальности — нонсенс, а ты — сплошная посредственность. И жить можешь только за счет других — Рембрандта или Саши, тебе все равно — лишь бы был талантлив. Вот ты и присасываешься. Как пиявка. Упырь — вот ты кто! И я понадобилась не сама по себе, а как частица Саши. Но я-то зачем пошла на этот гнусный развратен? От пустоты, от безволия, от внутренней гнили. Да еще была во взвинченном состоянии из-за беременности. Комок нервов, а в чем дело — не понимала. Кабы знала, что беременна, этого бы не случилось. Все равно нет оправдания. Никогда себе не прощу. Меня мутит от брезгливости к себе, противно касаться собственной одежды, своего тела. Перед нерожденным ребенком стыдно. А теперь еще предстоит рассказать Саше. Сделаю это непременно. Иначе жить не смогу. Нельзя, чтоб было что-то, что ты знаешь, а он — нет. Выходит, за его спиной. Еще один грех. Этого он не заслужил. Он из тех, для кого знать всегда предпочтительней, как ни ужасно знание, а ложь невыносима. Он потому так и мучился, ревнуя, что боялся лжи. Лжи, а не измены. Ложь ставит близкого человека в зависимое, унизительное, неравное положение. Даже ложь во спасение: человек, мол, не страдает от того, чего не знает. Солгать, чтоб не сделать близкому больно, — до чего гнусное оправдание собственному малодушию и эгоизму! А сам он никогда не лгал. Если кого люблю — только его. Пусть не так, как мечталось в юности, как вычитала из книг. Только сейчас дошло, что любовь — это вовсе не прелюд к женитьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Усложняешь, — сказала Галя, которую, похоже, раздражали мои разглагольствования о Сашиной любви.
— Упрощаешь, — сказал Саша.
— Не упрощаю и не усложняю, а вытягиваю рациональную концепцию из клубка эмоций.
— Ты думаешь, он ее убил ради своей концепций? — спросила Галя.
Я чуть не поперхнулся от возмущения:
— Он ее не убивал! Ты знаешь не хуже меня. Нечего строить из себя целку!
— О чем ты? — спросил Саша.
— А о том, что из-за этого все-таки не убивают. Чтобы подогнать концепцию к реальности. Скорее кончают жизнь самоубийством, а не убивают. В Тбилиси у меня была пропасть свободного времени. Плюс кромешное одиночество. Два условия для интенсивного мыслительного процесса. А главное — прямое доказательство его невиновности, которое я вам еще предъявлю. Короче, я пришел к иному выводу.
Согласно сценическим правилам, выдержал паузу. Вот Галю и прорвало:
— И теперь думаешь на меня?
— Да. Путем отсева других кандидатов. Ни Саша, ни Никита на убийство женщины не способны. Бомж отпадает по теории вероятности. Кроме тебя, больше некому. И ни у кого не было столько мотивов. Куда ни кинь! Методом исключения: Галя. Кто единственный на это способен: Галя. Кому это выгодно: Галя. Cherchez la femme: Галя. Ведь, кроме тебя, других телок окрест нет — не Даная же! А потом наговорила ему на Никиту, — кивнул я на Сашу, — вот он на него и тянул. Мог и убить, подзавести можно и ангела. Леди Макбет из Санкт-Петербурга — вот ты кто!
— Ты с ума сошел, — тихо сказал Саша.
— Может быть. Или мы все с ума съехали, что тоже не исключено. Каждый из нас знает больше, чем говорит. В том числе я. Я говорю об индивидуальном знании: каждый из нас знает то, что не знают другие, — и помалкивает. Но есть кое-что, известное любому, в том числе мне, хоть меня здесь и не было, когда это случилось. Вот вы и надеетесь, что я этого не знаю, а я знаю, знаю, черт побери!
Это я сам видел — как они переглянулись, в замешательстве и тревоге. Особенно Саша.
— Блефуешь? — сказала Галя.
— Думай так, если тебе от этого полегчает.
— Что ты знаешь? — спросил Саша прямо. — Скажи, а мы тебе ответим — так или не так.
— Боится продешевить, — догадалась Галя.
— Кто бы ни убил — предположим даже, я, — но ты, Галя, точно знаешь кто.
— Откуда мне знать?
— Оттуда! Ты была на месте убийства, когда оно произошло.
— Это тебе Никита сказал?
— А кто еще? — соврал я, потому что Никита сам не знал точно, шла она к ним или выходила от них. — Это не ты ему, а он тебе состряпал алиби, когда встретил выходящей из Сашиного подъезда.
— А сам он что здесь делал? — спросил Саша.
— Забыл? Он — твой сосед. Ничего подозрительного в его прогулках нет. Имел же он право выйти из дома! А вот что Галя здесь оказалась…
— Но почему он был в этот день у нашего дома? — талдычил свое Саша. Он был близок к истерике.
— Ко мне чего пристал? — рассердился я. — Поди и спроси его.
— Ты считаешь, я была свидетелем убийства? — спросила Галя.
— Три варианта. Первый, наименее вероятный, — была свидетелем, но по ряду причин скрываешь. Второй, более правдоподобный, — опоздала на несколько минут и наткнулась на труп.
— В таком случае убийца — Никита, — поспешил заключить Саша.
— Легче всего валить на мертвого, — сказал я.
— О третьем варианте ты уже говорил, — сказала леди Макбет. — А кто убил Никиту? Опять я?
— Не исключено, — сказал я. — Есть другие мнения?
— Не знаю, — сказал Саша.
— Ты! — бросила мне Галя.
— Вот мы и квиты — каждый из нас считает другого убийцей. Итак, мы выяснили, кто кого в чем подозревает. Или делает вид, что подозревает, снимая подозрения с самого себя. Или с кого другого. А теперь от подозрений перейдем к признаниям. Нет, мы, я вижу, не добьемся друг от друга полной искренности. Ни один из нас, будь он убийцей, не признается, что он убийца. Тогда зайдем с другой стороны. Помимо убийства, что еще мы утаиваем? Или мы выложились целиком и полностью? Вот ты, Саша, например, — ничего не утаил, когда тебя таскали в связи с убийством Лены?
Саша посмотрел на меня, подумал и вдруг решился:
— Утаил.
— Саша! — крикнула Галя.
— Не возникай! — бросил он ей.
Как бы мне хотелось остаться с ним наедине! Шла бы ты куда подальше, Галина Матвеевна! У нас здесь мужской разговор намечается, а ты — баба, хоть и с яйцами.
Я выразительно глянул на нее, но она сделала вид, что не понимает. Вот кого с радостью бы придушил, будь на то моя воля.
— Что «Саша»? — передразнил ее Саша. — Думаешь, я сейчас расколюсь перед вами?
— А что, если она именно так и думает? Либо делает вид, что так думает? Подозревая других, мы выгораживаем себя. Так что ты утаил? Ты знаешь убийцу? Видел его? Слышал?
— Я слышал крик. Так я и думал.
— Или ему показалось, что он слышал крик, — сказала Галя.
— Я слышал ее крик и не пришел на помощь.
— Почему не пришел?
— В тот момент я ее люто ненавидел; хотел, чтоб она умерла. Знаешь, что она мне сказала? «Чтоб ты сдох!» Никогда еще до такого у нас не доходило… Я бросился на нее, а потом заперся в ванной… Она кричала, я слышал.
— Как ты мог слышать, если стоял под душем? — сказала Галя.
— Давайте устроим эксперимент, — предложил я. — Я закроюсь в ванной и встану под душ, а Галя пойдет к входной двери и будет орать. Вот мы и узнаем, слышно или нет.
— И что это нам даст? — спросила Галя. — Положим даже, что крик слышен. Что с того? Это не значит, что он в самом деле слышал крик.
— Не говори за меня! Она кричала. Я сам слышал! Это я виноват! Это я ее убил!
— Опять за свое. Старая песня, — отмахнулась от него Галя.
Проклятие! Не дает ему сказать, давит на мозг, пестует, как ребенка. Несомненно, он знает больше, чем говорит. Чего он не договаривает? Не стерпел, думаю, и выбежал из ванной, но было уже поздно. Вот откуда мокрые следы на полу! А вдруг он видел убийцу? Господи, как бы ее устранить, хоть временно, и остаться с Сашей наедине?
— Шла бы ты куда, женщина, — посоветовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не обложить ее матерком.
— У меня тоже есть в чем признаться, — перебила она меня. — Пусть это и из другой оперы. Но коли день без вранья… Помните, в Сараево мы гадали, кто из нас четверых шептун?
Я даже присвистнул.
— Ты? — Саша привстал со стула.
— Я. Не оправдываю себя, конечно, но сравнительно невинное занятие. В отчете о поездке старалась писать о том, что и без меня известно. Борис Павлович следил тогда за нами в оба глаза.
— Он не мог за нами следить, когда мы оставались вчетвером, — сказал Саша.
— А тем более когда мы с тобой оставались вдвоем, — сказал я.
— Что вы от меня хотите? Думаете, меня это не мучило? Но не отвязаться — ну никак. До сих пор мучает — потому и рассказываю. И что я такого им сообщила, что бы они сами не знали? Что ты, Саша, молчалив и одинок, как и все мечтатели, а ты, Глеб, евроцентрист и все западное предпочитаешь русскому, а Никита — циник и релятивист? Это же все общие характеристики, ни слова компры о поведении за границей. Кто-нибудь из-за меня пострадал?
— А о том, что мы с тобой там трахались, тоже сообщила? полюбопытствовал я.
— Даже это! Сама на себя телегу настрочила. В том смысле, что морально неустойчива.
И рассмеялась. А потом вдруг ни с того ни с сего заплакала. Странно все-таки видеть ее плачущей. Из таких гвозди делать — не было б крепче.
Лучше бы помалкивала. Одно — стучать по политической линии, а другое по интимной. Перестаралась — этого с нее никто не требовал. Конечно, секрет полишинеля, миловались у всех на глазах, гэбуха в лице Бориса Павловича лично наблюдала. Тем более — зачем сообщать?
Интересно, до сих пор с ними связана? Пусть гэбуха и накрылась, но бориспавловнчи живы-здоровы, снуют по имперскому пепелищу и тоскуют без настоящего дела.
— Теперь твоя очередь, — сказал Саша.
— Теперь очередь мертвеца, — сказал я. Оба на меня так и вскинулись.
— А ты будешь дельфийский оракул, — сказала Галя, вытирая глаза.
— Считай как хочешь. Вот что я нашел у него в мастерской. — И я вынул из кармана вдвое сложенную страничку из школьной тетради.
— Он успел сочинить завещание? — спросила Галя.
— Боюсь, что нет. Хоть и ждал, что его пришьют, но надеялся, что обойдется. Это письмо Лены. Судя по числу, за два дня до ее смерти.
— Кому? — спросил Саша.
— Никите.
— Дай мне! — И он потянулся за письмом. Я отдернул руку:
— Лучше я сам прочту.
— Как тебе удалось раздобыть? — спросила Галя.
— Если скажу, что покойник сам вручил мне за мгновение до смерти, вряд ли вы поверите. А тем более если скажу, что получил с того света. Чтоб не соврать, лучше смолчать. К тому ж у нас сегодня день без вранья. Вот я и говорю: секрет фирмы. Я бы предпочел, Саша, зачитать тебе его лично, но, сам видишь, нет таких сил, которые вынудили бы женщину оставить нас вдвоем. Боюсь, тебе от нее никогда не отвязаться. Если только ее не арестуют за убийство. Все равно кого: Лены, Никиты да хоть меня — глянь, как она меня ест глазами, вошла во вкус, убийство — дело привычки. Хуже нет безнаказанности: убийца входит во вкус, а Бог троицу любит. Попрошу Бориса Павловича приставить ко мне телохранителя. А ты пока что, нежданно-негаданно, приобрел вечного спутника. Она же — нянька и куруха, хоть уже и некому закладывать. Безработная стукачка. Пробы ставить негде.
Нарочно ее доводил, чтоб она бросилась на меня. Вот бы и померились силами наконец. Это тебе не жопой вертеть все равно под кем!
— Читай, — тихо сказал Саша.
— Знаешь, как у нас в Америке говорят: у меня для тебя две новости одна хорошая, а другая плохая.
— Не надо читать, — сказала вдруг Галя.
— Тебя не спросили! — отрезал я и зачитал письмо.
Между нами все кончено. Я беременна. Не надейся — не от тебя. Это абсолютно точно, по срокам, я высчитала. Когда между нами случилось, у меня уже прекратились менструации, хоть тогда я была еще не уверена. Бог услышал мои молитвы или таблетки помогли — не знаю. А то, что тогда произошло у тебя в мастерской, — мерзко, отвратно, потому что безжеланно. Не говоря уж о любви никакой. Ни с твоей, ни с моей стороны. Не люблю тебя и никогда не любила, а себя ненавижу за это. Сама не знаю, как случилось. Ты-то понятно — из подлянки, из ненависти к Саше, всю жизнь ему завидуешь — его любви, его самодостаточности, его таланту, а у тебя ничего нет. Талант без индивидуальности — нонсенс, а ты — сплошная посредственность. И жить можешь только за счет других — Рембрандта или Саши, тебе все равно — лишь бы был талантлив. Вот ты и присасываешься. Как пиявка. Упырь — вот ты кто! И я понадобилась не сама по себе, а как частица Саши. Но я-то зачем пошла на этот гнусный развратен? От пустоты, от безволия, от внутренней гнили. Да еще была во взвинченном состоянии из-за беременности. Комок нервов, а в чем дело — не понимала. Кабы знала, что беременна, этого бы не случилось. Все равно нет оправдания. Никогда себе не прощу. Меня мутит от брезгливости к себе, противно касаться собственной одежды, своего тела. Перед нерожденным ребенком стыдно. А теперь еще предстоит рассказать Саше. Сделаю это непременно. Иначе жить не смогу. Нельзя, чтоб было что-то, что ты знаешь, а он — нет. Выходит, за его спиной. Еще один грех. Этого он не заслужил. Он из тех, для кого знать всегда предпочтительней, как ни ужасно знание, а ложь невыносима. Он потому так и мучился, ревнуя, что боялся лжи. Лжи, а не измены. Ложь ставит близкого человека в зависимое, унизительное, неравное положение. Даже ложь во спасение: человек, мол, не страдает от того, чего не знает. Солгать, чтоб не сделать близкому больно, — до чего гнусное оправдание собственному малодушию и эгоизму! А сам он никогда не лгал. Если кого люблю — только его. Пусть не так, как мечталось в юности, как вычитала из книг. Только сейчас дошло, что любовь — это вовсе не прелюд к женитьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33