Все было основано на статистических расчетах, довольно сложных. При необходимости он обновлял сведения. Ну и, конечно, добавлял новые скачки. Под конец, после многих лет работы, он мог делать ставки почти в тысяче скачек каждый год, с тридцатитрехпроцентной вероятностью выигрыша.
Она внезапно закашлялась. Ее худое белое личико сотрясалось от судорожных спазмов. Хрупкая рука протянулась к стакану, стоявшему на столе, и старушка отхлебнула несколько глотков желтоватой жидкости.
— Извините, — виновато сказал я. — Замучил я вас разговорами...
Она молча покачала головой, сделала еще несколько глотков, потом осторожно поставила стакан на место и сказала:
— Разговоры — это замечательно. Я рада, что вы здесь и есть с кем поговорить. Мне ведь почти не с кем разговаривать. Иногда целыми днями так и сидишь одна. Мне очень не хватает Лайэма, знаете ли. Мы ведь все время болтали. Это был ужасный человек, жить с ним было сплошное мучение. Одержимый, понимаете? Если уж ему что запало в голову, то он на полпути нипочем не остановится. Вот, все эти морские пейзажи — когда он ими увлекся, я чуть с ума не сошла. Он все покупал и покупал их... Но сейчас, когда его нет, посмотришь на них, и кажется, что он рядом. И теперь я бы с ними ни за что не рассталась.
— Так он, значит, умер не так давно? — спросил я.
— Первого марта, — ответила она.
Она помолчала, но не заплакала и вообще никак не проявила своего горя.
— Всего через несколько дней после того, как пришел мистер Гилберт.
Лайэм сидел вон там, — она указала на одно из синих кресел, единственное, у которого были потерты подлокотники и на высокой спинке виднелся след от головы, — а я пошла сделать чаю. По чашечке. Нам пить захотелось. А когда я вернулась, он уснул. — Она снова помолчала. — То есть это я сперва подумала, что он уснул.
— Мне очень жаль... — сказал я.
Она покачала головой.
— Это лучшая смерть, какую можно придумать. Я за него рада. Нам обоим было страшно думать, что придется умирать в больничной палате, среди всех этих трубок. Если мне повезет, и у меня тоже получится умереть так, как он, я буду очень рада. Это хорошая смерть, понимаете?
Да, я понимал ее. Хотя никогда раньше не думал о смерти как о желанной гостье, которую терпеливо ждут, надеясь, что она придет тихо, во сне.
— Если хотите выпить, — сказала она все тем же обыденным тоном, в буфете есть бутылка и рюмки.
— Да нет, мне еще домой ехать...
Она не стала настаивать.
— Быть может, вам рассказать о мистере Гилберте? Мистере Гарри Гилберте?
— Да, пожалуйста. Если я вас не утомил.
— Да нет, я же вам говорила. Поговорить — дело приятное.
Она призадумалась, склонив голову набок. Белые волосы окружали сморщенное личико пушистым ореолом.
— Он содержит залы для игры в лото, — сказала она, и в ее голосе впервые прорезалось нечто, напоминающее пренебрежение.
— А вы лото не одобряете?
— Это игра для лохов, — ответила она, пожав плечами. — Никакого искусства не требует.
— Но многим она нравится.
— Ну да, и они за это расплачиваются. Все равно как игроки на скачках. Выиграют пару раз и ловятся на это, но в конце концов проигрываются.
«Надо же, и тут то же самое! — подумал я, улыбаясь про себя. — Пренебрежение профессионала к любителю». Однако в мистере Гилберте не было ничего от любителя.
— На лото он разбогател, — продолжала старуха. — Однажды он приехал сюда, чтобы встретиться с Лайэмом: прикатил в «Роллс-Ройсе» и сказал, что собирается приобрести несколько букмекерских контор. И он хотел купить систему Лайэма, чтобы всегда быть на два корпуса впереди лохов.
— Вы что, считаете, что все игроки непременно лохи? — с любопытством спросил я.
— Так считает мистер Гилберт. Он холодный человек. Лайэм говорил, что все зависит от того, чего они хотят. Если игрок ищет острых ощущений, тогда он, конечно, лох, но, по крайней мере, он имеет за свои деньги то, чего хотел. А если он хочет заработать и при этом продолжает опираться на одну только интуицию, ну тогда он самый настоящий лох.
Она снова закашлялась, отхлебнула из стакана, слабо улыбнулась мне и продолжала:
— Мистер Гилберт предложил Лайэму кучу денег. Столько, что мы могли бы положить их в банк и до конца дней своих безбедно жить на проценты. Так что Лайэм согласился. Это было разумнее всего. Ну, для начала они, конечно, немного поторговались. Почти целую неделю перезванивались. Но в конце концов договорились. — Она помолчала. — Но мистер Гилберт не успел расплатиться и забрать бумаги. Лайэм умер. Мистер Гилберт позвонил мне, выразил сочувствие и спросил, остается ли сделка в силе. И я сказала, что да. Разумеется! Я была очень рада, что мне не придется беспокоиться о деньгах, понимаете?
Я кивнул.
— А потом, — продолжала она, на этот раз уже с гневом, — этот подонок Крис Норвуд украл бумаги из кабинета Лайэма! Труд всей его жизни!
Она дрожала всем телом. Я понял, что ее возмущает не столько потеря состояния, сколько сам факт пропажи этих бумаг.
— Мы оба были рады, что он ходит сюда, носит уголь, дрова, моет окна. Потом я начала подозревать, что он лазит в мою сумочку. Но я никогда не помню точно, сколько денег там было... а потом умер Лайэм.
Она умолкла, борясь с волнением, прижав хрупкую руку к своей узкой груди и крепко зажмурившись.
— Не надо! — сказал я, хотя отчаянно желал, чтобы она продолжала говорить.
— Нет-нет! — ответила она, снова открывая глаза. — Так вот, мистер Гилберт приехал забрать бумаги. Привез деньги наличными, все сразу. Он мне их показывал, в чемодане. Пачки банкнот. Он посоветовал никуда их не вкладывать, а тратить, чтобы не было проблем с налогами. Он сказал, что если мне понадобится, он даст еще, но там бы хватило на много лет при моем образе жизни. Мы пошли в кабинет Лайэма, а бумаг нет. Нигде. Пропали. Я еще накануне их нарочно приготовила, в большой папке. Их было так много... Куча страниц, исписанных тонким почерком Лайэма. Он так и не научился печатать на машинке. Всегда от руки писал. А в доме, кроме миссис Уркварт, был только Крис Норвуд. Только он.
— А кто такая миссис Уркварт? — спросил я.
— Что? А, миссис Уркварт? Она ко мне ходит убираться. То есть раньше ходила. Три раза в неделю. А теперь говорит, что не может. У нее, у бедняжки, какие-то проблемы с благотворительностью.
Я снова услышал слова Аккертона: «...И не заявила в благотворительной организации, что у нее имеются дополнительные доходы...»
— А Крис Норвуд жил в доме миссис Уркварт? — спросил я.
— Да-да. — Она нахмурилась. — А вы откуда знаете?
— Слышал от кого-то. — Я припомнил то, что сказал ей о себе в начале визита, и запоздало сообразил, что она на самом деле может и не знать о последних событиях. — Видите ли, Крис Норвуд... — медленно начал я.
— Так бы его и придушила!
— А ваша миссис Уркварт не рассказала вам, что... что произошло?
— Она позвонила в большой спешке. Сказала, что больше не придет.
Очень нервничала. Это было в субботу утром, на той неделе.
— И сказала только, что больше не придет?
— У нас в последнее время, после того, как Крис Норвуд украл бумаги Лайэма, отношения были довольно натянутые. Ссориться с ней я не хотела. Мне нужно было, чтобы она убиралась. Но с тех пор, как этот подонок нас обворовал, она держалась очень напряженно, почти грубо. Но ей были нужны деньги, а мне были нужны ее услуги, и она знала, что я не откажу ей от места.
Я посмотрел на улицу, на море пионов, где серые сумерки сменялись ночной темнотой. Стоит ли говорить ей, что произошло с Крисом Норвудом? Я решил ничего не рассказывать. Известие о смерти знакомого человека — это всегда потрясение, даже если ты его не любил. Пугать старушку, которая живет одна в большом доме, явно незачем.
— Вы газеты читаете? — спросил я. Она вскинул брови, озадаченная таким неожиданным вопросом, но ответила:
— Редко. Там шрифт очень мелкий. Глаза у меня хорошие, но я все же предпочитаю книги с крупным шрифтом. — Она указала на толстый том в красно-белом переплете, лежащий на столике. — Я теперь больше ничего не читаю.
— Она рассеянно оглядела темную комнату. — Даже о скачках. Я и о них больше не читаю. Только смотрю результаты по телевизору.
— Одни только результаты? А сами скачки?
— Лайэм говорил, что скачки смотрят только лохи. Он говорил, что надо смотреть на результаты и вносить их в статистику. Скачки я тоже смотрю, но результаты смотреть как-то привычнее.
Она протянула тонкую, как палочка, руку и включила настольную лампу.
Сад с пионами тут же исчез во тьме, и дальние углы комнаты затопило густой тенью.
Сама она при свете тоже переменилась. Заметнее стало, как она стара.
Свет безжалостно подчеркнул морщины, смягченные темнотой, и приковал живой ум к дряхлому-предряхлому телу.
Я посмотрел на худое, иссохшее личико, на огромные глаза, некогда, должно быть, бывшие красивыми, на седые распущенные волосы вдовы Лайэма О'Рорке и высказал предположение, что, если я отдам ей программы, она, возможно, еще сумеет продать содержащиеся в них сведения своему другу мистеру Гилберту.
— Да, — кивнула она, — мне это тоже пришло в голову, когда вы сказали, что они у вас есть. Я не очень поняла, что это такое. Я в компьютерах ничего не смыслю.
А ведь ее покойный супруг тоже был чем-то вроде компьютера...
— Это просто кассеты, — объяснил я. — Как те, что вставляют в магнитофон.
Она поразмыслила, опустив глаза. Потом сказала:
— А не согласитесь ли вы устроить это для меня? Я вам заплачу комиссионные. Видите ли, я в делах разбираюсь куда хуже Лайэма. И, боюсь, у меня просто нет сил торговаться.
— А мистер Гилберт заплатит, как договаривались?
Она задумчиво покачала головой:
— Даже и не знаю. Договаривались-то они три месяца назад, и вместо бумаг у меня теперь что-то другое. Я даже не знаю. Я боюсь, как бы он меня не надул. Но вы-то разбираетесь в этих кассетах или что у вас там. Вам с ним проще будет говорить, чем мне.
Она слабо улыбнулась.
— Я вам хорошо заплачу, молодой человек. Десять процентов.
Я чуть-чуть поразмыслил и согласился. Она дала мне адрес и телефон Гарри Гилберта. А я пообещал, что когда все устрою, ей сообщить.
— Вы мне настолько доверяете? — спросил я.
— Ну, если вы меня обворуете, я буду не беднее, чем сейчас.
Она проводила меня до парадной двери, загороженной кустом сирени, я пожал ее худенькую лапку и уехал.
Красное море расступилось пред Моисеем, и он пошел посуху.
Глава 7
В четверг я сонно слонялся по школе: всю ночь проверял тетради пятых классов и не выспался. У них, как и у Вильяма, тоже были впереди решающие экзамены. Я обнаружил, что одно из самых моих неудобных свойств — это проклятая добросовестность по отношению к детям.
Тед Питтс не явился. Когда я напрямую спросил Дженкинса, тот кисло ответил, что у Питтса ларингит и что это очень некстати, потому что из-за него полетело все расписание отделения математики.
— А когда он будет?
Дженкинс криво усмехнулся — не то чтобы у него были для этого какие-то причины, а просто по укоренившейся привычке.
— Мне звонила его жена, — сказал он. — Питтс потерял голос. Когда голос к нему вернется, тогда и будет.
— А не могли бы вы дать мне его телефон?
— У него нет телефона! — обвиняющим тоном сообщил Дженкинс. — Он говорит, что не может себе этого позволить.
— А его адрес?
— Спросите у секретаря, — ответил Дженкинс. — Вы что думаете, я должен наизусть помнить адреса всех моих помощников?
Я зашел к секретарю во время утренней перемены, но его на месте не оказалось, и два последних урока перед ленчем (пятый "В", магнитные свойства; четвертый "Е", электричество) я размышлял о том, что, если я сегодня же не отправлю кассеты в Кембридж, они к субботе там не будут; а если они не будут на Кембриджском почтамте к субботе, мне следует ожидать нового и значительно более неприятного визита того парня с «Вальтером».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Она внезапно закашлялась. Ее худое белое личико сотрясалось от судорожных спазмов. Хрупкая рука протянулась к стакану, стоявшему на столе, и старушка отхлебнула несколько глотков желтоватой жидкости.
— Извините, — виновато сказал я. — Замучил я вас разговорами...
Она молча покачала головой, сделала еще несколько глотков, потом осторожно поставила стакан на место и сказала:
— Разговоры — это замечательно. Я рада, что вы здесь и есть с кем поговорить. Мне ведь почти не с кем разговаривать. Иногда целыми днями так и сидишь одна. Мне очень не хватает Лайэма, знаете ли. Мы ведь все время болтали. Это был ужасный человек, жить с ним было сплошное мучение. Одержимый, понимаете? Если уж ему что запало в голову, то он на полпути нипочем не остановится. Вот, все эти морские пейзажи — когда он ими увлекся, я чуть с ума не сошла. Он все покупал и покупал их... Но сейчас, когда его нет, посмотришь на них, и кажется, что он рядом. И теперь я бы с ними ни за что не рассталась.
— Так он, значит, умер не так давно? — спросил я.
— Первого марта, — ответила она.
Она помолчала, но не заплакала и вообще никак не проявила своего горя.
— Всего через несколько дней после того, как пришел мистер Гилберт.
Лайэм сидел вон там, — она указала на одно из синих кресел, единственное, у которого были потерты подлокотники и на высокой спинке виднелся след от головы, — а я пошла сделать чаю. По чашечке. Нам пить захотелось. А когда я вернулась, он уснул. — Она снова помолчала. — То есть это я сперва подумала, что он уснул.
— Мне очень жаль... — сказал я.
Она покачала головой.
— Это лучшая смерть, какую можно придумать. Я за него рада. Нам обоим было страшно думать, что придется умирать в больничной палате, среди всех этих трубок. Если мне повезет, и у меня тоже получится умереть так, как он, я буду очень рада. Это хорошая смерть, понимаете?
Да, я понимал ее. Хотя никогда раньше не думал о смерти как о желанной гостье, которую терпеливо ждут, надеясь, что она придет тихо, во сне.
— Если хотите выпить, — сказала она все тем же обыденным тоном, в буфете есть бутылка и рюмки.
— Да нет, мне еще домой ехать...
Она не стала настаивать.
— Быть может, вам рассказать о мистере Гилберте? Мистере Гарри Гилберте?
— Да, пожалуйста. Если я вас не утомил.
— Да нет, я же вам говорила. Поговорить — дело приятное.
Она призадумалась, склонив голову набок. Белые волосы окружали сморщенное личико пушистым ореолом.
— Он содержит залы для игры в лото, — сказала она, и в ее голосе впервые прорезалось нечто, напоминающее пренебрежение.
— А вы лото не одобряете?
— Это игра для лохов, — ответила она, пожав плечами. — Никакого искусства не требует.
— Но многим она нравится.
— Ну да, и они за это расплачиваются. Все равно как игроки на скачках. Выиграют пару раз и ловятся на это, но в конце концов проигрываются.
«Надо же, и тут то же самое! — подумал я, улыбаясь про себя. — Пренебрежение профессионала к любителю». Однако в мистере Гилберте не было ничего от любителя.
— На лото он разбогател, — продолжала старуха. — Однажды он приехал сюда, чтобы встретиться с Лайэмом: прикатил в «Роллс-Ройсе» и сказал, что собирается приобрести несколько букмекерских контор. И он хотел купить систему Лайэма, чтобы всегда быть на два корпуса впереди лохов.
— Вы что, считаете, что все игроки непременно лохи? — с любопытством спросил я.
— Так считает мистер Гилберт. Он холодный человек. Лайэм говорил, что все зависит от того, чего они хотят. Если игрок ищет острых ощущений, тогда он, конечно, лох, но, по крайней мере, он имеет за свои деньги то, чего хотел. А если он хочет заработать и при этом продолжает опираться на одну только интуицию, ну тогда он самый настоящий лох.
Она снова закашлялась, отхлебнула из стакана, слабо улыбнулась мне и продолжала:
— Мистер Гилберт предложил Лайэму кучу денег. Столько, что мы могли бы положить их в банк и до конца дней своих безбедно жить на проценты. Так что Лайэм согласился. Это было разумнее всего. Ну, для начала они, конечно, немного поторговались. Почти целую неделю перезванивались. Но в конце концов договорились. — Она помолчала. — Но мистер Гилберт не успел расплатиться и забрать бумаги. Лайэм умер. Мистер Гилберт позвонил мне, выразил сочувствие и спросил, остается ли сделка в силе. И я сказала, что да. Разумеется! Я была очень рада, что мне не придется беспокоиться о деньгах, понимаете?
Я кивнул.
— А потом, — продолжала она, на этот раз уже с гневом, — этот подонок Крис Норвуд украл бумаги из кабинета Лайэма! Труд всей его жизни!
Она дрожала всем телом. Я понял, что ее возмущает не столько потеря состояния, сколько сам факт пропажи этих бумаг.
— Мы оба были рады, что он ходит сюда, носит уголь, дрова, моет окна. Потом я начала подозревать, что он лазит в мою сумочку. Но я никогда не помню точно, сколько денег там было... а потом умер Лайэм.
Она умолкла, борясь с волнением, прижав хрупкую руку к своей узкой груди и крепко зажмурившись.
— Не надо! — сказал я, хотя отчаянно желал, чтобы она продолжала говорить.
— Нет-нет! — ответила она, снова открывая глаза. — Так вот, мистер Гилберт приехал забрать бумаги. Привез деньги наличными, все сразу. Он мне их показывал, в чемодане. Пачки банкнот. Он посоветовал никуда их не вкладывать, а тратить, чтобы не было проблем с налогами. Он сказал, что если мне понадобится, он даст еще, но там бы хватило на много лет при моем образе жизни. Мы пошли в кабинет Лайэма, а бумаг нет. Нигде. Пропали. Я еще накануне их нарочно приготовила, в большой папке. Их было так много... Куча страниц, исписанных тонким почерком Лайэма. Он так и не научился печатать на машинке. Всегда от руки писал. А в доме, кроме миссис Уркварт, был только Крис Норвуд. Только он.
— А кто такая миссис Уркварт? — спросил я.
— Что? А, миссис Уркварт? Она ко мне ходит убираться. То есть раньше ходила. Три раза в неделю. А теперь говорит, что не может. У нее, у бедняжки, какие-то проблемы с благотворительностью.
Я снова услышал слова Аккертона: «...И не заявила в благотворительной организации, что у нее имеются дополнительные доходы...»
— А Крис Норвуд жил в доме миссис Уркварт? — спросил я.
— Да-да. — Она нахмурилась. — А вы откуда знаете?
— Слышал от кого-то. — Я припомнил то, что сказал ей о себе в начале визита, и запоздало сообразил, что она на самом деле может и не знать о последних событиях. — Видите ли, Крис Норвуд... — медленно начал я.
— Так бы его и придушила!
— А ваша миссис Уркварт не рассказала вам, что... что произошло?
— Она позвонила в большой спешке. Сказала, что больше не придет.
Очень нервничала. Это было в субботу утром, на той неделе.
— И сказала только, что больше не придет?
— У нас в последнее время, после того, как Крис Норвуд украл бумаги Лайэма, отношения были довольно натянутые. Ссориться с ней я не хотела. Мне нужно было, чтобы она убиралась. Но с тех пор, как этот подонок нас обворовал, она держалась очень напряженно, почти грубо. Но ей были нужны деньги, а мне были нужны ее услуги, и она знала, что я не откажу ей от места.
Я посмотрел на улицу, на море пионов, где серые сумерки сменялись ночной темнотой. Стоит ли говорить ей, что произошло с Крисом Норвудом? Я решил ничего не рассказывать. Известие о смерти знакомого человека — это всегда потрясение, даже если ты его не любил. Пугать старушку, которая живет одна в большом доме, явно незачем.
— Вы газеты читаете? — спросил я. Она вскинул брови, озадаченная таким неожиданным вопросом, но ответила:
— Редко. Там шрифт очень мелкий. Глаза у меня хорошие, но я все же предпочитаю книги с крупным шрифтом. — Она указала на толстый том в красно-белом переплете, лежащий на столике. — Я теперь больше ничего не читаю.
— Она рассеянно оглядела темную комнату. — Даже о скачках. Я и о них больше не читаю. Только смотрю результаты по телевизору.
— Одни только результаты? А сами скачки?
— Лайэм говорил, что скачки смотрят только лохи. Он говорил, что надо смотреть на результаты и вносить их в статистику. Скачки я тоже смотрю, но результаты смотреть как-то привычнее.
Она протянула тонкую, как палочка, руку и включила настольную лампу.
Сад с пионами тут же исчез во тьме, и дальние углы комнаты затопило густой тенью.
Сама она при свете тоже переменилась. Заметнее стало, как она стара.
Свет безжалостно подчеркнул морщины, смягченные темнотой, и приковал живой ум к дряхлому-предряхлому телу.
Я посмотрел на худое, иссохшее личико, на огромные глаза, некогда, должно быть, бывшие красивыми, на седые распущенные волосы вдовы Лайэма О'Рорке и высказал предположение, что, если я отдам ей программы, она, возможно, еще сумеет продать содержащиеся в них сведения своему другу мистеру Гилберту.
— Да, — кивнула она, — мне это тоже пришло в голову, когда вы сказали, что они у вас есть. Я не очень поняла, что это такое. Я в компьютерах ничего не смыслю.
А ведь ее покойный супруг тоже был чем-то вроде компьютера...
— Это просто кассеты, — объяснил я. — Как те, что вставляют в магнитофон.
Она поразмыслила, опустив глаза. Потом сказала:
— А не согласитесь ли вы устроить это для меня? Я вам заплачу комиссионные. Видите ли, я в делах разбираюсь куда хуже Лайэма. И, боюсь, у меня просто нет сил торговаться.
— А мистер Гилберт заплатит, как договаривались?
Она задумчиво покачала головой:
— Даже и не знаю. Договаривались-то они три месяца назад, и вместо бумаг у меня теперь что-то другое. Я даже не знаю. Я боюсь, как бы он меня не надул. Но вы-то разбираетесь в этих кассетах или что у вас там. Вам с ним проще будет говорить, чем мне.
Она слабо улыбнулась.
— Я вам хорошо заплачу, молодой человек. Десять процентов.
Я чуть-чуть поразмыслил и согласился. Она дала мне адрес и телефон Гарри Гилберта. А я пообещал, что когда все устрою, ей сообщить.
— Вы мне настолько доверяете? — спросил я.
— Ну, если вы меня обворуете, я буду не беднее, чем сейчас.
Она проводила меня до парадной двери, загороженной кустом сирени, я пожал ее худенькую лапку и уехал.
Красное море расступилось пред Моисеем, и он пошел посуху.
Глава 7
В четверг я сонно слонялся по школе: всю ночь проверял тетради пятых классов и не выспался. У них, как и у Вильяма, тоже были впереди решающие экзамены. Я обнаружил, что одно из самых моих неудобных свойств — это проклятая добросовестность по отношению к детям.
Тед Питтс не явился. Когда я напрямую спросил Дженкинса, тот кисло ответил, что у Питтса ларингит и что это очень некстати, потому что из-за него полетело все расписание отделения математики.
— А когда он будет?
Дженкинс криво усмехнулся — не то чтобы у него были для этого какие-то причины, а просто по укоренившейся привычке.
— Мне звонила его жена, — сказал он. — Питтс потерял голос. Когда голос к нему вернется, тогда и будет.
— А не могли бы вы дать мне его телефон?
— У него нет телефона! — обвиняющим тоном сообщил Дженкинс. — Он говорит, что не может себе этого позволить.
— А его адрес?
— Спросите у секретаря, — ответил Дженкинс. — Вы что думаете, я должен наизусть помнить адреса всех моих помощников?
Я зашел к секретарю во время утренней перемены, но его на месте не оказалось, и два последних урока перед ленчем (пятый "В", магнитные свойства; четвертый "Е", электричество) я размышлял о том, что, если я сегодня же не отправлю кассеты в Кембридж, они к субботе там не будут; а если они не будут на Кембриджском почтамте к субботе, мне следует ожидать нового и значительно более неприятного визита того парня с «Вальтером».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43